— Галя, — сказал он задумчиво, — тебе здесь, в Карске, не скучно? Галя… Хочешь, сбежим в Аргентину?

29 мая — 1 июня 1998 года

В тот же самый день, когда ушел из мира матерый ворюга Асанов, господин Чижиков окончательно взбесился от волнения. Девятым валом накатывала настоящая тяжелая ненависть: эти засранцы там наверняка пьянствуют на лоне природы! Рады, что избавились от его догляда, сволочи! Другой причины невыхода на связь Чижиков как ни старался, не был в силах предположить. А зная своих милых мальчиков, не сомневался в том, что его догадка верна абсолютно. И не могло быть ничего другого.

Одной из причин происшедшего была заурядная зависть, это факт. Но только одной и не главной. И даже напряжение было лишь очень частичной причиной. Главной причиной было то, что опять позвонил Простатитов. «Опять» — потому что звонил он, в общем-то, довольно часто. Губернатор не мог не понимать, что, появись его группа на горизонте, выйди на связь, Чижиков тут же кинулся бы сообщать. Так что был, был некоторый садизм в этих постоянных звонках. Простатитов не позволял Чижикову забывать — «все происходит сикось-накось, и все из-за тебя, скотина».

Звонил и Вороватых, по полчаса шелестел пустыми разговорами, боялся спрашивать конкретнее. Надоедал он просто невыносимо, но пугали больше звонки Хасановича — верный сын партии, убежденный материалист Чижиков панически боялся, что научный психолог напустит на него порчу. Справедливости ради, о своей способности напускать порчу неоднократно распространялся сам Хасанович. Хотя вид это имело, конечно же, более современный — Хасанович пугал, что умеет изменять ментальную картину человека и опускать его фрустральную ауру до состояния дискриминаторных вибраций… Что это такое, никто не знал, но на всякий случай опасались.

А вот на этот раз Простатитов позвонил уж очень нехорошо… Не укорял, не пугал, даже не спрашивал про группу. Посопел в трубку, весело спросил, не хочется ли Чижикову иногда уехать за тридевять земель. Сказал, что, может быть, они скоро расстанутся, и навсегда. В общем, ни о чем получился разговор, то есть буквально ни о чем, но очень страшный. Уже непонятностью страшный!

В уголовном мире чуть ли не самым страшным считается, как они говорят, «попасть в непонятное». Совки, которых пока еще не посадили, обычно так не говорят, но по своей психической структуре от зеков мало отличаются. Попав в непонятное, Чижиков не мог найти себе места. Может быть, Простатитов посоветовал — пока не поздно, беги и спасайся? Или предупредил: мочить будем, скоро расставаться, будь готов? К страху присоединялось возмущение: как смеют так вот обращаться с ним?! Недополучивший своего, зверь опять вцепился в его душу. Опять вспоминалось, как его всю жизнь обижали, унижали, гнали, не допускали, опять он бежал по этому кругу…

Измученный Чижиков был вынужден опять глотать янтарную жидкость из кружки. Страх, конечно же, не отступал, но уже был не так грозен, и напряжение спадало. Ну конечно, они не посмеют. Простатитов еще позвонит, и все прояснится, он ему еще нужен. Само собой, найдется выход, а может быть, найдется группа. Все становилось не так страшно, не так плохо и даже весело. Хотелось двигаться, смеяться, курить, танцевать.

Чижиков глотал пахучее вещество, и постепенно отходила злоба, меньше мучило, как с ним обращаются все эти… Оглушенный алкоголем, зверь уже не вцеплялся, не рвал, а только показывал зубы. Он им всем еще покажет! Они еще узнают, с кем они так плохо обращались!

У янтарной жидкости было одно плохое качество — она очень быстро кончалась. Благо, была еще и другая жидкость — прозрачная. Она не имела вкуса и была не ароматной, а только жгучей. Вначале это имело значение, и потому пилась янтарная жидкость. А после двух бутылок вкус не имел уже значения, и пить прозрачную жидкость становилось очень даже можно. Жгучие глотки тревожили, возникало ощущение движения, перехода в совсем иной мир… Мир по эту сторону жидкостей был сделан для каких-то совсем других людей, не для него. А используя разные жидкости, Чижиков перемещался в мир, устроенный специально для него. В мир, где и он сам, и все другие были такими, как он хочет. В этом мире он был всегда большой и сильный, уважаемый и умный, все его уважали, и не было ужасного Михалыча…

Для таких путешествий не очень подходила квартира, потому что родным Чижикова такие путешествия не нравились. Мало того, что будут нудить, мешать путешествовать туда, где ему хорошо, там еще к тому же будут выдергивать, прерывать путешествие. От супруги Чижиков вполне мог схлопотать по морде в аранжировке уханья, рыданий и истеричного битья посуды и панически боялся всего этого. А сын, хуже того, все начинал пугать разными капельницами, нашатырным спиртом и прочей дурно пахнущей, противной химией. Страшно подумать, во что вылилось бы путешествие, примени Антон всю эту гадость, да еще во всем ассортименте!

Поэтому путешествовать надо было в экспедиции, но ведь экспедиция — только летом. А в зимнее время для путешествий вполне подходила и лаборатория. Проснувшись в ней, Чижиков некоторое время готов был заплакать от жалости к себе — выпитого вчера не хватало, чтобы проснуться и уже быть в своем, уютном, родном мире. Пришлось сразу же начать пить прозрачную жидкость, и только через полчаса все стало, каким должно быть.

Вроде бы на улице зачем-то ездили машины, куда-то семенили люди, много раз трезвонил телефон. Все это происходило в том, ненужном Чижикову мире, отделенном от него жидкостями, и он не обращал внимания. В его мире, куда он ушел, таких гадостей не происходило. Здесь ему улыбался Простатитов и все спрашивали его мнения по самым различным предметам; здесь он был автором многих книг, и эти книги читали и обсуждали огромные толпы людей. Здесь Михалыч то бесследно исчезал навеки, то униженно просил прощения.

Мир несколько ослабевал, истончался, и Чижиков вливал в себя еще прозрачной жидкости, призрачный мир наливался плотью, становился прочным, непрозрачным, и Чижиков в него уходил.

Неприятно, что несколько раз появлялись какие-то совсем ужасные создания. Одно такое, человекоподобное, мохнатое, с рогами, вертикальным кошачьим зрачком и с коническими длинными зубами, как у хищного динозавра, долго сидело, скалилось в лицо Чижикову, обдавая его своим смрадом. А то вдруг начинали звучать где-то далеко колокола, словно бы какие-то люди в черном проходили через комнату, почему-то направляясь снизу вверх, и на речитатив литургии звучало знакомое с детства:

— Пей, и дьявол тебя доведет до конца…

Хорошо, что это быстро проходило. И еще были минуты, когда приходилось принимать совсем отчаянные меры. Когда Чижиков лежал спросонья, не зная толком, день сейчас или ночь, и постепенно приходил в тот мир… Так само получалось — в полузабытьи начинало думаться о жене, сыне, об унитазах в общежитии — не успел досчитать унитазы! Мир тянул его к себе, и приходилось делать усилие. Нет-нет! Там, на краю выхода, стерегли Вороватых, Хасанович, Простатитов. Стерегли невыполненные обязательства, всяческие долги, пропавшая группа… А где-то за всем этим улыбался Михалыч, и туда было уж лучше не смотреть.

И каждый раз Чижиков, отплевываясь, кашляя и чихая, вливал в себя стакан прозрачной жидкости. Сделав один краткий перерыв — второй, и вскоре достигал блаженства.

31 мая — 1 июня 1998 года

На третий день жизни со зверолюдьми Миша сел смотреть карту, отправляя в рот заячью ляжку, как вдалеке раздался выстрел, как раз примерно там, где остались следы вчерашнего костра. С бешено заколотившимся сердцем Миша кинулся к рюкзаку. Вот, вот она, заветная ракетница! Миша выпалил в воздух, проследил, как падает ракета, вызывая недовольный рев самца, лопотание и урчание остального стада. Ответный выстрел, уже ближе! Миша ухватился за бинокль, перезарядил ракетницу, кто его знает, что за люди…