Ей не нравились мои игры, войнушки ей не подходили, потому что ей постоянно было больно, когда струя воды попадала ей в глаз. В приставку играть она не хотела, потому что там много крови и драки. Плавать она не ходила, потому что не умела…

Она вся состояла из слов: “нет", “не хочу”, “не нравится”, “не умею".

Она запиралась в комнате и постоянно играла в куклы. Я хотел с ней играть, проводить хоть какое-то время, но стоило мне начать расчесывать ее чучело, как у него отвалилась голова и крику было столько, что я мне приходилось даже уши зажимать.

Время шло, она продолжала приезжать каждое лето, а мое желание с ней подружиться становилось сильнее и навязчивее. Она мне нравилась, даже при том, что она постоянно ныла, канючила, что-то просила… Я хотел с ней общаться. Младшая сестра, девчонка, которую нужно защищать, от чего-то уберегать…

Когда все изменилось? Когда мое желание с ней дружить пропало постностью?

Мне было восемнадцать, когда она приехала в очередной раз к нам погостить. Честно говоря, я даже подумать не мог, что за год кто-то мог так кардинально измениться. Ей было четырнадцать лет, но выглядела она намного старше. Если в прошлом году уезжала маленькая девчушка, то в этом приехала девушка…

Ками изменилась практически до неузнаваемости и на то, что она выглядела старше своего возраста, указывало то, как на нее смотрели мои друзья.

Меня злило то, что на нее обращали внимание парни, вот просто бесило до скрежета зубов.

Однажды, мы все вместе гуляли в моей компании вечером, и когда Игорь допил бутылку пива, то предложил сыграть в бутылочку. Бестолковую, дурацкую игру, которую я никогда не любил. Но, в отличае от меня, Камилла отреагировала, наоборот, — очень позитивно. Каждый раз, когда бутылочка указывала рядом с ней, был как лезвием по пальцам, я сжимал кулаки и был готов порвать каждого, кто прикоснулся к сестре. К ее разочарованию, таких "счастливчиков" не выпало.

Но хуже всего стало тогда, когда сраная бутылка указала на меня и на нее. Я только поржал и выпалил, что этому не бывать, на что пацаны начали смеяться еще сильнее и сказали, чтобы я был мужиком и хоть в щеку ее клюнул.

Хорошо, что я не повелся на это дерьмо…

Я, блин, как лох всегда пялился на нее. Когда она из комнаты выходила в своих шортиках, я ее нафиг слал, лишь бы свалила и глаза не мозолила.

Когда из сестры она превратилась в ту, которую я ненавидел. Искал малейшие основания ее возненавидеть потому, что так было проще… проще и нормальнее. Нормальнее, что единокровную младшую сестру можно было ненавидеть. Это общество принимало. Потому что тот, другой порядок вещей это сраное общество непременно бы осудило.

Я понимал головой, что все это было неправильно, что такого не должно было происходить, такого, блять, просто не могло случиться!

Я стал прислушиваться к словам матери. Общался с ней и впитывал всю ее ненависть и неприязнь до тех пор, пока мне не стало казаться, что это исходило от меня всегда. Было проще считать ее алчной байстрючкой, которая метит на мое место, на часть компании, наследства. Той, которая пыталась одним своим присутствием разрушить нашу семью, потому что каждый раз при виде Камиллы мать страдала, вспоминая предательство отца.

В итоге я не видел решения проще, кроме как уехать. Просто взял и свалил в другую страну. Самокопание, ненависть и вражда ничего не меняли — когда она приезжала и постоянно была рядом, я злился, бесился, ненавидел ее, хотел ее уничтожить…

Я укатил за бугор, ударился в учебу, драл девок, менял их постоянно, забывался, и спустя год я решил, что моя болезнь прошла. Я перестал о ней вспоминать, напрочь ее забыл. А когда вспомнил, то испытывал отвращение. Ничего хорошего о ней не помнил, потому что в последнее время ничего и не было, просто ее ненавидел. И находился, сука, в полной уверенности, что все… я переболел.

Я думал, что все прошло, что все устаканилось, пришло в норму. Четыре года, разве этого было мало, чтобы разобраться в себе?!

И ведь вернулся в полной уверенности, что вышвырну ее подальше отсюда, чтобы испарилась, забылась и перестала существовать. Иногда я хотел этого на физическом уровне — чтобы ее просто не было. Не существовало. Так сделать собирался, чтоб даже название города забыла, чтобы на мою фамилию у нее аллергия была.

Я до сих пор хотел следовать своему плану. Но это оказалось нереально тяжело, хотя я уже знал, что если у меня не получится, то дальше будет только хуже. Всем. Ей хуже остальных. От бессилия, ненависти и ярости — я ее уничтожу. В порошок сотру. Разобью на маленькие осколки, которые она никогда уже не соберет, если только не свалит отсюда.

Кретин! В аэропорт поехал ее встречать, как лошара! А как увидел ее, меня захлестнула ненависть с новой силой, жгучее чувство, которое только разрасталось внутри меня с геометрической прогрессией.

Ей нужно было тогда еще чесать обратно в самолет. Уносить свои ноги как можно дальше и не будить во мне зверя. Но маленькая сучка решила, что она была смелая, самая умная…

Мы повзрослели, а кое у кого еще и когти появились, Камилла стала еще больше огрызалась, царапалась, кусалась и пыталась меня ужалить как можно больнее.

А во мне в этот раз вместо забытого чувства умиления и желания ее обнять проснулось совершенно другое желание! Я хотел от нее избавиться, хотел, чтобы она уехала и больше никогда не возвращалась. Если раньше я испытывал к ней какие-то положительные чувства, то сейчас во мне кроме ненависти больше не осталось ничего! Исключительная ненависть.

— Между вами я вижу еще меньше сходства, — от того, как он держал меня за волосы, от напряжения заныла шея, а повернуться было совершенно невозможно. Иначе я рисковала оставить в его хватке все свои волосы.

Да и смотреть сейчас в его противную рожу у меня не было никакого желания. Егор был пьян, напился до чертиков и причины, по которым он это сделал меня мало волновали! Пускай валит из моей комнаты и прожигает свою жизнь дальше, но вместо этого этот урод решил, что имеет право вот так врываться ко мне и еще говорить гадости?

— Ну, в отличае от тебя, я-то не нагулянный, — Егор потянул еще сильнее, заставляя меня встать на носочки и всем телом податься по направлению движения его руки, — у матери твоей, потаскухи, не получилось увести отца из семьи еще тогда, а ты настырнее. Все еще что-то пытаешься.

Его слова казались очень обидными. Он, даже несмотря на то, что знал, что мама забеременела, когда его родители временно расстались, продолжал обвинять в этом меня, а мою маму называть разлучницей. И так все последние годы. Видимо, семя раздора, посаженное Региной, проросло в Егоре, и прижилось слишком хорошо, потому что сейчас приносило свои плоды. Свои ядовитые плоды ненависти.

За то время что его не было, парень, видимо, ни то, что не изменился — остался такой же гнилью, но и стал вести себя как последний подонок. Раньше он меня и пальцем не тронул, зато сейчас мне было страшно. Физически страшно. К его оскорблениям я привыкла давно и научилась давать сдачи так, чтобы и ему тоже было неприятно, но вот против его силы… Я ничего не могла поделать.

Особенно в такие моменты как сейчас. Когда в нем и так плескалась ярость, мне захотелось вывернуть его наружу. Захотелось посмотреть на его крайности и границы, через которые он мог переступить.

— Конечно пытаюсь. Но не потому, что мне нужны отцовские деньги, а чтобы тебя вышвырнуть. Оставить за бортом. Стереть. Раздавить. Размазать, — и пока я говорила, то начала смеяться. Гомерически. А он резко замер от моих слов и смотрел так, будто в его руках змея была. Маленькая и не опасная, но до омерзения противная.

— Сука, так вот зачем ты приехала?! — прорычал братишка и дернул меня за волосы так, что слезы покатились градом по щекам.

— Конечно, я тварь, которая хочет испортить твою жизнь. Так же тебе будет проще? Ты же это хочешь от меня услышать?! — я орала так, что у самой уже звон стоял в ушах.