Её спецсклад помещался в административном корпусе на первом этаже. Окна с решётками, кабинет, из кабинета железная дверь в хранилище, где ценные продукты и лекарства. В кабинете диван, кресла, письменный стол, шкафы, а в углу столик для отдыха и закусок. Здесь нередко отдыхает нынешнее начальство. В том числе и Линьков.

Ольга знала, что он должен прийти, но, к его удивлению, хозяйки на месте не было, а в её кабинете суетились уборщицы: подметали, протирали окна и мебель, переставляли стулья и кресла. Их торопливые движения раздражали усталые глаза.

   — Начальство приехало, — объяснили женщины, — с главным врачом по палатам ходит.

   — Какое начальство?

   — А мы почём знаем. Не то командующий, не то ещё выше командующего. Новое начальство. А мы как раньше мели, мыли, так и сейчас.

Ольга пришла взволнованная, раскрасневшаяся, в новом белоснежном халате, в изящно повязанной косынке с красным крестом.

   — Ой, Миша, не ко времени. А вы кончайте уборку и сами убирайтесь. Сюда уже идут. Быстрее, быстрее...

   — Кому такая встреча готовится? — спросил Линьков.

   — Сам Сорокин приехал. Своих раненых проведывал. С главным врачом по палатам ходил, теперь сюда идёт.

Она быстро шагала по кабинету, проверяя, всё ли в порядке, подошла к железной двери, достала ключи из кармана халата, открыла дверь, заглянула, сказала:

   — By, здесь у меня порядок.

Посмотрела на Михаила без улыбки, с ожиданием: почему, мол, не уходишь.

   — Я тебе подарок принёс.

   — Ой, не ко времени, Миша.

   — Такое всегда ко времени, — и протянул ей руку, на ладони — сияющее золотое кольцо со сверкающим камешком. — Твой размер, я примерял.

   — Хочешь, чтобы на правую? — спросила со смешком, но вспомнила о начальстве и вновь заволновалась. — Ой, не ко времени. Ну, куда я с ним?

   — Надевай. Скажешь, память, муж погиб, или ещё что придумаешь.

   — Сам-то где взял?

   — Давно храню. Не знал, кому подарить.

Не рассказывать же ей, что кольцо — из вещей расстрелянного Теймура.

Уверенные быстрые шаги по коридору, открылась дверь, и в комнату вошёл и остановился, сделав шага два, новый красный герой Сорокин. Папаха с красной лентой набекрень, кожаная куртка нараспашку, под ней — красная рубашка; офицерские синие галифе с кантом, сверкающие сапоги гармошкой, шпоры серебряного блеска. Тёмные волосы, тёмные глаза, пугающие пристальным понимающим взглядом. На Линькова повеяло деревенской лихостью и свежевыпитым спиртом.

   — Здесь у нас спецсклад, — робко объяснял стоявший сзади главный врач. — Бережём лучшее для наших раненых героев...

   — Подождите, — грубо перебил его Сорокин и повернулся к Линькову. — Кто такой?

   — Командир взвода отряда особого назначения Линьков. Приходил навещать наших раненых.

   — А раненых-то здесь и нету. А? Мишаков? — повернулся Сорокин к адъютанту и захохотал.

   — Нету, Иван Лукич.

Сорокин с пьяной проницательностью взглянул на Линькова и на Ольгу, покачал головой со злой усмешкой.

   — Я зашёл к товарищу Саманкиной, — начал объяснять Линьков, но Сорокин резко махнул рукой и перебил:

   — А теперь выходи. И вы, доктор, можете уходить, и ты, Мишаков, погуляй там, посмотри, чтобы порядок.

Оставшись с Ольгой наедине, улыбнулся ей по-мужски, подошёл и обнял за плечи. Легко обнял, дружески.

   — Ой, что вы, товарищ Сорокин.

   — Я для вас Иван Лукич.

   — Я Ольга Петровна.

   — Хорошая вы женщина, Ольга Петровна. Наверное, я возьму вас к себе в штаб. А сегодня вечером прошу ко мне домой. На Соборную площадь в военный комиссариат. Давайте бумагу, пропуск напишу.

Из госпиталя Сорокин поехал в штаб Автономова. Они понимали друг друга и старались не ссориться, не разбираться, кто из двух самый главный командующий. Автономов, светлый блондин небольшого роста, совсем молодой: Сорокину — 34, а этому — 28. У Автономова на столе карта.

   — Вот всё думаю, Иван Лукич, куда он теперь пойдёт. В аулы?

   — Хитрый генерал. Поворачивает, куда и не подумаешь. Ему бы с немцами воевать, а не с нами. Ведь это ж в жизни не видано, чтобы немецкие войска вышли на Дон, а там и на Кубань.

   — И я об этом переживаю, Ваня. Нам бы помириться е офицерами, создать сообща Русскую армию и выйти против немцев. Этот позорный мир...

   — Я ж тебе сам об этом говорил. Народ нас поймёт. А этих... что из Москвы прислали... С ними разберёмся. Армия за нас.

   — Послать бы к Корнилову кого-нибудь из бывших офицеров и передать ему наши предложения.

   — Это ж простое дело, Алексей Иванович. В Чека — пленные офицеры. Они их расстреливают. Передай им наш приказ: всех офицеров отдать в нашу контрразведку для допросов по военной обстановке. И кого-нибудь своих найти. Я нынче в госпитале встретил одного чекиста. Сразу угадал, что бывший офицер. И его к нам. Линьков такой у них есть...

Мушкаев не хотел умирать ни за Ленина, ни за Корнилова и не стыдился своего страха смерти. Считал этот страх естественным для человека. Храбрость генералов Корнилова и Маркова, стоящих под пулемётным обстрелом, или их офицеров, идущих цепями в рост под огнём, он считал вымученной, показной. Сами они так же боялись умереть, как и он, однако пересиливали свой страх ради неких высоких целей, которых никто никогда не достигал. Попался же Марков под бетонным мостиком, где вместе с ним прятался от огня бронепоезда. Видно было, как смутился, но мгновенно собрался и вошёл в свою обычную роль.

Мушкаев боялся и не стыдился бояться. Линьков его напугал — так и не раскрылся, на кого он работает, кому служит, и слишком долго и сосредоточенно думал, прежде чем отвести его в общежитие. Хорошо, что не сразу в Чека. Наверное, отложил на вечер.

Спокойно, не спеша, вышел из общежития, огляделся и направился по адресу Плющевского-Плющика к Сенной площади. На углу переулка, где находился нужный дом, остановился — как раз здесь на заборе было наклеено объявление. Читал и посматривал на тот дом.

«Приказываю вести беспощадную борьбу против буржуев и офицеров и принять самые решительные меры к искоренению всей сволочи, которая не хотит замазать свои белые руки. Я инвалид и как поставленный армией Кавказского фронта во власти коменданта города слежу за свободой: предупреждаю всю буржуазию, что за нарушение правил, выказанных против трудового народа, буду беспощадно расстреливать или уполномочивать лиц мандатами на право расстреливания негодяев Трудового Народа.

Военный комендант города Екатеринодара Сошенко».

Из дома, за которым наблюдал Мушкаев, вышли трое в шинелях, папахах с красными лентами, с револьверными кобурами на поясных ремнях. Значит, сюда нельзя.

Через Лабу переправлялись вброд ночью. Первыми шли юнкера. То и дело слышалось: «Тону!.. Помогите!.. Ай!..» — звенели тонкие мальчишеские голоса. Полк Маркова обеспечивал переправу, развернувшись вдоль высокого восточного берега по окраине станицы. Марков объезжал цепи. Здесь было спокойно — красные не атаковали. Выехал к высокому берегу. Генерал Боровский с ординарцами сидел на скамейке над рекой и наблюдал за своими юнкерами, прикладываясь к фляге.

Марков спешился, подошёл, спросил:

   — Почему вы раньше Богаевского пошли? Он же должен первым переправиться на правом фланге.

   — У него какой-то есаул налился и проспал. Не буду же я рассвета ждать. Вот мои мальчики пузыри пускают.

   — Тонут?

   — Тут мелко. По грудь.

   — Это нам по грудь.

Марков снова сел на лошадь и поспешил к своим. В станице ни огонька, ночь беззвёздная, затаившаяся, неласковая. Подъехал к артиллеристам — они ждали, когда сапёры технической роты восстановят мост. На лафетах сидели расовые. Генерал узнал Брянцева. Тот подошёл, отдал честь и вновь заговорил о своём желании пойти в разведку в Екатеринодар.