— Миша! — сказала без радости. — Я уж не ждала. Сказали: на задании где-то далеко.

   — Кто сказал?

   — Там... В штабе.

   — О моём задании никто не знал, кроме... Кроме командующего.

   — Адъютант намекнул. Или, как там у них, — ординарец.

   — И теперь туда собралась?

   — Отвезти продукты приказано. Сейчас придёт машина, а ты...

   — Ольга... — приходят минуты, когда мужчина вынужден умолять. — Оля, я приду, когда скажешь. Ночью? Утром?

   — Сегодня, Миша, не получится, — ответила она, перевязывая какой-то пакет.

   —  Даже не взглянула. Умеют женщины становиться совершенно чужими с теми, кого ещё чуть ли не вчера задаривали ласками.

   — Завтра?

   — Может быть, часиков в 12 у меня будет время.

Он — мужчина. Боролся за революцию, воевал, расстреливал, убивал ночами по-разбойничьи, не однажды спасался от, казалось бы, неминуемой смерти. Он и эту профуру прикончит на любой манер. Повернулся и пошёл к двери, не прощаясь. Однако, вспомнив нечто интересное, остановился.

   — Видел твоего генерала Маркова, — сказал с радостной злобой. — Обещал всех красных здесь повесить. И тебя не пожалеет.

Уходил удовлетворённый — пусть пострадает там, с Автономовым. И появившаяся по дороге мысль утвердилась…

Вечером Савкин встретил его по-дружески: чай с московским печеньем и булками. Q спирте отозвался неодобрительно: только на задании, перед боем, да и то... И понёс: «Представляешь, какую огромную проблему приходится решать нам, большевикам? Ведь у Маркса нет ничего о социалистической экономике. Нам самим придётся её создавать...»

Линьков с некоторых пор пришёл к выводу, что Маркс не имеет никакого отношения к его жизни. Вот Автономова надо уничтожить, и он это сделает.

   — Я долго обдумывал, надо ли рассказать тебе, Ефим, о секретном задании, которое я выполнял, и решил, что перед тобой, истинным большевиком, представителем Москвы, я не имею права скрывать факты измены и предательства. Если б ты не приехал, мне бы пришлось молчать — здесь некому довериться: все ходят под Автономовым и Сорокиным.

   — Измена? — насторожился Савкин. — Кто? Говори.

Он поднялся из-за стола, крадучись подошёл к двери, отворил, посмотрел, вернулся.

   — Говори потише. Я тоже боюсь доверять здешним. Кто же?

До последнего мгновения Линьков не решил окончательно, надо ли втягивать Сорокина. Тот ему не мешает. Хитрости в нём нет — воюет, пьёт, гуляет. С ним, пожалуй, можно договориться.

   — Автономов!

   — Миша!.. Это же... Он же главнокомандующий! Так же просто уже невозможно знаешь ли. Тебя не спровоцировали?

   — Автономов лично направил меня руководителем делегации для переговоров с руководителями Добровольческой армии. Цель переговоров: прекратить гражданскую войну на Кубани, объединить красные войска с корниловцами и совместно начать войну с немцами. То есть отказ от Брестского мира, разрыв с Советским правительством, с большевиками.

   — И ты, Миша, вёл эти переговоры?

   — Во-первых, мне приказал главнокомандующий...

   — Во-первых, знаешь ли, ты должен был его немедленно расстрелять.

   — Оставь, Ефим, лозунги. Ты ведь сам уже убедился, кто такой здесь Автономов. Он и тебя расстреляет без всякого трибунала.

   — Ох, знаешь ли, дала, — вздохнул Савкин. — Ты, конечно, прав. У него это, знаешь ли, типичное правление идеологии левых эсеров. Спиридонова[38] тоже готова объединиться с кем угодно, лишь бы против немцев. И с кем ты вёл переговоры?

   — С генералом Марковым. Мы с ним знакомы ещё с Русско-Японской. Начали было разговаривать всерьёз, но сначала пришло известие о соединении корниловцев с войсками Покровского, а потом кто-то вспомнил меня по Ростову и потребовал немедленно расстрелять. Мне пришлось спешно отдавать концы, как говорит наш моряк Руденко.

Савкин ходил по кабинету, взявшись за голову, раскачивался и тихо бормотал:

   — Ой, Миша. Это же, знаешь ли, невозможно. Идёт же Гражданская война. Пролетариат против буржуазии. Какие же, знаешь ли, переговоры?

   — Иди. Расстреливай Автономова, как от меня требовал.

   — Нет, Миша. Надо провести работу с его близким окружением. Есть же там настоящие большевики. И они, знаешь ли, могут подтвердить твоё заявление.

   — Если ты мне не веришь...

   — Как я могу тебе не верить, но дело, знаешь ли, серьёзное, и те, кто будут решать, потребуют серьёзных доказательств.

   — Бумагу я сохранил. Автономову сказал, что уничтожил, а сам донёс в сапоге.

Тонкая крепкая бумага с печатью главнокомандующего:

«Сим удостоверяется, что бывший поручик Линьков уполномочен командованием советских Юго-Восточных войск вести переговоры с командованием Добровольческой армии. Автономов».

   — Отдаёшь мне?

   — Только тебе и могу. Сейф есть?

   — Вот он.

   — Вообще лучше на себе.

Допивали холодный чай, обсуждали всяческие нелепые планы. Савкин смотрел невидящими глазами — думал. Наконец решил:

   — Мои шифровки идут через Ростов. Могут перехватить. Шифр, знаешь ли, очень хороший, но... Надо ехать самому.

В глухую ночь Екатеринодар не спал, а затаился в смертельном страхе. По улицам проезжали грузовики, легковые автомобили, казачьи патрули, проходили и пешие спецотряды. Задача была у всех одна: расстреливать и конфисковать имущество, то есть грабить. Расстреливать без всяких расспросов и допросов, а по списку, а то и просто на глаз. Богатый — значит за белых. Офицер — тоже. Купец — обязательно. Таких — к стенке, и точка. Под видом спецотрядов действовали обыкновенные бандиты в военной форме с винтовками. Для борьбы с ними назначались спецпатрули. Савкин взял с собой в легковой автомобиль четверых крепких помощников, в их числе и Линькова.

Вырулили к Черноморскому вокзалу, обогнали отряд красногвардейцев, проверили документы — в порядке. Свернули в тёмные глухие улицы. Вблизи грохнул винтовочный выстрел. В туманно-ярких лучах фар зашевелились фигуры в шинелях. Выстрелами из маузера остановили неизвестных, заставили бросить оружие. Трое напуганных, ослеплённых побросали на дорогу не только винтовки и наганы, но и мешки и какой-то тёмный ящик. Савкин вышел из машины, приказал открыть ящик и показать, что в мешках.

Линьков узнал среди задержанных Внукова и затаился в тени.

   — Нам приказали... Мандат не выписали, — бормотал Внуков.

   — Награбили? — возмутился Савкин, увидев часы, меха, столовое серебро. — Не знаешь их, Миша? Говорят, будто в спецотряде служат.

   — Не знаю, — ответил Линьков, пряча лицо в воротник шинели.

   — Будем, знаешь ли, действовать. К забору их.

   — Пощадите, мы же свои... С кадетами воюем... Меня знают... Товарищ Линьков знает...

   — Первый раз вижу, — возразил Линьков, стараясь оставаться твёрдым. — А меня полгорода знает.

   — По бандитам огонь! — скомандовал Савкин, и ещё легче стало жить Линькову — оборвалась опасная нить, связывавшая его с преступниками.

Потом проезжали мимо госпиталя, и в окнах Ольги Линьков увидел яркий свет — не боится. Или её охраняют. Или там Автономов. Но это ненадолго.

Утром и двух часов не пришлось поспать Линькову — вызвал Савкин и обеспокоенно сообщил:

   — Автономов не разрешает мне уезжать. Такой, знаешь ли, сердитый. Наверное, не выспался. Дам шифровку, чтобы прислали комиссию для расследования деятельности командующего.

Не выспался, значит?

   — У него связь с белыми, с генералом Марковым, через одну женщину из госпиталя. Есть там такая Саманкина. По хозяйству.

   — И её в шифровке укажу. Это, знаешь ли, убедительности придаёт.

После бессонной ночи Линьков вышел на улицу, как в серую холодную воду нырнул, не понимая, зачем вся эта суета, зачем он впутал Ольгу, зачем теперь идёт к ней.

Охранник долго не пускал, объясняя, что Ольга Петровна отдыхает после ночного дежурства. Наконец, вышла сама, непричёсанная, сердитая. Сказала, что устала и вообще больна.