А потом — чувствует — стал ему Бог противиться. Прыгнул он с парашютом — ногу сломал в двух местах, открытый перелом. Только нога зажила — решил он еще разок на пик Коммунизма взобраться. А на последней горной стоянке перед подъемом лошадь ему копытом на руку наступила и раздробила несколько пальцев. Но там были медики — они ему пальцы тут же и привязали к дощечкам, забинтовали. Казалось бы: Леша Майонез, отправляйся?ка ты домой! Но он уперся: дескать, а я все равно вершину эту и с перебитыми пальцами покорю!

Снаряжение у него как надо, на ногах — кошки, на спине — рюкзак с провиантом, выступил он поутру с соратниками, и пошли они горным карманом наверх. Идут — идут, лезут — лезут — сутки прочь, карабкаются — вторые на исходе, дело к ночи, вдруг — виденье что ли какое: девушка мимо них по камушкам скачет в красных шортах. Ну, Леша и прибавил шагу за ней, а она — скок — скок — поскок и скрылась. Он смотрит, а на большом валуне — незабудки, букетик. Что за притча такая? Подивился.

Наконец остановились они на ночлег — вдруг парень к ним в палатку лезет: джинсы на нем, курточка легкая болонья и пластмассовые кроссовки:

— Ребята, мы там в расселине запасы провианта нашли — не ваши? А то у нас все кончилось.

Кто такие? И тут эта девушка — одета тоже не по погоде и обстоятельствам, а так, словно она на пикничок за город выбралась. Леша с товарищами — люди крутого замеса, суровой складки, бывалые экстремалы — как?то даже оскорбились. Говорят им:

— Что это вы вот так, без провизии, в пластмассовой обувке?

А они:

— А нам что, мы хотели только на пике Коммунизма ребенка зачать, а там через перевал и вниз — в Краснодарском крае, прямо за перевалом, мы машину бросили.

Такое презрение к сложностям Лешу как?то даже оскорбило. Все — гаки места эти опасные, нечего всякому легкомысленному пешеходу соваться. До сих пор ходит легенда о семнадцатилетней девушке, которая погибла во время схода лавин…

А прямо над лежбищем наших экстремалов возвышался огромный ледник, и если приглядеться, там что?то черненькое было вморожено, а если еще попристальнее посмотреть — можно было уже и с определенностью разглядеть, что это человеческая — женская, даже девичья нога. И очень даже может быть, что это нога именно той самой пропавшей в лавине семнадцатилетней девушки…

Но этим, легкомысленным, не суждено было никого зачать, потому что ночью начался камнепад, и тогда все побежали к расселине у ледника и там залегли. Ну — кому?то рикошетом по башке долбануло, кому?то руку покорежило, но все обошлось. Через сутки подобрал их спасательный вертолет и они благополучно приземлились около той роковой лошади, которая раздробила Леше пальцы.

А вот немцам — туристам повезло куда меньше. Эти немцы — туристы ведь тоже тогда, одновременно с отечественными экстремалами, лазали на пик Победы, так все под снежной лавиной остались.

После этого отправился Леша к духовному отцу в Лавру.

— Ох, — сказал тот, — слава Богу, что обошлось, но вот как ты думаешь, для чего тебя, Леша Майонез, Господь спас? Он тебя спас — для Себя. Не насладился Он еще тобой, не нарадовался тебе. Давай-ка, начинай новую жизнь, причастись здесь у нас, а потом потихоньку и перебирайся сюда. Семьи у тебя нет, а майонез — он и в монастыре нужен.

Леша согласился. Денька три там прожил, а потом уехал, пообещав вернуться через месяц — другой: дела, мол, закончит и будет весь — монастырский, Божий. А сам — пропал на семь месяцев. И в храм не ходил, и дела не закончил, а на лето уехал на Плещеево озеро — там его товарищ себе фазенду обустроил и купил парусник. Леша ему поначалу говорил:

— Не могу я к тебе, брат, я в монастырь обещал!

А он ему:

— Какой еще монастырь? Там, знаешь, какой храм на самом этом Плещееве озере? Ого — го! Что там твой монастырь! Там такие святые места! Ходи на богомолье хоть каждый день, а между богослужениями мы с тобой будем под парусом плавать.

И что? Поехал Леша Майонез, конечно, к нему, а духовному отцу даже весточки не послал. Ну, думает, — действительно, буду на богослуженья ходить, причащаться — чего ж еще?

Но вот подходит воскресенье, а приятель Леше — смотри, какую мне вчера снасть принесли, попробуем с утра? Тот и думает — вот схожу с утра в храм, а там и порыбачим.

А приятель ему наутро:

— Да куда ты пойдешь: храм этот — не ближний свет, часа два ходу по берегу, а сейчас уже времени — охо — хо, вовсю твоя служба идет, раньше надо просыпаться, как раз после окончания службы и приплетешься. Ладно уж, давай в храм в следующий раз, а сейчас — садимся на парусник и созерцаем красоту Творца через Его творенье.

Так и сделали. Подняли парус, бриз такой приятный веет, солнышко блещет, леса вокруг диковинные плывут себе мимо, благодать. И тут вдруг небо потемнело, лес задрожал, пошла волна, подул ветер, стал срывать парус. Приятели его приспустили. Пока возились, откуда ни возьмись налетел страшный смерч, схватил парусник, со страшной силой поднял его в воздух метров на тридцать да как грохнет об озеро.

Товарищ Лешин сразу неизвестно куда пропал, а его самого смерч не пожелал отпустить. Напротив, — схватил как?то поперек туловища, обмотал вокруг веревку от паруса и, отодрав от корабля, понес над водой, потащил по земле, цепляя ветки, кусты, и нес, и нес, пока не кинул прямо возле большого деревянного Креста неподалеку от храма.

А на Кресте том — дощечка с надписью, что он был воздвигнут на этом месте Петром Великим в честь его чудесного избавления от бури на Плещеевом озере, по которому он безмятежно плавал на своем ботике. Петр?то спасся, а Леша — весь переломанный, перебитый, перекрученный, с разорванными внутренними органами валялся, завернутый, как в саван, в парус у подножия Креста…

Полгода его реанимировали, зашивали, забивали в него штыри, учили есть, говорить, ходить, и в конце концов он подал о себе весточку духовному отцу. Тот приехал к Леше в Боткинскую, и он рассказал, как смерч его властно притащил к храму и кинул на крест. Потому что он, лежа на больничной койке, больше ни о чем и не думал в эти полгода, как только об этом. Понял он, что числился у Господа на счету среди самых тупых, и потому только таким вот простым и грубым — однозначным — образом Он и мог его вразумить.

— Постригите меня! Хочу быть монахом. На смертном одре.

Но священномонах сказал:

— Леша, дружище! Какой там смертный одр! Бог тебя для жизни спас, а не для смерти. А если ты так уж любишь экстрим, тебе, действительно, самое место в монастыре — там так все круто, такие подъемы, спуски, паденья, взлеты, ущелья, смерчи, камнепады, лавины, сумеречные виденья девушки в красных шортах, васильков на скале и вмороженной в ледник детской ножки! Там такие ситуации враг рода человеческого монахам устраивает, что какой там парусник, пик Коммунизма или парашют!

Так, со смехом, обнял духовный отец Лешу, причастил, благословил, подарил четки. А через два месяца он уже жил в монастыре и благословлял Бога.

А вот какая история произошла с кандидатом биологии, ныне иеромонахом Иаковом, грузином.

Родился он в Тбилиси, а учился в Москве, в Университете. Там и диссертацию защищал. В детстве его, конечно, как и всякого грузина, крестили, и Пасху он праздновал радостно и широко, но в храм не ходил, а к Богу относился хоть и уважительно, но отстраненно. Он же по профессии естественник, биолог. А в этой среде культ науки, разума, эксперимента.

Ну и как?то сказал он своему другу, тоже естественнику; когда у них зашла речь о Боге:

— Мы же с тобой одного замеса — чему доверяем? Опыту. Вот если кто?то поставит такой эксперимент, из которого бы следовал вывод о существовании Творца и Промыслителя, я не то что уверую — я в монахи уйду.