Когда они выходили через черный ход, то обнаружили, что дождь закончился. В воздухе пахло свежестью, и вечернее солнце отбрасывало причудливый свет на влажную землю.

— Когда ты говорил «дичь», то имел в виду кроликов, — обвиняющим тоном произнес мальчик.

Лордан пожал плечами.

— Я умею охотиться на кроликов, — сказал он.

— Меня тошнит от них, — запротестовал мальчик. — Даже если добавить кучу специй, все равно чувствуется привкус костей.

— Верно. Но больше ничего съедобное не подпустит меня так близко. Вообще-то хорошо прожаренный и с розмарином…

— У нас нет розмарина.

— И не только розмарина. Выбирай: либо кролик, либо пустой желудок.

Прежде чем мальчик успел ответить, из густой высокой травы прямо у них под ногами взлетел жирный фазан. Лордан натянул тетиву, прицелился и пустил стрелу, на все ушло несколько секунд. Стрела ушла влево и застряла в ветвях.

— Что мне еще нравится в кроликах, — сказал Лордан, снова натягивая тетиву, — так это то, что они не умеют летать.

— Можно я попробую? — с надеждой спросил парнишка.

— Исчезни, — ответил Лордан. — Давай посмотрим на эту кроличью нору около дуба.

Они тихонько подкрались к яме, окруженной кустами ежевики и облепленной пухом.

— Здесь есть один, — прошептал мальчик. — Ты можешь попасть в него.

— Тихо, — ответил Лордан. — Я больше не собираюсь расходовать стрелы. А теперь не двигайся.

Он осторожно, небольшими шажками продвинулся вперед, почти не шевелясь. Когда он был в сорока ярдах, кролик перестал щипать траву и поднял голову. Лордан застыл на месте и подождал, пока голова кролика снова опустится. На тридцати ярдах кролик снова поднял голову; Лордан застыл, неловко балансируя на одной ноге, кролик пробежал пять ярдов по направлению к яме и замер. Охотник ждал. Кролик опустился на все четыре лапы, но не начал есть, как будто размышляя, достаточно ли это безопасно. Лордан приблизился еще на пять ярдов, следя за тем, чтобы каждый раз ровно ставить ступни, осторожно перенося на них вес, чтобы не наступить на веточку или стебелек чертополоха.

В двадцати пяти ярдах он поднял лук и начал прицеливаться, держа стрелу под углом в сорок пять градусов; когда большой палец дотронулся до угла рта, он опустил стрелу на ярд ниже и направо, затем продолжал натягивать тетиву, пока пальцем не дотронулся до губы; в этот момент он пустил стрелу, наблюдая за тем, как она летит к своей цели. Как Бардас и ожидал, кролик увидел стрелу и бросился к норке, но Лордан позаботился об этом заранее: острая, как шило, стрела прошла сквозь спину кролика и пригвоздила его к земле. Он пытался спастись, скреб всеми четырьмя лапами, пока Лордан бежал к нему. К тому времени когда он подбежал, кролик был уже мертв, он несколько раз дернулся и застыл навсегда. Лордан, которому в свое время пришлось убить больше людей, чем кроликов, вытащил стрелу, вытер острие и бросил в колчан на поясе. Затем подхватил кролика за задние лапы и подрезал поджилки. Он поискал палку и повесил на нее добычу, затем вернулся назад и подхватил лук.

— Хватит на двоих.

Мальчик кивнул без особого энтузиазма.

— Ты, наверное, из тушки сваришь похлебку? — хмуро поинтересовался он.

— Ну, нельзя же попусту переводить хорошие продукты, — ответил Лордан. — Как, впрочем, и плохие, если уж зашла речь. — Он положил кролика на левую ладонь таким образом, что его голова оказалась на запястье, и, сжав мочевой пузырь, выдавил из него мочу, затем воткнул кончик ножа в шкуру на животе и провернул его таким образом, что пузырь переместился наверх, потом сделал надрез на животе. Мальчик отвернулся. Лордан воткнул палец в шею кролика, другой рукой взялся за задние лапы и, перевернув, потряс тушку в воздухе, пока из отверстия не вылетели внутренности. Указательным пальцем он подцепил сердце и то, что осталось от кишечника, но оставил почки и печень, затем снова подхватил нож и разрезал заднюю лапу от отверстия в животе до сустава. Отложил нож и аккуратно просунул палец между шкурой и мясом, оттягивая ее в сторону, чтобы не разорвать, пока не стало возможным стянуть ее со спины, затем то же самое проделал со второй лапой. Поставил ногу на шкуру и потянул вверх задние лапы кролика, пока не вытянул из шкуры все тело, затем свернул шкуру мехом наружу и начал крутить суставы, пока они не хрустнули, перерезал мышцы и сухожилия над лапами и отбросил их в сторону. Кролик болтался у него в руках, голый и истекающий кровью, как новорожденный младенец.

— Зачем тебе шкура? — спросил мальчик.

— Клей, — ответил Лордан. — Вскипяти его и получишь гипс. Вообще-то клей можно делать почти из всего живого, но некоторые вещи приспособлены для этого лучше, чем другие. Он подхватил шкуру и мех, пока мальчик собирал лук и вытирал его. — Как я и говорил, — продолжал Лордан, — ничего не тратится впустую.

Мальчик напряженно улыбнулся.

— Мы всю жизнь делаем что-то из частей животных. Сухожилия и кнуты, рога и клей, кишки для веревок и всякие изделия из костей.

— И кровь, — добавил Лордан. — Смешай кровь со стружкой и получишь хороший клей. Я иногда так делаю.

— Правильно, — неуверенно сказал мальчик. — Но ты не думаешь, что это немного… ну, отвратительно?

Лордан кивнул.

— Зато очень разумно, согласен? Хуже было бы убивать кого-нибудь и потом выбрасывать. Так мы поступаем только с людьми.

Геннадий неуверенно огляделся, жалея (уже не в первый раз), что не держал язык за зубами. Только потому, что тебе есть что сказать, вовсе не означает, что ты должен делиться этим с окружающими. Чаще наоборот, хотя все зависит от обстоятельств, а сейчас обстоятельства, при которых пятидесятидевятилетний профессиональный философ должен указывать на очевидные факты военным олигархам, сложились таким образом, что лучше держать рот плотно закрытым и ни во что не вмешиваться.

Дом, где проходило собрание каноников, был огромным. Как и большая часть архитектурных сооружений Фонда, он был легким и воздушным, с высокой крышей и пятью огромными окнами, все они сияли слегка голубоватыми стеклами, что указывало на то, что стекло доставлено из Перимадеи лет двадцать назад. Сейчас такое, конечно, нигде не найти. Само собой разумеется, другие люди умеют делать стекло, но никому не известна секретная формула Города, которая хранилась в глубокой тайне на протяжении веков. Геннадий помнил захватывающие истории об устрашающих убийствах каждого, кому удавалось хоть одним глазком взглянуть на работу мастеров. Позже он узнал, что никакого секрета нет, стекло было голубоватым потому, что в состав песка с побережья Города входило какое-то редкое вещество. Все равно интересная история.

Слуга коснулся его плеча и указал на свободное место в самом конце, прямо напротив трибуны и аналоя, где должны были восседать главы факультетов. Он поблагодарил слугу и отправился в долгий путь по мраморному полу, в очередной раз поражаясь удивительной акустике места. Находясь в центре, он прекрасно слышал, о чем разговаривали два человека, находившиеся довольно далеко. Доктор улыбнулся, подумав, что палата для собрания каноников, в которой из любого места был слышен каждый шорох, должна быть либо очень интересным, либо очень скучным местом.

Сосед слева был ему незнаком, зато справа сидел Хайме Могре, который читал лекции по прикладной метафизике. Они обменивались парой слов на собраниях факультета, и, насколько ему известно, семейство Могре было довольно влиятельным среди «бедняков», их фамилия означала «худой» или «голодный» (характеристика, не переходящая по наследству), и Хайме был самым молодым сыном в роду, что означало, что он получит самый низкий пост, который ему позволяло принять его рождение и положение. Могре был ужасным занудой, намного больше ему подошла бы работа на факультете бухгалтерии или поэзии, но обе позиции не дотягивали до его ранга. Он, по собственному признанию, был дрянным метафизиком и отвратительным администратором, но (как он не уставал говорить при каждом удобном случае) не настолько, как его брат Хьюи, который был на год старше и занимал более высокое положение на обоих факультетах.