Анисий озадаченно посмотрел на этнографа и велел:

– Про смерть Баскаковой рассказывайте как можно подробнее. Только идемте, поздно уже. На ходу доскажете.

Опять двинулись по освещенной ярким лунным светом тропинке, но медленнее, чем прежде, потому что теперь ученый то и дело оборачивался к собеседнику.

– Понимаете, тут, с одной стороны, конечно, случайное совпадение. Я легенду про конец Баскаковых хозяйке и гостям рассказал, а через несколько дней, когда печальная весть с Памира пришла, стало ясно, что род и в самом деле пресекается. Известие о гибели сына чуть не свело Софью Константиновну в могилу – сердце у ней надорвалось. Пролежала она сутки без памяти, хотела умереть, но не умерла. На второй день стала подниматься, на третий уже могла в сад выходить, гуляла там одна до ночи, плакала. В саду ее и нашли – приказчик Крашенинников и его дочка. Говорят, Баскакова лежала на земле и лицо у ней было просто ужасное: рот разинут, глаза из орбит вылезли. Пока в дом несли, успела только повторить два раза «Скарпея, Скарпея» – и отошла. Согласно медицинскому заключению, скончалась она от совершенно естественных причин – сердечный приступ, а все-таки, согласитесь, жутковато. Когда по роду занятий коллекционируешь легенды про ведьм, русалок и прочую нечистую силу, начинаешь понимать, что все это не просто суеверие. Как говорится, нет дыма без огня… На свете и в самом деле есть многое, о чем наши мудрецы не имеют ни малейшего понятия…

Владимир Иванович смешался, очевидно, устыдившись этого непросвещенного суждения, а Тюльпанов сосредоточенно задвигал бровями, стимулируя умственный процесс – от этой экзерциции оттопыренные уши Анисия заходили туда-сюда. Петров, засмотревшись на ушное шевеление губернского секретаря, чуть не споткнулся.

Заключение у Тюльпанова образовалось само собой:

– Никакой мистики в этой истории нет. Увидела Баскакова какую-нибудь упавшую ветку или, может, садовый шланг, вспомнила предание и вдруг сообразила, что она-то и есть последняя в роду. Испугалась, что это за ней змея приползла. Ну, тут больные нервы, надорванное сердце, вот и преставилась, царствие ей небесное. Обычное дело, и расследовать нечего.

Петров споткнулся-таки на ровном месте, ухватился за ствол осинки.

– А как же след? – спросил он, озадаченно глядя на губернского секретаря.

– Какой след?

– Разве вам господин Блинов не сказал? Видно, не успел. Или не захотел – он ведь, у нас материалист. В тот вечер дождь был. Так на дорожке, где Софью Константиновну нашли, на грязи след остался – будто некое пресмыкающееся огромного размера проползло. – Владимир Иванович покосился на отвисшую анисиеву челюсть и вздохнул. – В том-то и штука. Из-за этого и слухи, из-за этого и шатание. Крашенинников вокруг того места колышки вбил и навес натянул, чтоб след сохранить. Так что сами сможете удостовериться.

Удостоверился. По ночному времени видно, конечно, было неважно, но когда баскаковский, приказчик поднял натянутую на колышки парусину и посветил масляной лампой, Тюльпанов узрел явственную извилистую полосу, будто кто-то прочертил по грязи изрядной толщины поленом…

Впрочем, начать лучше не с этого.

Баскаковка предстала перед взором Тюльпанова неожиданно и, видно, из-за этой внезапности произвела на него не совсем обыкновенное впечатление.

Шагавший впереди этнограф вдруг раздвинул ветки, и за неплотно сомкнутым каре деревьев проступило старинное белое строение, все окна которого светились мягким светом. От этого дом показался Анисию удивительно похожим на бумажный японский фонарик вроде тех, что висели в кабинете у Эраста Петровича. Из иллюминации следовало, что в Баскаковке рано не ложились. Да, собственно, не такая еще была и ночь – всего лишь одиннадцатый час.

Хозяйка кивнула Петрову как своему, а визиту незваного гостя совсем не удивилась. Анисию подумалось, что от невероятных метаморфоз, приключившихся за последний месяц, новоиспеченная миллионщица вообще несколько онемела душой и разучилась чему-либо удивляться.

Во всяком случае, когда Тюльпанов представился и объяснил, что прислан из Москвы разбираться в обстоятельствах кончины помещицы Баскаковой, Варвара Ильинична сказала только:

– Что ж, присланы – разбирайтесь. Самсон Степанович отведет вас в гостевую комнату, оставьте там саквояж и милости прошу на веранду – мы чай пьем.

Строгий пожилой мужчина в поддевке и сапогах, которого хозяйка назвала Самсоном Степановичем, и был тот самый приказчик Крашенинников, поэтому первым делом Анисий велел показать таинственный след.

Ну посмотрел, и что с того? Даже присел на корточки и потрогал пальцем засохшие, потрескавшиеся края неглубокой борозды, но в следственном смысле ясности от этого не прибавилось. Понятно было лишь, что никакая из исконных российских гадин этакого фиорда, если не сказать каньона, за собой не оставит.

– Что думаете про это удивительное явление, Крашенинников? – спросил Тюльпанов, глядя на приказчика снизу вверх.

Тот стоял над присевшим чиновником, поглаживал длинную русскую бороду, смотрел хмуро. Ответил не сразу и с явной неохотой:

– А что тут думать. Прополз кто-то. Толщиной с вашу лодыжку будет, если не с ляжку. Сами видите.

– Что ж, – весело сказал Анисий, поднимаясь. – Приметы волшебной Скарпеи установлены: толщиной с ляжку губернского секретаря Тюльпанова. Можно объявлять во всероссийский розыск. Ладно, Самсон Степаныч, идемте. Что там у вас к чаю подают?

К чаю подавали отнюдь не скромные сухарики, помянутые земским председателем, а такие расчудесные вкусности, что Анисий, большой охотник до сладкого, на время даже позабыл о деле – отведал и абрикосовых пастилок, и белого швейцарского шоколада (он на Кузнецком по полтора рубля плитка), и оранжерейного ананаса, и ревельских цукатов. Это замечательное изобилие столь мало соответствовало ветхой мебели и аккуратной штопке на скатерти, что Тюльпанов при помощи дедукции легко вычислил финансовые обстоятельства новой владелицы поместья. Хоть она теперь и богачка, но пока более в перспективе, нежели в действительности, ведь участки еще не проданы и миллионы не получены. Тем не менее, в предвидении грядущих золотых рек имеет щедрый кредит от местных толстосумов, каковым и пользуется в свое удовольствие.

Двое из числа вероятных кредиторов, Папахин и Махметшин, сидели тут же, возле самовара.

Первый, щуря острые, смешливые глазки, пил чай из блюдца, да еще с прихлебом. При этом одет был в отличный костюм английского твида, в галстуке посверкивала жемчужина, а холеные пальцы, которыми Егор Иванович подносил к красным губам кусочек сахара, явно не привыкли к низменному труду. Правда, когда деловой человек, жестикулируя, раскрыл правую ладонь, наблюдательный Анисий разглядел на ней мозоль, но тут же определил ее происхождение как след приверженности к новомодной британской игре лаун-теннис. Отсюда следовало, что вприкуску и с прихлебом Папахин пьет не от варварства, а со смыслом и даже, пожалуй, с вызовом: мол, не взыщите, мы не белой кости, не голубой крови, из простых. Потому и волосы в кружок стрижены, и борода веником. В общем, характерный господин.

Второй из местных тузов, которого губернскому секретарю представили как Рафика Абдуррахмановича, смотрелся еще импозантней: в черном сюртуке, белейшей сорочке с шелковым галстуком, но при этом в туго скрученной чалме, очень шедшей к надменному скуластому лицу. По ироническому обращению «хаджи», которым Егор Иванович именовал конкурента, по неоднократному поминанию священного магометанского города Мекка губернский секретарь вычислил, что Рафик Абдуррахманович не столь давно совершил паломничество на Восток, чем несомненно и объяснялась увенчанность чалмой.

А вот хозяйка Тюльпанова расстроила. В прихожей, когда встречала, он ее толком не рассмотрел, темно было. Теперь же, под абажуром, стало видно, что Варвара Ильинична нехороша: кожа тусклая, волосы жидкие, да еще пучком, а лицо какое-то странно маленькое и немножко бугристое. По правде сказать, слушая в дрожках рассказ председателя, Анисий воображал себе совсем иную картину. Ему представлялась бледная, но интересная собой девица с беззащитными и испуганными глазами, которая совсем потерялась от драматического зигзага судьбы. Ждет-не дождется витязя-избавителя, чтобы взял ее под охрану, успокоил и спас. А она ему за это отплатит сердечной благодарностью, горячей любовью, которая у чахоточных барышень, говорят, особенно жгуча – ну и, само собой, парой миллионов приданого.