- С чего вы так решили? - как можно нейтральней попыталась произнести я, стараясь, чтобы всхлип не вырвался из груди. Но старик и не заметил моего состояния, хоть и услышал вопрос.

  - Без сомнения, манера рисунка другая, да и масло используется... - задумчиво протянул он, но затем вновь злость вернулась в его голос, - Обычных зрителей легко можно обмануть, но только не меня! Уж я-то знаю эту картину, я видел трое их этих образов... Немного другие ракурсы, но по сути всё то же самое!

  Я ничего не понимала. Я никогда не увлекалась искусствоведением, художников знала только самых известных, вроде Да Винчи, Моне да Пикассо, никогда не читала специализированной литературы... Откуда я могла взять эти образы? Неужели какая-то из картин была иллюстрацией к фантастической книге и так крепко запала мне в подсознание, что я стала видеть о ней сны? Неужели я, сама того не ведая, скопировала чужие работы? Стало ещё более стыдно, но нужно было всё выяснить до конца.

  - И на чьи же работы это плагиат? - уточнила я.

  Ответ не заставил себя ждать. Художник провел пальцем по деревянной раме и, не отрывая глаз от фантастического пейзажа, сказал:

  - Автор этого... "художества", видимо, хорошо подготовился. Мало кто распознает, что это подражание, ведь автор оригинальных картин... - тут он запнулся, - вернее, не картин, а рисунков, мало известен в наших кругах. Он, по сути, и художником-то не был, а скорее писателем. Было время, когда я выписывал литературные журналы, мне тогда нравится этот автор, который к тому же сам рисовал иллюстрации к своим произведениям.

  Он усмехнулся, но как-то горько. Потом взглянул на меня, наконец убрал палец от рамы и скрестил руки на груди.

  - Вы знаете, чьи это работы? Если можно их так назвать.

  - Я?.. Нет, - проблеяла я в ответ.

  - Жаль. Хотел бы я встретиться тем, кто это намалевал, - старик произнес это как ругательство, затем поджал губы и вознамерился отойти от стенда.

  - Подождите! - остановила его я. - Так кто автор-то оригинальных рисунков? Мне теперь очень интересно, - вежливо улыбнулась я.

  - А... Этого писателя звали Бойко Видинский. Так себе художник, честно говоря. Но смелость образов для середины двадцатого века заставляет приглядеться к нему получше,- он покивал головой, старчески похмыкал и продолжил своё путешествие к работам следующего автора. Я же осталась в расстроенных чувствах, одновременно сгорая от стыда и охваченная жаждой узнать, что за Бойко испортил мне этот вечер и поставил крест на эксклюзивности моих фантазий.

  Всемогущий интернет ничем мне не помог. Я наткнулась на сканы коротких рассказов Видинского в журнале "Юный техник", и там и правда были иллюстрации, напоминающие мои работы, но сама фантастическая история использовала мои сны лишь в качестве декораций, где разворачивались приключенческие события после крушения космического корабля.

  Путем здравого размышления я решила, что в этом нет ничего особенного, что какая-то пустыня с закатом стала плодом фантазии другого человека. Конечно, точно такая же растительность и разрушенные сооружения вызывали сомнения... но что бы я сделала на месте этого писателя? Если он решил поместить свою сюжетную линию в пустыню, то там должен быть закат, притом даже на Земле закат над ней бывает красным. Спутник и собственное солнце в других размерах вполне естественны. И даже в пустынях есть растительность, поэтому что тут странного, что Бойко придал ей такой вид? А остатки зданий древней цивилизации или просто разрушенные культовые сооружения существующей вполне логичны, так как сразу намекают героям, что тут была или есть разумная жизнь. Ведь у нас есть же пирамида Хеопса в пустыне? Почему бы не придумать разрушенный храм в инопланетной?

  Пусть и ещё пара рисунков совпала с моими снами, но я помнила известную истину: все идеи уже кому-либо приходили в голову и невозможно создать что-то новое, что не было бы повторением старого. По всей видимости, моя задумка картины была лишь отражением ранее существовавших идей.

Мири

Я вздрогнула всем телом и резко распахнула глаза, словно от рывка. Сердце ухнуло вниз, пропустило удар, а потом заколотилось с новой силой. Прежде привычная двадцать пятая симфония Моцарта, которая вот уже как месяц была задана мамой в качестве мелодии для будильника, сегодня заставила всё тело содрогнуться в тревожном напряжении. Скрипка набирает обороты, а беспокойство внутри всё нарастает и нарастает.

Все проснулись. Будильник наконец-то отключился, видимо, кто-то из семьи всё же находился в семь утра в фазе глубокого дельта-сна, поэтому я услышала почти две минуты симфонии. И когда дыхание всех в квартире изменилось и показало состояние бодрствования, эта ужасная музыка прекратилась, и сердце перестало так отчаянно колотиться.

Тихо зашуршали жалюзи, давая утру проникнуть внутрь комнаты. Я встала с кровати, не испытывая ни малейшего желания засыпать дальше. Небо на востоке приобрело розовато-оранжевый оттенок, но солнца ещё не было видно из-за небоскребов. Туда-сюда сновали юркие флаеры, и пятый сектор был ещё практически пуст, что позволяло мне любоваться видом на Новоактоб, или Нью-Актобе, как любит говорить отец, ссылаясь на какие-то свои лингвистические теории происхождения названия родного сити. Как бы то ни было, вот уже столетие как город называется Новоактоб, и мне всё равно, был ли он основан в бывшем Казахстине, или Казахстане, или как там его.

  Вид утреннего города всегда производит на меня умиротворяющее впечатление. Люди просыпаются, маленькие механические стрекозы и жучки везут их по делам, а наверху, стоит только подойти ближе к окну и поднять глаза выше, пытаясь охватить хоть немного западной части неба, виднеются огненные полосы заходящих на посадку в нескольких сотнях километров отсюда космолетов. Ночью эти бело-желтые вихри заметны ещё сильнее, и мне этот вид нравится намного больше, что северное сияние или радуга. Правда, я не видела вживую это сияние, но мне кажется, что непродуманный фейерверк Новоактоба всё равно намного красивее.

  Я глубоко вздохнула, отбрасывая остатки тревожности, и сменила пижаму на домашние штаны и футболку. Быстро провела консилером по зубам, освежая ротовую полость и обеспечивая необходимый ежедневный уход. Планшетная поверхность стола слабо мигала сквозь спящий режим, показывая, что есть какие-то сообщения, но мне было не до этого. Нужно приступать к домашним обязанностям.

  На кухне ещё никого не было, я выдвинула ящик охлаждающего отсека и достала четыре упаковки каш. Мне больше нравилась овсяная с ароматом малины. Запах у неё просто замечательный, хотя я однажды пробовала натуральную малину на курсах, и вкус и субстанция показались мне странноватыми. Положив прозрачные упаковки в бокс для приготовления, я привычно выбрала режим разогрева, а затем достала из отсека абрикосы. Они были свежайшими, собранными вчера на плантации и словно пахли солнцем. Я порезала их на идеально ровные кусочки и добавила в разогретую кашу. Как раз послышались шаги.

  Папа зашел на кухню, шлепая босыми ногами по полу. Его каштановые волосы были мокрыми и пахли теми же абрикосами, а сам он радостно улыбался и желал мне доброго утра. Он сел за круглый стол, стилизованный под ольху, а я стала расставлять на столе контейнеры с кашей, вилки и стаканы. Затем достала бутылку цитрусового микса и налила всем утреннюю дозу. Не стала добавлять себе успокоительного, вроде бы я пришла к некоему внутреннему равновесию.

  Следом за отцом влетел Натан, уже с присоединенной микрой у уха. Значит, успел выйти в сеть, хотя только минут пятнадцать как проснулся. Как всегда непричесанный, в любимой ретро-футболке со странным произведением Уорхола. Мама ненавидит эти консервные банки и, несмотря на образование искусствоведа, на свой субъективный взгляд не признает поп-арт искусством, как и большинство направлений двадцатого-двадцать первого веков.