Баросса выругался под нос, запоздало вскрикнув.

- Шваль! Не останавливаться! Великий Макаронный Монстр, да их тут десятки… Не останавливаться, я сказал! Где-то там должна быть лестница. Соломон! Не отставай!

В свете его фонаря Соломон увидел людей, населявших это место. И почувствовал, как кожа на затылке и шее съеживается, а живот наполняется горячей пульсирующей кровью.

Это походило на поход сквозь ад, в котором бледные, как черви, грешники тянули руки к людям, окруженным ореолом электрического света. Их было множество, они скрючились вдоль стен похожими на небрежные захоронения грудами, и их грязные тела, лишь кое-где скрытые прелыми лохмотьями, сливались друг с другом.

Но страшнее всего были лица. Их можно было сравнить с изувеченными и искаженными масками, но Соломону, когда он видел нейро-неадоптантов, почему-то вспоминался магазин игрушек. Та его секция, где располагались пластмассовые пупсы, сидящие шеренгой. Гипертрофированные черты лица на раздутых головах, нелепо вздернутые носы – и пустой взгляд нарисованных глаз. Такой же был и у здешних обитателей.

Извиваясь друг на друге, мыча, ерзая, они глядели на идущих людей глазами, огромными и пустыми - не глаза, а извлеченные из рыб воздушные пузыри. В этих глазах было нечто более страшное, чем отчаянье или мука. В них была тоска, но не человеческая, осознанная, а животная, жалкая и бессмысленная, как у больших, но глупых зверей, испытывающих невыносимую боль.

А ведь он сам мог оказаться среди них, подумалось Соломону, пока он пытался продвинуться дальше, избежав прикосновения тощих костяных отростков чьих-то пальцев, которые, казалось, захрустят как пережаренная картошка, если коснуться их. Сработай неуловимый маньяк более топорно, повреди он своим грубым вторжением чувствительный нейро-интерфейс своей жертвы чуть сильнее… Анна, скорее всего, нашла бы его лишь утром. Нейро-неадаптанты редко умеют кричать, лишь хрипят или стонут. Она бы обнаружила Соломона извивающимся на полу, пускающим слюну изо рта и бессмысленно сопящим. Или, может, неподвижным, с прозрачным взглядом, навек устремленным в потолок.

Нейро-неадоптантами называли тех, чей нейро-интерфейс оказался выжжен, покалечен сторонним вмешательством или некачественным софтом. Девяносто процентов нейро-неадоптантов на улицы Фуджитсу поставлял нелицензированный софт. Нейро-шваль, как назвал их сержант. Люди с искалеченным, спутанным и беспомощным сознанием, жалкие и ни к чему не пригодные. С разумом, навеки обращенным в руины. Извивающаяся плоть, не способная даже контролировать свои движения. Миллионы выжженных в мозгу нейронов превращают человека в отвратительную куклу, которая бессильна даже закричать.

Когда-то их пытались лечить. В те времена, когда рынок нейро-софта еще строго контролировался правительством. Но как можно лечить того, кто давно переродился в иную жизненную форму, промежуточную между человеком и простейшим бесхребетным организмом ? Город не мог позволить себе содержать их в больницах. Не мог и уничтожить.

Оставались стихийные приюты-колонии сродни этому. В такие заведения их свозили со всех сторон города и размещали внутри, раскладывая обыкновенно рядами, как товар в магазине. Среди них не было беглецов или беспокойных жильцов. Несколько раз в неделю социальные службы навещали подобные приюты, кормили через шланг бледные человеческие подобия питательной смесью, вкалывали антибиотики. И увозили мертвецов, когда находили их. Нейро-неадоптанты жили недолго, в лучшем случае протягивая с полгода, но меньше их в ямах, подобной этой, не становилось. Тяга к дешевому или запрещенному нейро-софту приводила сюда все новых и новых постояльцев.

Какой-то мужчина, на голове которого оставались клочки бесцветного волоса, похожие на обивку старого дивана, попытался прижаться лицом к ноге Соломона. Тот едва успел отскочить в сторону, сшибив прогнивший стул, валявшийся неподалеку. Выпучив глаза, мужчина стал раскачиваться, губы его беззвучно шевелились, словно он напевал под нос какую-то песенку.

Что превратило его из человека в это извращенное и страшное подобие? Желание стать самоуверенным и популярным самцом? Или обрести дополнительное чувство ответственности, которого не хватало на новой должности?..

Пятно света немного сместилось, и Соломон разглядел еще одного нейро-калеку. Тот лежал, привалившись к остову потолочной балки, и тихо хныкал, пытаясь потереться о нее воспаленным шелушащимся лицом. Движения у него были резкие, дерганные, как у умирающей птицы, которую каждую секунду бьют разрядом тока. Что привело его сюда, в смердящую дыру обреченных? Новый «Двойной Уэйн» - «Улыбнись ей, как ковбой. Танцуй, как ковбой. Люби, как ковбой»? Или популярный этой осенью «Лимонный Джейме» - «Тонкая, как последняя летняя паутинка, страсть, старомодный романтизм, горький аромат воспоминаний»? А может, он превратил свой мозг в порцию подгоревшего жаркого, пытаясь установить нелегальный, купленный на улице из-под полы «Баттори», источник порочной и грязной страсти?..

Следующее существо, через которое Соломону пришлось перешагнуть, было женщиной. По крайней мере, он подумал так, увидев на угловатом и твердом, словно отлитом из скверного рыхлого бетона, теле, съежившуюся опухоль, напоминающую женскую грудь. Эта лежала тихо, ему даже показалось, что она мертва. Человек не может лежать в столь неудобной, окостеневшей, позе. Но она была жива. И она смеялась. Не веря своим глазам, Соломон несколько секунд – пока позволял свет фонарей – наблюдал за тем, как на ее окаменевшем лице то проступает, то тонет жуткая улыбка, обнажающая желтоватые подводные камни зубов. Эта улыбка была искренней. Женщина, лежавшая в грязи, полуголая, умирающая, скрюченная, была счастлива, даже глаза закатывались от удовольствия. Вот уж кому повезло. Она никогда не поймет, что с ней случилось, никогда не заметит приближения смерти. И в черную непроглядную бездну она канет с улыбкой на лице, испытывая непередаваемое блаженство.

Иным повезло сильнее. Они сохранили подобие человеческого сознания, жестоко изувеченное, как попавший под автомобиль и истекающий кровью кот. Такие пугали еще больше. Их мозг, пораженный невидимым разрядом молнии, на рентгеновском снимке напоминал заводской комплекс, подвергшийся свирепой воздушной бомбардировке: весь испещрен дымящимися отметинами попаданий, но есть и чудом уцелевшие островки, одинокие разрозненные очаги, которые никогда уже не смогут объединиться.

Соломон негромко вскрикнул, когда бледное тело в струпьях из давно разложившейся одежды шагнуло между ним и Бароссой, жутким образом пританцовывая и покачиваясь, как возвращающийся субботней ночью из клуба гуляка.

- Гыаы… - провыло оно и вдруг уставилось на Соломона удивительно осознанным, человеческим, взглядом, - Гаа-аа…. Дыыыаброй ночи, джентельмены! Выы-ыа не спеш-шшите, надеюсь? Приаа-аазнаться, компания мне сейчас не помешает. Еыыыасли я вас не отяготит… утяготит… тит… Свее-е-ет… Один древний поэт из Бритиш-Аэроспейс как-то скыыыазал - Бог приходят ярким светом в души к людям, тьмой одетым[1]… Не прыыыавда ли, замечательные строки? Строки… кроки… троки… Что выыыыа гврите? Нет, я не люблю кинематограф… Слишком суматошно, слишком, знаете, вычурно… Можыыыет, партию в покер, пока несыыыут десерт?..

Зубы у него были гнилыми, лицо усеяно бесчисленными множеством ссадин и царапин, одна из рук неестественно вывернута. Наверно, отвечающие за передачу сигналов боли нейронные цепи давно отключились и свисали подобно здешним кабелям в тлеющей изоляции. Взгляд воспаленных гноящихся глаз беспомощно метался из стороны в сторону, словно их хозяин отчаянно что-то искал, но сам позабыл, что и, главное, зачем.

Что попросил у всемогущего нейро-бога этот парень?.. Стать душой компании? Звездой вечеринок? Прекрасным собеседником? Тонким ценителем жизни? Соломон не хотел этого знать. Иногда боги просто играют с людьми на тонких струнах их страхов и желаний. Нейро-жадность. Нейро-стыд. Нейро-беспомощность.