– Меня бы устроило и десять. Больше твоя д-долина не стоит, – несколько охрипшим голосом ответил он, думая, что такой девушке приданое вообще ни к чему.

Она резко отстранилась.

– Зато меня не устраивает жених, которого устроили бы десять тысяч! Выбирай: я и триста тысяч или пошел к черту!

Втягиваясь в роль дрессировщика, Эраст Петрович щелкнул воображаемым хлыстом:

– Это ты выбирай. Я и честная сделка – или п-пошла к черту.

Львица с рычанием (не фигуральным, а самым что ни на есть настоящим) бросилась на него, норовя впиться ногтями в лицо – он едва успел перехватить ее запястья.

Заизвивавшись в его сильных руках, мисс Каллиган хотела лягнуть обидчика коленом в пах и даже подняла ногу, но удара так и не получилось. Стройная нога замедлила движение, высоко поднялась, до отказа натянув шелковую юбку, и обхватила Фандорина сзади.

Никогда еще барышни в шелковых платьях не вели себя с Эрастом Петровичем подобным образом. От неожиданности он расцепил пальцы.

Воспользовавшись свободой, Эшлин крепко обняла его и впилась в губы то ли поцелуем, то ли укусом – разобрать было трудно, но без крови не обошлось. Этот привкус лишь придал лобзанию остроты.

– Нет? – шепнула она, на миг отстранившись.

– Нет, – ответил он. – Или честно, или никак.

– Идиот!

Последовал новый поцелуй, неистовей и продолжительней первого.

Прервавшись, чтобы глотнуть воздуха, мисс Каллиган сказала:

– Неплохо. Такого растяпы в мужья мне не надо, но для «стоянки на одну ночь» сгодишься.

Фандорин не сразу понял, что означает one night stand, а когда догадался, скосил глаза на каминные часы.

Пять минут одиннадцатого. У Стара и Корка Каллигана встреча назначена на три. Успеть можно – спасибо телеграфу.

Ты что?! – взвился Разум. Уходи, пока цел! Эта хищница в самый разгар объятий перегрызет тебе горло. За триста-то тысяч?

Второй Поводырь, Дух, отмалчивался. Госпожа Каллиган для него интереса не представляла.

Эраст Петрович попробовал возразить Первому Поводырю: если объятья будут качественными, не перегрызет.

Но такого оппонента разве переспоришь? Значит, она сделает это, когда объятья закончатся, парировал Разум и, конечно, был на сто процентов прав.

Надо уносить ноги, сказал себе Фандорин.

Но Эшлин припала к нему, от ее упругого тела исходили жар и трепет. На эту волшебную вибрацию немедленно отозвался третий из Поводырей, растолкавший и заслонивший двух остальных. В голове мелькнула истинно российская, абсолютно неконфуцианская максима «эх, была не была!», и Фандорин бесстрашно ринулся навстречу самому рискованному приключению всей своей жизни.

Смелым людям часто снятся страшные сны. Наяву человек такого склада привык подавлять страх усилием воли, но по ночам, когда контроль ослабевает, из наглухо замурованного подземелья памяти выползают картины, от которых храбрец просыпается в ледяной испарине.

У Фандорина было три повторяющихся кошмара, который преследовали его год за годом: оторванная рука с обручальным кольцом; разделенное надвое девичье лицо – одна половина ангельски-белая, другая дьявольски-черная; и еще один сон, более позднего происхождения, быть может, самый жуткий из всех.

Всякий раз одно и то же: сначала мутная молочная пелена – то ли снежная буря, то ли густой туман. Затем сквозь белый фон начинает проступать рябоватая поверхность, которая вскоре превращается в кусок грубой ткани. С каждым мгновением видимость делается все лучше, будто чья-то рука наводит окуляр на резкость.

На серой рогоже, каждое волоконце которой отчетливо видно, лежит тщательно спеленутый младенец. Его пухлое личико ясно и спокойно. Солнце освещает безмятежные черты, окрашивая сомкнутые реснички золотом. На кончике вздернутого носика лежит и не тает красивая пушистая снежинка. Эраст Петрович тянет руку, чтоб ее смахнуть, и тут из крошечной ноздри выползает жирный белый червь…

Здесь неизменно следовало судорожное пробуждение, и дрожащие пальцы никак не могли нащупать на столике спички.

Фандорин садился на кровати, закуривал и изгонял Эфиальта, демона скверных снов, единственно возможным способом: заставлял себя вспомнить, как все было на самом деле.

Смотрел на тлеющий в темноте кончик сигары, но видел не красный огонек, а белую реку, серебряный лес по ее берегам, черные комья мерзлой земли, из-под которой тихо-тихо доносится ангельское пение…

Успокоиться и заснуть получалось лишь под утро, да и то не всегда.

Начиналось все мирно, даже уныло.

Свой сорок первый день рождения Эраст Петрович встретил в полном одиночестве. Сидел в купе курьерского поезда, смотрел в окно, за которым ничего не было, полное отсутствие какого-либо пейзажа – лишь голое белое поле, над ним такое же белое небо. Россия, январь. Рисуй по этому загрунтованному холсту что хочешь, все пургой заметет, ни черта не останется.

Фандорин был один, ибо по нелепому российскому правилу, про которое за годы заграничной жизни он совсем забыл, слугам не полагалось ездить первым классом. Следовало сказать в кассе, что Маса не камердинер, а, предположим, японский виконт, вдвоем ехалось бы веселее. Подвела проклятая честность в мелочах, побочный эффект затянувшейся американской жизни. Добро бы еще сам назвался собственным именем и званием, а то все равно ведь путешествовал в качестве «купца Эраста Кузнецова».

Бедный Маса. Вынужден трястись в жестком вагоне, со случайными попутчиками, которые будут пялиться на его азиатскую физиономию и расспрашивать про жизнь в Китае, потому что о стране Японии никогда не слыхивали.

Эраст Петрович достал из кармана шелковый платок с изображением двух борцов сумо, толкающихся огромными круглыми животами. Эту красоту Маса нынче утром с поклоном вручил своему господину. Где достал и сколько времени прятал, дожидаясь сегодняшнего дня, Бог весть.

Второй подарок, поездку на родину, Фандорин преподнес себе сам. Подняв бокал, он звякнул им об окно – чокнулся с зимним русским ландшафтом и сказал: «С днем рождения, господин Кузнецов».

Фамилия была выбрана как самая распространенная у великороссов и потому меньше всего привлекающая внимание. Обличие Эраст Петрович тоже избрал самое что ни на есть среднестатистическое – во-первых, во имя все той же неприметности, а во-вторых, поскольку нынешняя его поездка посвящалась именно статистической науке. Но о статистике позже, сначала о неприметности.

Предыдущий визит в отечество, в мае прошлого года, окончательно испортил отношения отставного статского советника с предержащими властями. До такой степени, что полицейским агентам по всей империи были разосланы приметы опального чиновника – конечно, не для задержания, ибо с юридической позиции арестовывать его было не за что, а для негласного наблюдения. Слежка Фандорину, страстному приверженцу приватности, была совершенно ни к чему, да и потом, всякому известно, на какие пакости способна российская власть, если чувствует себя оскорбленной. Было бы наблюдение, а юридическую позицию и подправить нетрудно.

Поэтому незваный гость поменял всегдашнюю манеру одеваться, нарядившись вместо сюртука в поддевку, покрыв голову не шляпой и не кепи, а картузом, и обувшись в сапоги бутылками. Еще и бородкой оброс, что не только изменило его легко запоминающееся лицо, но и отчасти замаскировало главную примету – седые виски. Обнаружилось, что, хоть усы у Эраста Петровича по-прежнему черны, но в бороде седых волос предостаточно. Узнать в немолодом бородатом картузнике Кузнецове записного денди Фандорина было непросто.

Безусловно, после прошлогодних московских приключений было бы благоразумнее годик-другой вовсе не показываться в родных палестинах, но в этом вопросе Фандорин компромиссов не признавал. Считал, что на Россию у него не меньше прав, чем у великого князя и даже самого императора. Если необходимость или, как сейчас, научный интерес требуют твоего присутствия на родине, августейшим особам придется потерпеть. Мало ли что они венценосные, а Фандорин нет. С венценосных, собственно, и спрос больше. Если живете во дворцах, едите на золоте и все вам служат, так сознавайте свою ответственность. Увы, вряд ли в России когда-нибудь появятся правители, понимающие, что царствование – Крестный Путь, а золотая корона – Терновый Венец.