Линьков объявился в городе, когда там уже знали об успехах белых под Ново-Дмитриевской, об их подходе к кубанским переправам. Надо было сразу идти на Соборную, к начальнику ЧК, к Автономову, но как раз по дороге у некоторой хитрой старушки проживал Внуков, с которым делали тайные дела. Известно, что такие люди, как он, работают по ночам, а утром долго спят. Да и официально он служит в спецотряде при секретном учреждении, названном по-московски Чека. Зашёл к нему в своё время — Внуков и старушка пили чай с белым кубанским хлебом, и к чаю — бутылочка с иностранной этикеткой. Линьков разобрался: «Шато-икем».

   — Присаживайся, — гостеприимно встретил пришедшего Внуков. — Пей вино. Вроде французское. Никакого градуса. Так, для баловства. Что там на фронте? Почём жёлтые, как говаривал покойный Теймур? Тебе там пригодились его жёлтенькие?

   — Без них бы пропал. А здесь что?

   — А здесь винцо вот попиваем. С ночного обыска принёс. Каждую ночь контру давим.

   — Совнарком действует?

   — Совнарком только на митингах выступает, а командуют всем Автономов и Сорокин. И на Совнарком они плюют с высокой колокольни.

Внуков говорил, поглядывая на Линькова добродушными карими глазами весёлого убийцы. Он же убивал не со зла, а по необходимости.

   — Корнилов-то вот-вот Кубань перейдёт.

   — Знаем. Концы надо отдавать, как говорит наш моряк Олег. Все наши уже пятки салом мажут. Только не знают, куда смываться. Там — красные, там белые. Потому и бьём контру каждую ночь. Никак всех не перебьём. Глянь, какой браслетик с одной ночью снял.

   — И не грех, и не грех, — зачастила старуха. — Все они безбожники.

Настал момент для главного вопроса. Когда-то были бессонные ночи с размышлениями о тактике Ленина и Плеханова, потом о лозунге поражения в войне, позже спасал этого фигляра генерала Маркова, а их бы тогда в Бердичеве всех прикончить, и тишина бы стояла на русской земле. Были бессонные ночи и с мыслями об Учредилке. Решался и не решался порвать с большевиками. Теперь понял: какие бы прекрасные идеи ни провозглашались политиками, власть в роковые для страны времена захватывают самые беспринципные, самые бесчеловечные, самые хитрые, умеющие увлекать за собой человеческое стадо. Страшными ночами, спасая жизнь, он думал теперь только об Ольге. Её золотистые волосы, крепкое тело, ритмичные любовные вздохи...

Спросил, будто к слову:

   — Сорокин всё с той госпитальной крутит?

   — По-всякому. Какую-то Зинку ему сейчас подсунули, а с той Олькой вроде сам Автономов. В кабинете с ей беседовал. Уж не знаю, о чём. Может, тебе скажет.

И Внуков засмеялся.

   — Мне к нему надо идти докладывать о деле.

   — Наше дело — шкуру спасать. Корнилов придёт, и нам хана. Куда бежать? Кругом белые, да и красные такие, что того и гляди к стенке поставят.

   — С войсками пойдём. В штабе узнаю обстановку — тебе скажу. Вместе дела делали, вместе спасаться будем.

Линьков шёл по городу, разглядывая разбитые витрины, окна домов без стёкол, разбросанную вдоль дороги домашнюю рухлядь — кровати, стулья, кресла, этажерки — тащили, не дотащили. Кое-где страшные чёрные лужицы...

На Соборной площади сохранялся порядок. У гостиницы Губкина, где располагалось начальство, стояли часовые с винтовками, лузгали семечки и чему-то смеялись.

   — Куды? К Автономову? С задания? Счас позвоним.

   — Ты — бывший активный большевик, участник совещаний, член всяческих советов, на Шестом съезде дежурил, с Лениным разговаривал — не знал тогда, что тот ради власти пол-России немцам отдаст... А перед тобой — хорунжий. Он и не слыхал о тех книгах, которые ты прочитал, настанет хорошая жизнь. Только мигнёт Автономов, и тебя потащат к стенке. С ним надо быть хитрее, чем он сам. Не только соглашаться, но и изображать полную преданность. И Найти способ избавиться от него.

   — Мне уже донесли, — сказал Автономов самодовольно. — У меня, брат, разведка везде. Не желают с нами договариваться? Силу почувствовали — с Покровским соединились.

   — Едва ушёл от расстрела, а мои помощнички ручки кверху. Теперь против нас воюют.

   — По полученным мной сведениям, с Деникиным бы можно договориться. Он больше против немцев. Но это, когда мы их прищучим здесь под Екатеринодаром. Подмога со всех сторон идёт. Тысяч тридцать соберу.

   — Отстоим город, Алексей Иванович?

   — А как же? Или хочешь на Соборной площади рядом со мной висеть? Очищаем от врагов. Каждую ночь операции проводим. И ты подключайся. Мешают нам московские евреи. Присылают их сюда командовать. Вот какой-то Савкин приехал с мандатом Троцкого и Дзержинского. Не знаешь его?

   — Раньше знал.

   — Вот тебе и задание поговори с ним, убеди, что мы в полном согласии с политикой. Нехай нам помогает, а не мешает. Новый Чека они хочут создать. Разобъясни ему, что у нас и так всё работает как надо. Ты же как-то говаривал, что зря Ленин Учредилку разогнал? Помнишь?

Такой вот хитрый негодяй Автономов. Не верит в преданных помощников. Надеется лишь на службу за страх.

Савкин сидел в маленькой комнате, где стояли стол, стул и деревянная скамейка. Когда-то сидели с ним на тайных собраниях, в 1906 едва не получили столыпинский галстук, а в апреле 1917 встречали Ленина в Питере.

   — Рад встретить настоящего большевика, — сказал Савкин, маленький, чёрный, сутулый, в очках, — а то попал, знаешь ли, не то в корниловский штаб, не то в бандитскую шайку. О тебе хорошо отзывались настоящие большевики. Вот, моряк Руденко. И Автономов. Он же большевик? Да?

   — В общем, да.

   — А почему же он так с Совнаркомом себя ведёт?

   — Сложное положение на фронте. А ты здесь будешь начальник ЧК?

   — Нет, я, знаешь ли, назначен как организатор. Сюда ещё приедут наши люди. Сейчас главная задача — отстоять город. Бели Автономов назначил тебя в моё распоряжение, то давай работать. Мы составляем списки на ликвидацию врагов революции, но возникли бандитские группы, которые под видом красногвардейцев и чекистов грабят население и устраивают самосуд. Я согласовал с Автономовым, и издан приказ расстреливать этих бандитов на месте.

   — Мои задачи?

   — У нас у всех одна задача — отстоять город. Ночью будешь патрулировать с отрядом, днём — укреплять оборону. Фальшивых чекистов — расстреливать на месте.

   — Ты, Ефим, злой стал.

   — Это, знаешь ли, Миша, не митинг, а война. Мы в Питере не жалели никого, когда Учредилку разгоняли.

   — От Ленина ни шагу?

   — Никогда. Мы же с тобой с 1903 большевики. И в тебе я никогда не сомневался.

Линьков тоже никогда не сомневался в своём старом друге — каким был дураком, таким и остался. Вот и брызгает слюной, рассказывая, какие замечательные большевики — рыцари революции Ленин, Троцкий, Дзержинский... И появилась идея.

До вечера Савкин дал ему отдых, и он, конечно, немедленно отправился в госпиталь. Идея обдумывалась по дороге. Над городом, ещё не взятым неприятелем, но уже глядящим разбитыми стёклами, расцветала весна. Солнце тонуло в лужах, во двориках, заваленных мусором и обломками мебели, украдкой выползала зелень, пробивались нетерпеливые листики из набухших почек черешен. На стене госпиталя красный плакат: «Отстроим красный Екатеринодар». Навстречу попался какой-то солдат в шинели и с винтовкой. Знакомое лицо. Дыхнул спиртом X сказал: «Готовим квартиры Корнилову».

Госпиталь не изменился: раненые сидели и бродили в тех же синих халатах, а безрукие и безногие красные не величались от таких же безруких и безногих белых, совсем недавно населявших эти корпуса.

Главный склад Ольги расширили на весь первый этаж — здесь и спальня, и столовая. У двери торчал какой-то мальчишка охранник с винтовкой.

— Занята Ольга Петровна, — сказал он. — Всегда занята. И теперича к высокому начальству собирается. Кое-что отвезти. Понимаешь?

   — Передайте ей, что Линьков пришёл. С задания вернулся.

После недолгих переговоров его пустили. Всё сияло солнцем в комнате: и скатерти, и зеркало, и покрывала на креслах, — только сама хозяйка глядела мрачной тучей и посверкивала молниями.