Господин Грюн заключает из этих цитат Кабе, что Локк был «противником денежной системы» (стр. 264), «просвещеннейшим противником денег и всякого имущества, превышающего потребности» (стр. 266). К сожалению, этот самый Локк является одним из первых научных поборников денежной системы, ретивым сторонником бичевания бродяг и пауперов, одним из doyens[493] современной политической экономии.

Господин Грюн: «Уже Боссюэ, епископ Моский, говорит в своей „Политике, извлеченной из священного писания“: „Без правительств (без политики“ – смешное добавление господина Грюна) „земля со всеми ее благами была бы таким же общим достоянием всех людей, как воздух и свет; по исконному праву природы никто не имеет особого права ни на что. Все принадлежит всем, собственность же есть результат гражданского правления“. Поп, живший в XVII веке, достаточно честен, чтобы высказывать подобные мысли, подобные воззрения! Также и немец Пуффендорф, который известен» (т.е. известен господину Грюну) «только по шиллеровской эпиграмме{379}, говорил: „Нынешнее неравенство имуществ есть несправедливость, которая может повлечь за собой другие неравенства вследствие бесстыдства богачей и трусости бедняков“» (стр. 270). Господин Грюн к этому прибавляет: «Но не будем отклоняться в сторону, останемся во Франции».

Кабе: «Послушайте барона де Пуффендорфа, профессора естественного права в Германии и государственного советника в Стокгольме и Берлине; в своей книге о естественном и международном праве он опровергает учение Гоббса и Гроция об абсолютной монархии, провозглашает естественное равенство, братство, общность имущества и признает, что собственность есть человеческий институт, что она возникала из полюбовного раздела, имевшего целью обеспечить каждому, и в особенности работнику, постоянное имущество, совместное или раздельное, и что, следовательно, нынешнее неравенство имуществ есть несправедливость, которая влечет за собой другие неравенства» (бессмысленно переведено господином Грюном) «только вследствие бесстыдства богачей и трусости бедняков.

И Боссюэ, епископ Моский, наставник французского дофина, знаменитый Боссюэ – не признает ли и он в своей „Политике, извлеченной из священного писания“, которую он составил для дофина, что без правительств земля и все блага были бы таким же общим достоянием всех людей, как воздух и свет; по исконному праву природы никто не имеет особого права ни на что; все принадлежит всем, собственность есть результат гражданского правления» (стр. 486).

«Отклонение» господина Грюна от Франции состоит в том, что Кабе цитирует немца, а Грюн даже начертание немецкого имени дает по неправильной орфографии француза. Не говоря уже о том, что он местами неверно переводит и делает пропуски, он поражает своими исправлениями. Кабе говорит сперва о Пуфендорфе, а затем о Боссюэ; господин Грюн говорит сперва о Боссюэ, а затем о Пуфендорфе. Кабе говорит о Боссюэ как о знаменитом человеке; господин Грюн называет его «попом». Кабе, цитируя Пуфендорфа, называет его титулы; господин Грюн откровенно заявляет, что Пуфендорф известен только по шиллеровской эпиграмме. Теперь он известен ему также по цитате Кабе, и оказывается, что ограниченный француз Кабе изучил основательнее, чем господин Грюн, не только своих земляков, но и немцев.

Кабе говорит: «Я спешу перейти к великим философам XVIII века и начинаю с Монтескьё» (стр. 487); господин Грюн, чтобы добраться до Монтескьё, начинает с изображения «законодательного гения XVIII века» (стр. 282). Сравните цитаты, приводимые тем и другим из Монтескьё, Мабли, Руссо, Тюрго. Нам здесь достаточно сравнить то, чтó пишут Кабе и господин Грюн о Руссо и Тюрго. Кабе переходит от Монтескьё к Руссо; господин Грюн конструирует этот переход следующим образом: «Руссо был радикальным политиком, подобно тому как Монтескьё был политиком конституционным».

Господин Грюн цитирует из Руссо: «Величайшее бедствие уже наступило, когда приходится защищать бедняков и держать в узде богачей и т.д.»… (и кончает словами:) «откуда следует, что социальное состояние выгодно людям лишь тогда, когда все они из этого имеют кое-что и никто не имеет слишком много». Руссо, по словам господина Грюна, «путает и проявляет большие шатания мысли, когда ему приходится отвечать на вопрос: какие превращения претерпевает прежнее имущество, когда дикарь вступает в общество? Как Руссо отвечает на этот вопрос? Он отвечает: природа сделала все блага общими»… (Грюн кончает словами:) «в случае дележа, доля каждого становится его собственностью» (стр. 284, 285).

Кабе: «Послушайте теперь Руссо, автора бессмертного „Общественного договора“… послушайте, что он говорит: „Люди равны по своим правам. Природа сделала все блага общими… в случае дележа доля каждого становится его собственностью. Во всех случаях общество всегда является единственным собственником всех благ“» (существенный пункт, опущенный господином Грюном). «Слушайте дальше:»… (Кабе кончает словами:) «откуда следует, что социальное состояние выгодно людям лишь тогда, когда все они имеют кое-что и никто не имеет слишком много.

Послушайте, послушайте еще, что говорит Руссо в своей „Политической экономии“: „Величайшее бедствие уже наступило, когда приходится защищать бедняков и держать в узде богачей“» и т.д. и т.д. (стр. 489, 490).

Гениальные новшества господина Грюна состоят здесь в том, что, во-первых, он сваливает в одну кучу цитаты из «Общественного договора» и «Политической экономии» и что, во-вторых, он начинает с того, чем кончает Кабе. Кабе приводит названия цитируемых им произведений Руссо, господин Грюн умалчивает о них. Мы объясняем эту тактику тем, что Кабе говорит о такой «Политической экономии» Руссо, с которой господин Грюн не мог познакомиться даже по шиллеровской эпиграмме. Для господина Грюна, уразумевшего все тайны «Энциклопедии» (ср. стр. 263), осталось тайной, что «Политическая экономия» Руссо есть не что иное, как статья в «Энциклопедии» о «политической экономии».

Перейдем теперь к Тюрго. Здесь господин Грюн уже не довольствуется простым списыванием цитат, – он списывает у Кабе и его характеристику Тюрго:

Господин Грюн: «Одна из благороднейших и бесполезнейших попыток насадить новое на почве старого, которое повсюду грозило крушением, была сделана Тюрго. Но тщетно. Аристократия вызывает искусственный голод, провоцирует бунты, строит козни и клевещет до тех пор, пока добродушный Людовик не увольняет своего министра. Аристократия не хотела слушать; значит, нужно было дать ей почувствовать. Развитие человечества всегда самым жестоким образом мстит тем добрым ангелам, которые делают последнее настойчивое предостережение перед катастрофой. Французский народ благословлял Тюрго; Вольтер перед смертью желал поцеловать ему руку; король называл его своим другом… Тюрго – барон, министр, один из последних феодалов – носился с мыслью о том, что необходимо изобрести домашний печатный станок для полного обеспечения свободы печати» (стр. 289, 290).

Кабе: «И все-таки, хотя король заявляет, что он и его министр (Тюрго) единственные при дворе друзья народа, хотя народ шлет ему свои благословения, хотя философы восхищаются им и Вольтер желает перед смертью поцеловать руку, подписавшую столько указов на благо народа, – аристократия составляет заговоры, организует даже в обширных размерах голод и бунты, чтобы погубить его, и своими интригами и клеветой вызывает против реформатора ярость парижских салонов и губит самого Людовика XVI, заставив его дать отставку добродетельному министру, который мог бы его спасти (стр. 497). – Вернемся к Тюрго, барону, министру Людовика XVI в первый год его царствования, – хотевшему уничтожить злоупотребления, проведшему множество реформ, мечтавшему о создании нового языка и ради обеспечения свободы печати лично работавшему над изобретением домашнего печатного станка» (стр. 495).