В 1931 г., выступая на совещании в Наркомземе, академик Н.И. Вавилов заявил, что немедленных результатов от яровизации ждать нельзя. Сказал то, что и должен был сказать ученый. Он не имел никаких личных претензий к Лысенко, он лишь хотел всестороннего научного обоснования его метода. Однако и Лысенко, и нарком Яковлев, да и десятки тысяч колхозников, взявшихся «внедрить» яровизацию на своих полях, расценили это заявление как вызов, как недоверие к передовым методом “социалистического земледелия”.
С этого времени ведет отсчет уже личное противостояние Вавилова и Лысенко. Лоб в лоб сошлись два диаметрально противоположных отношения к науке, даже более – это стало схваткой классической и социалистической (популистской) науки [458]. А в такой схватке логике, фактам и научной аргументации места не было. Трагедия же самого Вавилова, как точно заметил С.Е. Резник, в том и состояла, что он старался оставаться “свобод-ным исследователем в тоталитарной стране, был искателем истины в стане обскурантов, человеком высокой морали среди негодяев” [459].
Помимо этого, уже в самом своем начале коллизия между «мичуринской биологией» и классической генетикой протекала в противоестественных – с позиций любого нормального ученого – условиях. Дело в том, что в единоборство вступили малограмотность, замешанная на диалектической демагогии, и талант русских генетиков, уже внесших значительный вклад в мировую науку. Но это с одной стороны. С другой же стороны, если за спиной генетиков был авторитет знаний, то за спиной Лысенко и его последователей – сила власти. Понятно, что в России сила всегда била знания. Побила и на этот раз.
В декабре 1929 г. на конференции аграрников – марксистов выступил Сталин, поставив задачу ликвидировать зазор между теоретическими работами и задачами социалистического строительства. А в октябре 1930 г. прошла дискуссия в Институте Красной Профессуры (ИКП) по философским вопросам естествознания. Сталин пригласил к себе бюро ячейки философии ИКП, где и изрек непонятный, но оттого еще более страшный ярлык – “меньшевитствующий идеализм”. 26 января 1931 г. «Правда» печатает резолюцию общего собрания философской ячейки ИКП. Там было сказано, что группа ученых заняла антимарксистскую позицию, предпочла подмену “материалисти-ческой диалектики, как методологии естествознания, генетикой” [460].
После такого сигнала можно было, ничего не боясь, начинать погром противника. И это несмотря на то, что совсем недавно (10 – 16 января 1929 г.) прошел Всесоюзный съезд генетиков под руководством Н.И. Вавилова. Ученые, понятное дело, не могли остаться в стороне от «философских» дискуссий. Они дружно заклеймили механистов и ламаркистов, думая, что теперь могут спокойно заняться своей наукой. Но не тут-то было.
Уже в декабре 1936 г. прошла дискуссия на IV Сессии ВАСХНИЛ. На ней вновь разыгрывали карту ламаркизма. Но если раньше “ламаркизмом” били лысенковцев, то теперь этой же картой стали крыть генетиков. На этой сессии многие генетики почувствовали, что сила побьет – таки знания и дрогнули. Б.М. Завадовский, Н.П. Дубинин, Г.К. Мейстер уже восхищались “силой доводов” Лысенко и били ими своих же товарищей. Это, как пишет Э.Д. Маневич, “не укладывается в голове” [461]. Отчего же? Очень даже укладывается. Философская подкладка советской науки приучила молодых ученых к беспардонности и самодостаточности. Даже талант, а Дубинин был безусловно талантливым генетиком, также стал служить «политическому моменту».
7 – 14 октября 1939 г. прошла очередная дискуссия по про-блемам биологической науки. На сей раз в Институте философии АН СССР. Мэтром на ней выступил М.Б. Митин. Он поучал и генетиков и лысенковцев. Все были лишь “нанизывателя-ми” философских категорий на свои биологические работы. А это чистой воды “словоблудие” [462]. И все же именно на этой дискуссии лысенковское направление было названо “передовым учением”. Дискуссия была уродливо трусливой, откровенно оглядочной. М.Б. Митин виртуозно клеил философские ярлыки – хлесткие, но не смертельные. Он все ждал команды из Кремля, но в тот раз не дождался. Итог таков: генетиков не тронули, а Лысенко лишь дозволили оставаться «на плаву», да продолжать набирать силу [463].
Сразу после этой дискуссии Н.И. Вавилов направил М.Б. Митину письмо. Он пытался объяснить философу, что поддержка Лысенко отбросит отечественную биологию на задворки мировой науки. Вавилов думал, что его сочлен по Академии наук, представитель “самой передовой, самой правдивой филосо- фии” [464] поймет его. Политическая интуиция и на этот раз подвела ученого.
Впрочем, все это не столь существенно для нашей темы. Важно другое: Лысенко и его сторонники уже были «в силе», их поддерживали в Кремле, а потому данный феномен обезмысленной науки уже не просто обозначился, он стал ведущим для советской биологии еще в довоенные годы. А потому все подобные дискуссии никакого отношения к науке не имели. Это были ритуальные политические игрища, не более.
Уже в 1939 г. было предельно ясно – генетика обречена. Если бы не было Лысенко, т. е. некоей альтернативы, то генетику бы просто запретили как «буржуазную лженауку», что уже проделали с евгеникой, психоанализом и т. д., а чуть позднее – с кибернетикой. Но был Лысенко с его посулами, с его всем понятной “народной наукой”, а потому генетику не запретили, ее разгромили.
А что же «славная своими традициями» Академия наук? Она, как мы помним, после 1929 г. была уже изощренно советской, она готова была по боевому сигналу идеологических горнистов бежать туда, куда ее звали, бежать не рассуждая. Раз Лысенко был обласкан самим Сталиным, Академия не могла эту ласку игнорировать. Конечно, Лысенко стал академиком (1939 г.). И конечно, все Отделение биологических наук распахнуло объятия его “учению”. Уже с конца 30-х годов биологи в Академии были представлены почти исключительно идейными последователями «народного академика». А когда на выборах 1939 г. Н.К. Кольцов и Л.С. Берг посмели составить конкуренцию самому Лысенко, тут же принципиальные марксисты академики А.Н. Бах и Б.А. Келлер дали достойную отповедь этим самонадеянным выдвиженцам. «Правда» публикует письмо возмущенных академиков «Лжеученым не место в Академии наук». В нем Берг проходил как “идеалист”, а Кольцову навесили более понятную читателям этой газеты бирку: “контрреволюционер и фашист”.
Хорошо. Может хотя бы президент Академии поддержал Берга и Кольцова? Как же… Президент Карпинский за три года до того умер, а новый лидер Академии В.Л. Комаров был рекомендован на этот пост ЦК и он не мог огорчать своих покровителей. Комаров одобрил письмо Баха и Келлера. И, разумеется, академиками стали более значимые ученые: Т.Д. Лысенко и Н.В. Цицин. К тому же в то время уже шел массированный «накат» на Н.И. Вавилова. В 1938 г. Н.И. Вавилова, Б.М. Завадовского, П.Н. Константинова в открытую называли “врагами народа”, ибо они смели усомниться в дееспособности “мичуринской биологии”. Разумеется, Советская академия присоединилась к возмущенному хору. Она в 1938 г. выступила с резкой критикой работ Н.И. Вавилова (см. «Вестник АН СССР», 1938, № 6).
Еще до выборов, 23 февраля 1939 г. Вернадский отмечает в дневнике: “Боязнь Лысенко – говорят, производит странное впечатление (нормален ли – озлобленный?)” [465].
…Возникает резонный вопрос: почему большевики столь жестоко обошлись именно с генетикой? Почему они полностью обезмыслили биологию и по каким причинам не удалось изгнать мысль, к примеру, из геологии? Ответ, как мне кажется, очевиден.
