— Карту, — вытягивает сестра руку, сделав остановку возле Тимофея.

Он приподнимает брови, глядя на ее вытянутую ладонь. Стоит руки в карманах, наглая усмешка, как обычно, ползет по губам.

— А что, свои уже потратила?

— Тимофей, не надо тратить наше общее время! Отец сказал, что мы берем деньги с твоей карты! Это компенсация! Или он должен оплачивать твои проказы?

— Но твои же оплачивает, — парирует он, не показывая своей злости, но я отчего-то ее чувствую. Вижу. Когда ты постоянно молчишь и тенью незримо присутствуешь в жизни людей, начинаешь их чувствовать на каком-то подсознательном уровне. Тим показывает, что он в настроении, бравирует, но я подмечаю стиснутые зубы и напряженную позу.

— Будем припираться или домой поедем? — сжимает сестра кулак и чуть подбрасывает одежду в руках нервным жестом. — А может, мне Паше позвонить, чтобы приехал и разобрался?

Имя отца вынуждает Тимофея достать карту из портмоне и всунуть сестре в декольте ее топа, надетого с мини-юбкой. Она начинает открывать и закрывать рот, как рыба, которую лишили воды, но быстро берет себя в руки и, громко топая на высоких каблуках, отправляется к кассе.

Тимофей поворачивается ко мне, находит меня взглядом.

Ох, ужас-ужас, идет прямо ко мне. Ищу пути отступления и не нахожу.

Что же будет… Он точно сорвет на мне злость?

Сильно выпрямляюсь, будто в меня шпалу вставили, и жду, что скажет Тим.

— Так вот к чему эти метаморфозы, — скользит взглядом по мне, откровенно рассматривая, — новые шмотки, покраска волос, брови, брекеты. Решила пойти по пути сестренки?

— Я не…

О чем он говорит, не понимаю. С ходу налетел, опомниться не дал.

Откуда-то знает, что я переставила брекеты.

— Я про ресторан и Трофимова. Удачный выбор, — подмигивает мне, но недобро, — у него ни жены, ни детей. Никто не будет портить нервы и требовать делиться наследством. Да, убогая?

Боже мой, он слышал, о чем мы говорили с Эляной. Мельтешу взглядом по пространству и прямо-таки слышу, как в моей голове курсируют мысли. Что он слышал?

Не хочу отвечать на вопрос про Трофимова, поэтому цепляюсь за последнее слово.

— Ты можешь перестать называть меня убогой? Это обидно, знаешь ли.

— Ой-ой, я задел тебя? Да неужели? Надо же, мне что ли, тебя жалеть теперь?

От такого ответа теряюсь. Больше не знаю, к чему воззвать. Не к вежливости же. Видимо, он считает, что имеет право оскорблять нас с сестрой.

— Твоему отцу не понравится это…

— Решила ему пожаловаться?

— Нет! — выпаливаю. — Но мы же живем в одном доме, — говорю слабым, неуверенным голосом. Разве ж это аргумент?

— Я так понимаю, скоро мы не будем жить в одном доме, ты же уедешь?

Обидно, что в его голосе звучит надежда, но ожидаемо, чертовски ожидаемо.

— Я никуда не собираюсь.

— А что так? Ослушаешься сестру и сделаешь аборт?

Закусываю губу, чтобы не расплакаться. В каждом его слове столько презрения, издевки. Кажется, он бы меня просто раздавил, была бы такая возможность. Но порой слова хуже физического насилия. А еще равнодушие. Не знаю, что ранит больше. Оно или прямая агрессия. Молчу, сцепив зубы. Не в силах отвечать. Уже потом мне придут в голову умные, меткие фразы, которыми я могла бы отбрить Тимофея, но это потом.

А пока я стою и обтекаю, всем сердцем моя сестру поторопиться и прервать нас.

Ситуация усугубляется, когда Тимофей шагает ко мне, подходит близко-близко. Еще чуть-чуть, и его образ станет силуэтом, расплывется перед глазами. Задираю голову, снова поражаясь его росту. Губы дрожат, зубы отплясывают чечетку. То, как я на него всегда реагирую, ненормально, просто не поддается никакой логике. Он же просто человек, а я дрожу и трясусь, будто само его присутствие может мне навредить.

— Улыбнись, Варя, — протягивает он руки и делает мне улыбку собственными пальцами, будто я какая-то пластилиновая игрушка. — Мужчинам нравятся улыбчивые девушки, а не такие буки, как ты. Ты же хочешь его завоевать, так постарайся получше.

Стою не дыша, моргая через раз. Он трогает меня, а я не могу пошевелиться, и не хватает сил скинуть его руки. Крылья носа Тимофея почему-то шевелятся, будто он… Вдыхает мой запах? Интересно, от меня пахнет страхом?

— Пошалуйста… — одно-единственное словечко выходит из меня тихим сиплым выдохом. Зажмуриваюсь. Снова вылезла моя проблема с дефектом речи.

Переволновалась. Открываю глаза и гляжу на Тимофея с мольбой.

Я просто хочу, чтобы он прекратил. Но немного шероховатые пальцы гладят мои губы. Он не отрывает от них глаз. Их начинает слегка покалывать. Вздрагиваю, когда он вдруг резко убирает руки и отталкивает меня от себя. Хватаю ртом воздух и смотрю во все глаза, не зная, что он скажет и предпримет.

Прищурившись, Тимофей впивается в меня взглядом. Черным, злым.

— В общем, ты меня поняла, постарайся в ресторане, чтобы следующий поход был в загс или, по крайней мере, на свидание. И лучше тогда уж молчи, — презрительно морщится, — раз тебя родители к логопеду не сводили в свое время.

Тимофей

Разворачиваясь на пятках и вылетаю из отдела дорогого шмота, чуть не сбив с ног ходящего за нами тенью охранника. Пиджак за мной следит, приглядывает, чтобы папочке доложить о поведении непутевого отпрыска. Точняк.

Но пофиг. Насрать. Не могу больше оставаться в одном помещении с мамочкой и ее убогой сестричкой. На дух их не выношу. Злоба душит. Неконтролируемая ярость. Эта серая посредственность еще и говорить нормально не может, мямлит, пищит, заикается, в глаза не смотрит, порой шепелявит. Как ее в общество выпускать? С кем-то знакомить. Она же собственной тени боится. Ничего из себя не представляет.

Ее идеальная зона обитания — университетская библиотека среди пыльных книг. Вот там она явно чувствовала бы себя на своем месте. А в ресторане в качестве товара, желающего продать себя подороже олигарху с толстым кошельком, такую сложно представить. Но вот она, собирается выйти вместе с сестрой и моим отцом на рынок невест.

Подсунуть бездетному холостяку свой приплод.

Нормальный такой план-перехват по получению богатства. Интересно, кто его придумал? «Мамочка» или ее внезапно похорошевшая по такому случаю сестра?

Не то чтобы я ее раньше рассматривал, так, мазал по ней чутка взглядом и сразу его отводил, не желая ей внимание уделять, но сегодня…

На какой-то короткий момент просто из реальности выпал, стоя напротив нее. Пялясь как идиот. На чистую белую кожу. На аккуратные черты лица. Светлые гладкие волосы, забранные в простенький хвост. А глаза у нее как стекляшки голубые. Блестят.

А еще этот аромат чистоты и свежести, он навечно с ней теперь ассоциируется.

Потрогал ее еще зачем-то, теперь в пальцах фантомное ощущение сидит, будто продолжаю ее касаться. Что на меня нашло? Я же ее ненавижу.

Но почему-то она из мыслей никак не выходит.

Что ее адски портит, так это вид побитой собаки и кислая мина, что никогда не сходит с лица. Она выглядит несчастной, страдающей, будто ей неловко в своем собственном теле. Я не привык к таким девушкам. В моем окружении все сплошь уверенные в себе, натюнингованные, богатые куклы Барби, которые знают себе цену.

«Мамочка» тоже пытается такой куклой выглядеть, соответствовать, но от нее несет фальшью, подделкой и дешевизной. Она просто паль.

А Варя — отдельный случай. Нечто непонятное, необъяснимое, но почему-то чертовски приковывающее внимание. Ее хочется расковырять, как незнакомый механизм, который, несмотря на неказистый вид, отлично работает, и посмотреть, что там, внутри.

В чем ее секрет? Она роль недотроги играет или правда такая невинная, как кажется на вид?

Стоп, какая невинная? Она же ребенка носит, значит, кто-то цветочек сорвал.

Что еще взбесило, так это ее попытки призвать меня к хорошим манерам. Она что о себе возомнила? Может, мне еще ковровую дорожку ей стелить, когда она по дому идет?