Молодой человек находился у себя (он жил один; хотя служители Беллоны и приняли больного юношу в свой круг, никто не решался делить с ним жилье) и лежал на соломенном тюфяке, когда внезапно стены кельи его засияли. Свет был столь ярок, что Сцевола вскинул руку, защищая глаза, а когда он ее опустил, перед ним стояла богиня.

Лайам попытался выяснить, как она выглядела, но Сцевола лишь качал головой. “Она была прекрасна!” – вот все, что он мог сказать, и его хриплый голос дрожал от благоговения. Богиня держала в руках боевой нагрудник и меч. Она сложила эти предметы к ногам лежащего недвижно Сцеволы, затем коснулась лба юноши и благословила его.

– Она улыбнулась мне, квестор, – и тут же исчезла.

– А меч? И нагрудник?

– Тоже исчезли. Но… понимаете, такой меч и такой доспех могут носить лишь верховные иерархи.

Теперь Лайаму сделалось ясно, почему Сцевола не мог рассказать о своем видении старшим жрецам. Если видение было истинным, значит, Беллона избрала Сцеволу на роль одного из своих высших служителей, что вряд ли могло понравиться тем, кому бы в таком случае пришлось потесниться.

– Да, сложный случай, – сказал Лайам. – Честно говоря, что-то я сомневаюсь, что иерарх Клотен примет ваши слова на веру.

– Я тоже, – отозвался Сцевола. Воодушевление, с которым он рассказывал о визите богини, сменилось унынием. – Но если богиня призывает меня, как я могу ей не подчиниться?

– Вам нужно доказательство правдивости ваших слов. Какой-нибудь знак, могущий всех убедить, что вы не… не фантазер, а избранник.

– Но смею ли я… смею ли я просить об этом ее? Должен ли я обратиться к ней с подобной молитвой?

Лайам вздохнул:

– Я не знаю, Сцевола. Я вообще мало знаю о богах, а о вашей богине – и того меньше.

– Этого я, в общем, и опасался, – отозвался юноша, стараясь скрыть разочарование. – Но подумал, что спросить все-таки стоит. Понимаете, вы – единственный человек, к которому я здесь могу прийти за советом, не считая, конечно, моих братьев по вере.

– Извините, Сцевола. Я не могу сказать, будут ли в данном случае молитвы уместными. Но я могу вас заверить, что если вы собираетесь претендовать на звание иерарха, вам потребуются очень веские подтверждения намерений Беллоны относительно вас.

Понять чувства Сцеволы по его укрытому капюшоном лицу было сложно, но в голосе его промелькнули бодрые нотки.

– Вы уже осмотрели то, что хотели, квестор Ренфорд?

– Что? Ах, да-да, пожалуй, я все осмотрел.

Все осмотрел, но не все сделал, однако стена могла и подождать.

– Тогда, с вашего позволения, я вас покину.

И, быстро поклонившись, Сцевола ринулся прочь, словно энергия, скопившаяся в нем за время беседы, требовала немедленного расходования во славу богини, столь к нему благосклонной.

Лайам прислонился к стене и провел рукой по лицу.

“Видения, – подумал он. – Только их нам и не хватает. Мало нам было этих дурацких краж, ночных нападений и свары между двумя храмами? Так вот, пожалуйста, добавились еще призраки и кометы. А теперь полюбуйтесь: в самом задиристом храме назревает переворот!”

Лайам успел понять, что Сцевола искренне верит в снизошедшую на него благодать, а значит, он непременно примется действовать, стараясь исполнить волю богини. Вопрос только в том, сумеет ли он доказать, что его притязания небеспочвенны? А если сумеет, склонятся ли перед ним иерархи? Можно предположить, что Беллона возвышает Сцеволу именно для того, чтобы прекратить нездоровую грызню внутри своего храма. Но с другой стороны, эта грызня может перерасти в нечто большее, ибо Клотен, по мнению Лайама, вовсе не походил на человека, способного беспрекословно уступить свое место другому.

Громкое покашливание вывело его из задумчивости.

– Вас, я смотрю, очень интересует эта стена? – спросил эдил без малейшей доли иронии.

“Он знает, что от меня можно всего ожидать, – подумал Лайам, – а значит, заранее решил, что ничему удивляться не станет. И все же я его удивлю”.

– Да.

Он снял плащ и вручил его эдилу, затем скинул сапоги.

– Покараульте, пожалуйста, мои вещи.

Оставшись в одних носках, он тут же почувствовал, что ноги его леденеют, и, прежде чем Кессиас успел что-либо сказать, полез по стене вверх.

В принципе в этом не было ничего сложного. Просто двигаться следовало по-паучьи, цепляясь за выбоины пальцами рук и ног и нигде не задерживаясь подолгу. “Главное – скорость! – поучал его Палица. – Пошевеливайся и ни о чем не думай”.

Но сейчас пальцы Лайама мгновенно онемели от соприкосновения с промерзшей стеной, а порывистый ветер попытался сбросить его вниз, едва лишь он успел преодолеть какой-то десяток футов. Лайам выругался в адрес Палицы и решил воспользоваться уловкой, которую сам же когда-то и изобрел. Он вообразил себя не пауком, а ящерицей – зеленой стремительной ящерицей, которая, растопырив лапы, легко и непринужденно бежит по стене. Уловка помогла: Лайам перестал замечать боль в руках – выбоины стены содержали множество мелких осколков, оставшихся от мраморной облицовки.

Конечно, ни одна ящерица на свете не обладала таким хриплым дыханием, и вряд ли какой-либо из них вздумалось бы ликовать, взобравшись на крышу, но Лайам весьма гордился собой. Пальцы его покраснели от холода и были изодраны в кровь. Лайам сунул руки под мышки и посмотрел на носки. Они во многих местах порвались и сделались влажными, причем отнюдь не от пота.

“Значит, это возможно, – подумал он и рассмеялся, но смех тут же перешел в стон. – Теперь остается лишь сообразить, как спуститься обратно”.

Лайам сгорбился, подавляя в себе желание встать и потянуться, чтоб размять ноющие мышцы конечностей; здесь, на высоте, порывы ветра стали очень сильны и вполне могли сдуть его с площадки, на которой он находился. Площадка эта, собственно, была треугольным выступом, расположенным над юго-западным углом храма и прилегающим к основанию купола. Сюда выходили три вделанных в купол окна – каждое высотой в добрых шесть футов – со стеклами, мутными от многовековых напластований грязи и копоти. Лайам прополз немного вперед и подергал одну из оконных рам.

Ее металл покрывал плотный слой ржавчины, но когда Лайам толкнул посильнее, рама с недовольным скрипом подалась и отошла внутрь на несколько дюймов. Видимо, через это окно и проникли в здание воры.

Довольный Лайам повернулся и, придерживаясь за раму, встал, прижимаясь спиной к поверхности купола. Взору его открылась прекрасная панорама. Он мог беспрепятственно видеть и главную площадь города, и храм Повелителя Бурь, и большинство улиц, ведущих к порту, а дальше – иззубренную линию скал, прозываемых Клыками, что образовывали внешний заслон гавани, а за скалами – сланцево-серое море, усыпанное белыми гребнями волн. Впрочем, Лайам недолго любовался изумительным видом; его больше интересовали соседние здания.

До крыши храма Лаомедона было рукой подать – каких-то десять футов, не более. В принципе, можно и перепрыгнуть, но площадь выступа не давала возможности разбежаться. Лишь очень отчаянный человек мог бы решиться на подобный прыжок, и хотя Двойника и его сообщника нельзя было упрекнуть в недостатке решимости (особенно если учесть, как они обошлись с Клотеном), Лайаму этот вариант все-таки показался маловероятным. Той ночью шел снег, край крыши, скорее всего, обледенел, что многократно увеличивало риск поскользнуться. “Да и кому захотелось бы туда прыгать?” Сверху храм Лаомедона смотрелся так же зловеще, как и со стороны улицы. Нет, черная мрачная громада святилища отнюдь не сулила спасения беглецам.

Конечно, воры могли выбраться через противоположные окна купола и попытаться удрать либо по переулку, проходящему сзади храма Беллоны, либо по боковой улочке, с северной его стороны, но вряд ли это бы им удалось. Щели между рамами и проемами окон были так забиты ржавчиной, смешанной с грязью, что открыть их изнутри было попросту невозможно.

“Впрочем, могут ведь существовать заклинания, позволяющие проходить сквозь стекло?” – подумал Лайам и едва не свалился с выступа, напуганный пронзительным воплем, раздавшимся у него за спиной. Сердце его бешено заколотилось, а с губ сорвалось невнятное восклицание.