То ли хозяин дома отсутствовал, то ли он сейчас забавлялся, глядя на нее из-под шапки-невидимки. Или из-под какой-нибудь другой магической гадости, изобретенной только для того, чтобы морочить добрым людям голову.
Анна повернулась спиной к двери и, гордо подбоченясь, сказала в сторону сада:
– Ты, наверное, боишься меня.
Сад не ответил ей. Волшебник, если он хоронился где-то поблизости, тоже не проявил никаких признаков своего присутствия. Тогда она сказала громче, вернее, она сказала очень громко и отчетливо:
– Ты просто трус! Именно так! Ты жалкий трус, господин волшебник!
Если наглый чародеишка неподалеку, то потом он ни за что не посмеет врать, будто не расслышал ее слов. Все расслышали! Вон Гуг от испуга чуть с ветки не свалился.
Хочет воровать ее цветы? Пусть! Она ему сейчас напридумывает! О, сейчас она ему такого напридумывает! Не обрадуется, вор и трусишка.
Дочь художника представила себе цветы, похожие на страшные маленькие скелетики, с лепестками, острыми, словно лезвие бритвы. И пусть еще будут соцветия, точь-в-точь навозные мухи! И еще пусть будут цветы как кроваво-красная паутина. И как разбитое зеркало.
А посередине пусть вырастет самый главный, самый высокий цветок, которого не отличить от огромной бабочки с угольно-черными крыльями.
– Воруй себе на здоровье! Пожалуйста. Мне такого добра не жалко. – С этими словами она направилась к дырке в ограде, твердо решив никогда не возвращаться в украденный сад.
Все. Ее тайное царство пало. Поэты, сложите о нем печальные песни, оплачьте его, не пожалейте лучших слов.
На следующий день Анна Харфагра опять пролезла в сад волшебника.
Белки, пожелавшие свою порцию орехов, даже не осмелились приблизиться к девушке. Нур поглядел на Анну издалека и по виду ее понял: сегодняшняя рыбка уплыла от него в далекие края. На оленя дочь художника просто не обратила внимания: был там олень или вовсе не было никакого оленя – какая разница! Есть вещи гораздо более важные, чем олени, даже если олени такие красивые.
На сей раз волшебник от нее не прятался.
У него были дела посерьезнее.
А что это именно волшебник, Анна поняла сразу: кто еще будет с хозяйским видом стоять над клумбой, держа косу в руках. Кстати, дочь художника видела косцов в окрестных селах, так вот, по сравнению с ними волшебник взялся за инструмент столь неумело и столь нелепо, что она едва не рассмеялась.
Впрочем, не время смеяться. У нее тоже есть дела посерьезнее.
Коса посверкивала очень грозно. Но даже с нею волшебник опасался подойти к цветам. Клумбу наполняли уродцы – скелетники, паутинники, зеркальники, мушники, а за вожака у них была угольная бабочка. Все цветы, как один, шипели на хозяина сада и тянулись к нему, словно змеи, твердо решившие ужалить незваного пришельца. Цветок-бабочка хлопал на волшебника крыльями, и крылья сухо стукались друг об друга, будто две вставные челюсти. Только сунься! Такими крылышками можно запросто оттяпать палец, а при удаче – нос или даже ухо.
Волшебник явно робел. Он делал то пару шагов направо, то пару шагов налево, пытаясь обойти клумбу по флангу. Но цветы заняли круговую оборону. Куда бы он ни двигался, они сейчас же поворачивались в его сторону с самым угрожающим видом.
Наконец, цветок-бабочка сменил тактику. Он застыл вертикально и сделал несколько хлопательных движений листьями, будто помогал себе расти. Сию же минуту и впрямь его росту добавилось вершков на пять! Тогда хитрец изогнулся и ловко цапнул волшебника за штанину.
Маг уронил косу и подпрыгнул с воплем обиды. Как видно, не одни штаны пострадали…
– Ах так! – вскричал он. – Ах вот вы как! И особенно ты! Тебя-то я хотел сохранить, а ты – кусаться?! Бабочки не кусаются! Да-да.
Цветы на миг прекратили шипеть, а потом разом издали тот скрипучий звук, который донельзя рассерженная кошка производит утробой, если рассчитывает предупредить кого-то в последний раз.
– Ну еще чего! Придется кое-что потратить на вас, хотя оно и предназначено против латной пехоты, штурмующей крепостные стены…
Достав из мешочка, привешенного к поясу, щепоть порошка, волшебник подбросил его над клумбой. Цветы строем, как рота латных пехотинцев, застывших в строю перед полководцем, повернулись кверху, в направлении густо-шафранного облачка, медленно опускавшегося на них. Как только первые летучие частички коснулись лепестков, вся цветочная шайка заметалась, пытаясь убежать, сгинуть, пропасть с клумбы. Ан нет, корни помешали.
Анна в оторопении глядела на туман, окутавший население клумбы. Из него доносились приглушенные писки и визги. А когда облачко осело на землю, клумба напоминала поле, где недавно шел жестокий бой. Тельца растений распластались одно на другом, листочки едва заметно подрагивали, застывая.
– Цветочная война окончена, – удовлетворенно произнес волшебник.
Тогда дочь художника вышла из-за дерева и дерзко сказала ему:
– Что, справился! С маленькими-то.
Тот, не задумываясь, ответил:
– Да они сами первыми нача…
Осознав, что у него появился собеседник, маг повернулся на голос и заговорил в очень любезном тоне:
– Здравствуй, прекрасноволосая дева. Я давно поджидаю тебя.
«Какая я тебе дева! – мысленно возмутилась дочь художника. – Я пришла обличить твои темные делишки, и не смей называть меня девой!» Она постаралась придать своему голосу взрослость и серьезность. Она даже сдвинула брови – так, как сдвигает их папа, беседуя с не слишком щедрым заказчиком. Сейчас она ничуть не боялась этого человека, хотя помочь ей было некому. Боялась она немножечко вчера и сильно – позавчера. А сегодня – совсем нет! Не больше, чем капельку.
– Вот что я скажу вам, господин волшебник! Разве для темных дел вас нанял мой город?
– Темные дела? Да о чем вы таком говорите, милая леди?
– И не стоит называть меня милой леди! И девой тоже не стоит называть, – про прекрасноволосость она пропустила, поскольку это место в речах волшебника ей понравилось. – Взрослый, серьезный человек, а забираетесь дево… девушкам в головы, как какой-нибудь расшалившийся мальчишка! И воруете оттуда цветы! И шмелей! И все поменяли в саду! И опять украли мои цветы! И даже когда я выдумала страшные и уродливые цветы, вы тоже их украли, потому что своего воображения у вас нет! И прячетесь, как жалкий трус! И хотите сделаться бургомистром! И когда сделаетесь бургомистром, станете… станете… станете делать что-нибудь отменно отвратительное.
Про погубленный цветок-бабочку она говорить не стала. Он ей самой был не по душе. Кто только мог выдумать такую страхолюдину! Про всю цветочную пехоту, полегшую в битве при клумбе, дочь художника тоже решила не вспоминать. Кажется, она немного погорячилась со скелетниками. Да и с зеркальниками. Их не стало, и ей самой стало спокойнее.
Кстати, бросив грозные обвинения в лицо волшебнику, она поняла, что действительно не боится его. С самого начала не боялась. Почему-то была уверена: ничего страшного с ней не случится. Просто ей хотелось подраться с ним. За сад. Не сдавать же свое тайное царство совсем без боя! А если с кем-нибудь немного честно подраться, то, как показывает жизненный опыт, особенной беды из этого не выйдет. Разве только чуть-чуть. Зато столько удовольствия!
– Тебя ведь, кажется, зовут Анной? И ты, насколько я знаю, дочь местного художника. Я давно за тобой наблюдаю и очень хотел познакомиться, немилая неледи.
– Между прочим, разговаривая с дамой, следует сначала представиться самому, а уж потом представлять даму… то есть требовать представления от дамы… то есть чтобы дама представила… ну вы поняли меня, я вижу. Что тут болтать лишнее!
Ловко он закрутил – «немилая неледи»! И надо было бы сразу сказать ему нечто еще более ловкое. Но иногда получается обидная штука: ловкий ответ вроде бы есть, но сыскать его ты можешь только через час после того, когда следовало его ответить. А в самый нужный момент вместо ловкого ответа в голову лезет всякая чушь с какими-то дамскими представлениями… то есть… тьфу, ну врт опять!
