Я хорошо знаю, что разные христиане здесь предпочли бы немного разные переводы. Я привык к традиционному переводу, который повторял с детства, но мирюсь и с другими. Здесь есть проблемы: три греческие версии этой молитвы (у Матфея, у Луки и в раннехристианском литературном произведении под названием «Дидахе») не совсем совпадают, их трудно перевести слово в слово на современные языки, а переводы не могут точно передать духа арамейской молитвы, которую, вероятно, произносил сам Иисус.

Но снова можно сказать: это неважно. Поверхностный шум не должен отвлекать нас от главного.

Лучше обратимся к ее содержанию. Это молитва о чести и славе Бога. Это молитва о наступлении Божьего Царства и на земле, как на небе, — как мы могли увидеть, это во многом кратко выражает самую суть христианства. Это молитва о хлебе, о наших повседневных нуждах. И это молитва об избавлении от зла. Каждая ее строчка отражает то, что делал во время своего служения сам Иисус. Это не расплывчатая молитва обобщенному «божеству». И это даже не типичная иудейская молитва (хотя практически для каждого ее элемента можно найти параллели в молитвах иудеев того времени). Эта молитва, если можно так сказать, на которой остался отпечаток Иисуса.

В конце концов, именно Иисус ходил, провозглашая, что пришло время воздать должную честь имени Отца, пришло время наступления Его Царства и на земле, как на небе. Это Иисус накормил толпу в пустыне хлебом. Это Иисус прощал грешников и призывал своих учеников поступать так же. Это Иисус сознательно вступил в «искушение», в великое испытание, которое, подобно гигантской волне цунами, должно было обрушиться на Израиль и на весь мир, и, приняв всю его мощь на себя, он избавил от него других. И это Иисус установил Божье Царство, облекся Божьей силой и умер и воскрес, чтобы отразить Божью славу. «Молитва Господня», как мы ее называем, прямо связана с тем, что Иисус делал в Галилее. И затем — в Гефсимании. И она прямо смотрит на то, чего Иисус достиг своей смертью и воскресением.

Таким образом, мы, произнося эту молитву, говорим Отцу: Иисус поймал меня в сеть (этот образ он сам употреблял) Благой вести. Я хочу примкнуть к этому движению за Царство. Меня влечет путь жизни Иисуса, в котором небо соединяется с землей. Я хочу участвовать в программе Иисуса «хлеб — миру» ради самого себя и ради других. Я нуждаюсь в прощении — моего греха, моих долгов, всего, что висит на моей шее, — и я хочу давать это же прощение другим. (Обратите внимание на то, что в середине молитвы мы даем обещание жить определенным образом, что не слишком легко.) И поскольку я живу в реальном мире, где зло все еще обладает властью, мне нужна защита и избавление от него. И через все это я признаю и прославляю Царство, силу и славу Отца.

Эта молитва содержит большинство из вещей, о которых нам нужно молиться. Как и притчи Иисуса, она невелика по объему, но удивительно широка по охвату. Некоторые произносят ее медленно, останавливаясь на каждой фразе, чтобы принести Богу конкретные лежащие на сердце проблемы из соответствующей категории. Другие люди начинают или заканчивают ею свою продолжительную молитву, так что «Отче наш» или создает контекст, или дает резюме для всей молитвы. Некоторые медленно повторяют ее много раз и открывают, что они начинают глубже понимать любовь Бога и чувствовать Его присутствие, что они как бы входят в то место, где небо пересекается с землей и где действует сила Евангелия, дающая хлеб, прощение и избавление. Неважно, как мы ее используем, важно ее использовать. Начните и посмотрите, куда это начинание вас приведет.

Христианская молитва проста, так что слова «Отче наш» может произносить даже ребенок. Но она предполагает выполнение нами многих требований, что мы понимаем по мере углубления в нее. Агония псалмов достигает своей наивысшей точки в Гефсимании, где Иисус со слезами и в кровавом поту ведет мучительный диалог со своим Отцом о завершающем шаге своей жизни и своего призвания. В результате он оказался на кресте, где мог произнести лишь слова отчаяния, первые строки псалма 21 («Боже мой, Боже мой, почему Ты меня оставил?») — выразив этим воплем, внушенным Богом, свою богооставленность. И когда Иисус призывал нас взять свой крест и последовать за ним, он, несомненно, подразумевал, что и мы будем переживать подобные моменты.

Мы призваны жить в месте пересечения неба и земли — земли, которая еще ожидает своего полного искупления в будущем, — и в месте пересечения Божьего будущего с нашим настоящим. Мы как бы рказались на маленьком острове в зоне, где со скрежетом сталкиваются великие тектонические плиты: небо и земля, будущее и настоящее. Так что нам следует готовиться к землетрясению. Когда Павел произносит свои величайшие слова о Духе и грядущем обновлении всей вселенной, он, посреди этих рассуждений, говорит, что мы не знаем, о чем молиться, но Дух Святой, Дух самого Бога, ходатайствует за нас, как то угодно Богу. Этот небольшой текст (Рим 8:26–27) крайне важен и по своему содержанию, и по тому, где он находится в Послании. Все Божье творение стонет в родовых схватках, ожидая рождения нового мира из своей утробы. И церковь, Божий народ в Мессии, также участвует в этом, так что и мы стонем, ожидая искупления. (За несколько стихов до того Павел говорил об участии в страданиях Мессии. Может быть, он при этом думал о Гефсимании?) Самая характерная черта христианской молитвы заключается именно в том, что мы оказались в месте пересечения двух веков, почувствовали себя творением, мучительно ожидающим нового рождения.

И это удивительное новое обетование, которое решительно отделяет христианскую молитву от любых признаков пантеизма и деизма, а также подобных им учений, заключается в следующем: через Духа сам Бог стонет в сердце нашего мира, потому что сам Бог своим Духом пребывает в наших сердцах, отзывающихся на боль мира. Это не пантеистический путь установления контакта с сущностью мира. Это удивительный новый путь встречи с живым Богом, который творит новое и который в Иисусе вошел в гущу этого мира именно потому, что в нем не все в порядке (чего не способен признать пантеист) и его надо исправить, и теперь, через своего Духа, приходит туда, где мир погружен в боль (чего не может понять деист), чтобы в нас и через нас, молящихся во Христе Святым Духом, вознести стон всего творения к Отцу, испытующему сердца (Рим 8:27), который все обращает ко благу любящих его (Рим 8:28). Вот что значит «быть подобными образу Сына» его (стих 29). Вот что значит, живя еще в нынешнем веке, участвовать в Божьей славе (стихи 18, 30).

Это объясняет, почему христианская молитва обретает свой смысл только в таком мире, где небо пересекается с землей. И мы можем подробнее рассмотреть картину, набросок которой был представлен ранее, чтобы понять, как молитва в рамках христианского мировоззрения отличается от молитвы в рамках двух важнейших альтернативных вариантов.

Для пантеиста, опирающегося на первый вариант ответа, молитва — это просто созвучие глубинным понятиям в нашем мире и в нас самих. Божественное присутствует везде, в том числе — в нас. Поэтому в такой молитве пантеист не обращается к кому–то еще, обитающему в другом месте, но просто открывает для себя внутреннюю истину, которую можно найти в собственном сердце или в спокойных ритмах природы. Вот что такое пантеистическая молитва. Она (как мне кажется) куда здоровее, чем многие молитвы язычников, когда человек стремится призвать, умиротворить, упросить или подкупить бога морей, бога войны, бога реки или бога брака, чтобы добиться определенного успеха или избежать неприятностей. Молитва пантеиста выглядит куда достойнее. Но это, тем не менее, вовсе не христианская молитва.