Или ее любовником.

После недолгого и неловкого молчания он повторил:

— Две недели. Откуда ты…

Кэндис больше не могла выносить неопределенность. Она взяла себя в руки и посмотрела в лицо Остину, проклиная в душе дурацкие слезы, которые полились теплым потоком у нее по щекам. Господи помилуй, ведь она наплакала целое ведро!

Убедившись, что в состоянии говорить не всхлипывая, ответила:

— Это моя работа. Я это сделала. — И дотронулась огрубевшими кончиками пальцев до его сжатого кулака. — Все это.

С минуту Остин разглядывал лицо Кэндис, мокрое от слез и сияющее такой пронзительной признательностью, какой ему еще не доводилось видеть. Ему вдруг стало стыдно, что он считал эту прекрасную, изумительную женщину в чем-то похожей на его мать.

В горле застрял ком величиной по меньшей мере с яйцо, но Остин как мужчина, разумеется, не мог позволить себе расчувствоваться; он просто поставил креслице на место и вернулся к Кэндис. Стиснул ее в объятиях и поцелуями осушил слезы.

Прелестно, он не разрыдался, но глаза у него явно были на мокром месте.

— Ты боялась показывать мне, да? — мягко спросил он, гладя Кэндис по голове, в то время как она тихонько плакала у него на плече.

Она кивнула и хлюпнула носом.

— Можешь сказать почему?

Он подозревая, в чем дело, но боялся этому верить. Кэндис подняла голову, и Остин очень нежно взял ее лицо в ладони. Слезы повисли у нее на ресницах и блестели в прекрасных глазах. Он бережно выпил эти слезы и поцеловал Кэндис в губы крепким, быстрым, горячим поцелуем. Потом отпрянул и стал ждать. «Любовь превратила меня в сентиментального олуха», — подумал Остин.

— С Ховардом порой было трудно… — неуверенно начала Кэндис.

— Трудно? — Остин сощурил глаза. — Как это трудно?

Улыбка Кэндис была печальной, и у Остина защемило сердце.

— Ты в самом деле не читал газет?

— Нет. Но я не совсем тебя понимаю. Какое дело газетчикам до того, что с Ховардом было, как ты выразилась, трудно?

— У нас было несколько горничных, которые Ховарда не устраивали. Он их уволил, а девушки после этого не сочли нужным оставаться лояльными.

Кэндис, продолжая говорить, начала ходить по комнате.

— Репортеры звонили и просили его подтвердить или опровергнуть слухи. Но Ховард с ними никогда не разговаривал. И чем настойчивее он отказывался, тем более дотошными становились газетчики.

Стараясь, чтобы голос у него звучал ровно, Остин спросил:

— Какого рода слухи?

— Слухи о том, как Ховард обращался со мной. Он сам выбирал для меня друзей, одежду, еду и, если я делала что-нибудь против его желания, высмеивал меня достаточно громко, чтобы все и каждый в доме могли его слышать.

Остин ненавидел себя за то, что задает этот вопрос, но он должен был знать:

— Почему ты его не бросила?

Из-за денег? Этот второй вопрос, не заданный вслух, мучил его, хоть он и чувствовал сердцем, что не в деньгах дело.

Кэндис остановилась возле кукольного домика и уставилась на Остина словно в трансе.

— Несколько раз я пыталась, но он… отговаривал меня. Думаю, я его жалела за то, что он такой. Можно считать, что он страдал навязчивой идеей. — Кэндис приоткрыла крошечный ставень и снова — очень осторожно — закрыла его. — Имели значение и брачные обеты, и данное мной обещание не покидать его. — Внезапно она повернулась и в упор посмотрела на Остина, словно прочитав его мысли. — Я оставалась с ним не ради денег. Я оставалась потому, что он обещал мне ребенка, и еще я верила — старалась убедить себя, — что ребенок его изменит.

Остин поверил ей, он даже мог понять эту логику отчаяния.

— Мы пытались добиться желаемого два года, но я так и не забеременела, и мы обратились к специалисту по лечению бесплодия. Врач не обнаружил никаких явных причин, из-за которых я не могла зачать, но Ховард проявлял нетерпение и договорился об искусственном оплодотворении. Это было как раз перед несчастным случаем.

Как раз перед несчастным случаем. Остина просто затрясло, когда он повторил про себя ее слова. Папка, которую Джек давал ему, была помечена датой за полгода до гибели Ховарда, а это значило, что мистер Вансдейл был в клинике задолго до искусственного зачатия. Или Кэндис ошиблась, или явно произошло нечто сомнительное.

Закрыв глаза, он мысленно хлопнул себя по лбу.

Джек. Разумеется, это Джек упустил несколько деталей, по своему обыкновению. Почему Ховард нанес визит Джеку до того, как Кэндис была протестирована?

— Остин?

Встревоженный голос Кэндис вывел его из задумчивости.

—А?

— Кто-то звонит в дверь.

Остин, погруженный в свои мысли, не услышал звонка, зато теперь он его слышал вполне отчетливо, а Кэндис тем временем проскользнула мимо и направилась к парадным комнатам дома. Он догнал ее в холле и сказал:

— Я сам открою.

— А если это репортер?

Остин вздернул одну бровь.

— Что они могут увидеть здесь, чего не видели раньше?

К его облегчению, Кэндис явно успокоилась и улыбнулась. Уже лучше, решил Остин, берясь за дверную ручку.

То был не репортер. Во всяком случае, человек, которого Остин увидел перед входом, ничем не напоминал репортеров, каких ему доводилось знавать. Это был немолодой мужчина лет под шестьдесят или даже чуть за шестьдесят, с редеющими седыми волосами и густыми бровями. Остин бросил беглый взгляд на его дорогой костюм и нахмурился.

Незнакомец протянул правую руку и, удивленный молчанием Остина, заговорил:

— Вы, должно быть, мистер Хайд. Я Люк Маквей, адвокат миссис Вансдейл.

Так это и есть Люк Маквей? Бог мой, да он Кэндис в дедушки годится!

— Откуда вы знаете, кто я такой? — спросил Остин, загораживая дверь, дабы защитить Кэндис. Да будь этот тип хоть самим президентом — он его до сих пор в глаза не видел.

— Я узнал вас по фотографиям.

— Что? — выкрикнул, не сдержавшись, Остин.

Невозмутимый адвокат достал коричневый конверт и вытащил из него пачку глянцевых фотоснимков, черно-белых, размером восемь на десять. Протянул снимки Остину. Остин сжал их в руке, а Люк Маквей как ни в чем не бывало обошел его и вступил в холл.

— В одежде у вас совсем иной вид, разумеется, но я узнал вас в лицо, — произнес адвокат без малейшего намека на юмор, голос его звучал достаточно мрачно.

Остин закрыл дверь и сосредоточил внимание на изображении Кэндис в мокрой, совершенно прозрачной пижаме. То был счастливый день для репортера: солнечный свет падал прямо на Кэндис. На ее теле не осталось ни одного дюйма, который нельзя было бы разглядеть во всех деталях, начиная от четко обозначенных сосков и кончая темным треугольником между ногами.

Сообразив, что сейчас совсем неподходящее время для разглядывания снимков любимой женщины, Остин быстро пролистал остальные. Было там его изображение со спины — он поднимался по лесенке из бассейна, было и несколько фронтальных фотографий, на которых опущенная рука прикрывала его причинное место лишь в незначительной степени.

В полном оцепенении смотрел он на свое взбешенное лицо на снимке и снова приходил в бешенство. Пробормотав проклятие, протянул снимки Кэндис и устремил яростный взгляд на адвоката.

— Где вы это взяли?

— Но ведь они дали слово не публиковать это. Я обещала им интервью, — задыхаясь, проговорила Кэндис.

Люк предупреждающим жестом выставил вперед ладонь.

— Я отвечу на все ваши вопросы, но для начала, Кэндис, прошу вас сесть.

Остину это не понравилось. И прежде всего то, как адвокат смотрел на него. Впрочем, признал он минутой позже, эти снимки в любом, кто их увидит, несомненно, пробудят любопытство. Но адвокату платят вовсе не за то, чтобы он проявлял любопытство к личной жизни клиента.

Если, конечно, этот юрист не работает на врага.

Подозрение заставило Остина сдвинуть брови.

— Это дело сугубо личное, Кэндис, — веско проговорил Маквей.