Именно такое понимание воскресения прямо соответствует тому взгляду на жизнь и миссию Иисуса, который я представил. Если Израиль должен был стать тем народом, с помощью которого Бог избавит свое возлюбленное творение, если Иисус верил в то, что он как Божий Мессия сам должен выполнить предназначение Израиля, и если он действительно пошел на смерть, чтобы принять на себя всю тяжесть мирового зла и истощить его силу, — тогда перед нами действительно стоит великая задача. Иисус написал музыку, которую нам предстоит исполнить. Первые христиане это понимали и старались это воплотить. Когда Иисус вышел из гробницы, вместе с ним восстали справедливость, духовность, взаимоотношения и красота. В Иисусе и через него произошло нечто такое, что сделало этот мир иным местом — таким местом, где небо уже соединилось с землей навеки. Божье будущее вторглось в настоящее. И теперь уже мы слышим не отзвуки, но сам голос. И этот голос говорит нам об избавлении от зла и смерти, а потому — о новом творении.

Те первые христиане, которые ходили за Иисусом во время его краткого общественного служения, еще не могли себе представить божественного Мессию. Нам это трудно понять отчасти потому, что сегодня слово «Христос» используется либо как имя собственное («Иисус Христос»), либо как самостоятельный «божественный» титул. Подобным образом выражение «Сын Божий» часто используют так, как если бы оно само по себе значило «второе лицо Святой Троицы». Но это не так — по крайней мере, было не так до тех пор, пока христиане не стали придавать этому слову новый смысл. Вначале же это был еще один термин со значением «Мессия». Библия называла грядущего Царя приемным сыном YHWH. Это, вне сомнения, высочайшее звание для человека, но оно вовсе не содержит указания на то, что такой Царь будет воплощением, в буквальном смысле слова, самого Бога Израилева.

Однако с самого начала христианства мы видим одну удивительную перемену представлений учеников, которую опять же совершенно невозможно объяснить иудейской традицией. Первые христиане строго придерживались иудейского монотеизма, но при этом с самого начала заговорили о божественности Иисуса. Причем, говоря об Иисусе, они использовали те самые слова и категории, которые создали иудеи предыдущих веков для того, чтобы говорить о присутствии и действии единого истинного Бога в нашем мире: Присутствие (связанное с Храмом), Тора, Слово, Премудрость и Дух. Они говорили, что Иисус был уникальным воплощением Бога Израилева, что пред его именем преклонится всякое колено на небесах, на земле и в преисподней, что все было создано через него, а ныне все воссоздано через него, что он был живым воплощенным Словом Бога, что, если можно так выразиться, божественность Бога необычайно глубоко отпечаталась на его личности и наполняет его всего. Первые христиане вовсе не желали отступать от иудейского монотеизма, но настаивали на том, что стремятся понять его подлинный смысл.

И они заговорили об этом вовсе не в III или IV веках, после долгого периода богословских размышлений и исканий, в тот момент, когда социальные или политические условия сделали подобные формулировки востребованными. Об этом заговорило уже первое поколение христиан. Причем они понимали, что говорят вещи, которые возмущают религиозные чувства как иудеев, так и язычников. Более того, они говорили об этом, понимая, что бросают прямой вызов политическим амбициям Рима. В конце концов, именно кесаря считали «сыном Бога», его прославляли как «господа мира», его царство было всемогущим и перед его именем должно было преклониться всякое колено. И потому когда христиане утверждали, что в Иисусе небо встретилось с землею, что он заменил собой Храм и что он есть воплощение живого Бога, это было не только неслыханным богословским новшеством, но и самой откровенной провокацией в социальной сфере.

Они это утверждали, несмотря ни на что. А при этом они вспоминали жизнь и слова Иисуса и находили там намеки, указывающие на то, что и сам он это понимал.

И здесь снова христиане нередко делают неверный ход. Они утверждают, что Иисус во время своей жизни «знал» о своей «божественности» в каком–то особом смысле, так что это знание, не покидавшее его ни на миг, делает его мучения в Гефсиманском саду совершенно непонятными. В другой книге я доказываю, что это не совсем так, иначе мы не воздаем должного полноте воплощения и не видим его глубинного измерения. Я считаю, что Иисус понимал свое призвание стать тем, кем, согласно Писаниям, может быть только Бог Израилев, и посвятить этому свою жизнь. Именно в таком смысле мы можем говорить, что Иисус истинно божественный, оставаясь в подлинном смысле этого слова человеком, — и чтобы это лучше понять, нам снова надо вспомнить, что люди были созданы по образу Божьему, а потому это не путаница в категориях, но окончательное осуществление замысла о творении.

Вот почему, когда Иисус в последний раз пришел в Иерусалим, он рассказывал притчи о царе (или господине), который уехал в дальнюю страну, а затем вернулся посмотреть, что делают его подданные или слуги. Здесь Иисус говорил о самом YHWH, который покинул Израиль во времена изгнания, а затем вернулся сюда, чтобы судить и спасать. Но хотя Иисус говорит о YHWH, входящем в Иерусалим, сюда пришел сам Иисус. Он въехал в город на осле, он показал, что вправе распоряжаться Храмом, и сказал первосвященнику, что воссядет одесную Силы, он отдал свою плоть и кровь за грехи мира. Чем ближе мы находимся к кресту, тем яснее для нас становится ответ на вопрос: как Иисус понимал сам себя?

Он должен был знать, что это безумный замысел. Иисус был достаточно трезвым для того, чтобы задать себе вопрос: не бред ли все это? Однако — и это самый таинственный момент в его истории — он черпал уверенность не только в Писании, которое ясно говорило о его предназначении, но также и в доверчивой молитве к тому, кого он называл Аввой, Отцом. Удивительным образом Иисус одновременно и молился Отцу, и принял на себя ту задачу, которую, согласно древним пророчествам, мог исполнить только YHWH, — задачу избавления Израиля и всего мира. Он был совершенно послушен Отцу, а одновременно делал то, что мог делать только Бог.

Как мы должны это понимать? Я не думаю, что Иисус «знал о своей божественности» в том же смысле, в каком мы знаем, что нам холодно или жарко, что мы счастливы или грустны, что мы принадлежим к мужчинам или женщинам. Скорее это похоже на «знание» о своем призвании, когда кто–то знает в глубине своего существа, что он призван стать художником, или инженером, или философом. Похоже, Иисус обладал глубинным знанием именно такого рода, пламенным и всепоглощающим убеждением в том, что Бог Израилев куда таинственней, чем думает большинство людей, и что внутри бытия этого Бога есть обмен, взаимоотношения, в которых отдают и получают любовь. Вероятно, Иисус верил в то, что он, пророк из Назарета, человек в полном смысле этого слова, был участником в этом обмене любви. И что из послушания Отцу он призван осуществить замысел об этой любви, которая свободно и целиком отдает себя.

Здесь мы подошли к границам и языка, и богословия. Но как историк я могу сделать вывод, что такая представленная мной картина лучше объясняет нам, почему Иисус был именно таким и почему его последователи вскоре после его смерти и воскресения стали верить и жить именно таким образом. И отсюда же следует еще один вывод: это, в свою очередь, лучше объясняет мне как христианину, почему Иисус присутствует и действует в моей жизни, как и в жизни миллионов других людей, и почему он стал для нас Избавителем и Господом.

Я открыл окно и наслаждаюсь сегодняшним весенним утром в его великолепии. В саду веет свежий ветерок. Я слышу потрескивание костра: это фермер, живущий неподалеку, сжигает мусор зимы. Около дороги, спускающейся к морю, жаворонок парит над своим гнездом. Во всем чувствуешь, что творение сбрасывает с себя зимнюю одежду и готовится встретить радостный беспорядок новой жизни.