Второе «историческое размышление»: «К монголоидной эре относятся походы гуннов и монголов, вплоть до русских» (и Wasserpolacken{136}), причем походы гуннов и монголов, вместе с русскими, опять-таки «растолковываются» указанием на то, что они относятся к «монголоидной эре», а «монголоидная эра» – указанием на то, что это есть эра уже встречавшейся нам фразы, – в связи с образом юноши, – о «зависимости от мыслей».
Третье «историческое размышление».
В монголоидную эру «ценность моего Я никак не может признаваться высокой – это потому, что твердый алмаз Не-Я стоит слишком высоко в цене, потому что он еще слишком тверд и непреодолим, чтобы Я могло поглотить и впитать его. Здесь люди только ползают с необычайной суетливостью по этому неподвижному миру, по этой субстанции, как мелкие паразиты по телу, соками которого они питаются, но будучи, однако, в состоянии его пожрать. Это – суетливость насекомых, деловитость монголов. У китайцев все ведь остается по-старому и т.д. …Поэтому» (потому что у китайцев все остается по-старому) «в нашу монгольскую эру всякое изменение является только реформаторским, исправляющим, а не разрушительным, не истребляющим или уничтожающим. Субстанция, объект остается. Вся наша деловитость – лишь муравьиная возня и блошиные прыжки… жонглерство на канате объективного» и т.д. (стр. 88. Ср. Гегель, «Философия истории», стр. 113, 118, 119 (неразмягченная субстанция), 140 и т.д., где Китай понимается как «субстанциальность»).
Итак, мы узнаем здесь, что в истинном, кавказском веке люди будут руководствоваться тем правилом, что землю, «субстанцию», «объект», «неподвижное» нужно проглотить, «пожрать», «уничтожить», «поглотить», «разрушить», а заодно с землей – и неотделимую от нее солнечную систему. Миропоглощающий «Штирнер» познакомил нас на стр. 36 с «реформаторской, или исправляющей, деятельностью» монголов в форме планов юноши и христианина о «спасении и исправлении мира». Мы, таким образом, все еще не подвинулись вперед ни на шаг. Характерно для всего «единственного» понимания истории то, что высшая ступень этой монгольской деятельности удостаивается названия «научной», откуда уже сейчас можно сделать тот вывод, который святой Макс сообщает нам позже, а именно: что завершением монгольского неба является гегелевское царство духов.
Четвертое «историческое размышление». Мир, по которому ползают монголы, превращается теперь с помощью «блошиного прыжка» в «позитивное», это последнее – в «законоположение», а законоположение переходит, с помощью одного абзаца на стр. 89, в «нравственность». «Нравственность является в своей первой форме в виде привычки» – она выступает, значит, в качестве лица; но тут же она превращается в пространство: «Действовать согласно нравам и привычкам своей страны – означает здесь» (т.е. в области нравственности) «быть нравственным». «Поэтому» (потому что это происходит в области нравственности как привычки) «чистое, нравственное поведение в наиболее неподдельном виде осуществляется в… Китае!»
Святому Максу не везет по части примеров. На стр. 116 он подсовывает таким же манером североамериканцам «религию добропорядочности». Два самых плутоватых народа на земле, патриархальных обманщиков – китайцев и цивилизованных обманщиков – янки, он считает «чистосердечными», «нравственными» и «добропорядочными». Если бы он заглянул в свою шпаргалку, то он мог бы найти, что на стр. 81 «Философии истории» североамериканцы, а на стр. 130 – китайцы классифицируются как обманщики.
«Некто», этот неизменный друг нашего святого простака, помогает ему теперь перейти к нововведению, а от последнего словечко «и» приводит его обратно к привычке, – и вот уже сфабрикован материал для
Пятого исторического размышления, в котором содержится один из главных козырей. «Не подлежит, в самом деле, сомнению, что при помощи привычки человек ограждает себя от вторжения вещей, от мира» – например, от голода;
«и» – как отсюда совершенно естественно вытекает –
«основывает свой собственный мир», как раз в данный момент нужный «Штирнеру»,
«в котором он только и чувствует себя в родной стихии и как дома», – «только», после того как он лишь благодаря «привычке» почувствовал себя «как дома» в существующем «мире»;
«т.е. строит себе небо», – потому что Китай называется Небесной империей;
«ведь небо не имеет никакого другого смысла кроме того, что оно есть настоящая родина человека» – между тем как на самом деле его смысл в том, что настоящая родина человека представляется ему не настоящей;
«где уже ничто чуждое не располагает им», – т.е. где нечто собственное располагает им как нечто Чуждое и т.д. в этом роде – все та же старая песенка. «Вернее», выражаясь словечком святого Бруно, или «легко возможно», выражаясь словами святого Макса, это предложение должно было бы гласить так:
Штирнеровское положение без притязания на основательность или хотя бы только на достоверность.
«Не подлежит, в самом деле, никакому сомнению, что при помощи привычки человек ограждает себя от вторжения вещей, от мира, и основывает свой собственный мир, в котором он только и чувствует себя в родной стихии и как дома, т.е. строит себе небо. Ведь „небо“ не имеет никакого другого смысла кроме того, что оно есть настоящая родина человека, где уже ничто Чуждое не располагает им и не властвует над ним, никакое влияние земного уже не отчуждает его от самого себя, словом – где отброшены шлаки земного и борьба с миром нашла свой конец, так что человеку уже ни в чем не отказано» (стр. 89).
Очищенное положение.
«Не подлежит, в самом деле, никакому сомнению», что, так как Китай называется Небесной империей, так как «Штирнер» говорит как раз о Китае и так как он «привык» при помощи невежества «ограждать себя от вторжения вещей, от мира, и основывать свой собственный мир, в котором он только и чувствует себя в родной стихии и как дома», – что ввиду этого он «строит» себе из Небесной китайской империи «небо». «Ведь» вторжение мира, вещей, «не имеет никакого другого смысла кроме того», что мир, вещи – «это настоящий» ад Единственного, «в котором» все «располагает им и властвует над ним» как нечто «Чуждое», но который он умеет превратить в свое «небо» тем путем, что «отчуждается» от всякого «влияния земных», исторических фактов и связей и таким образом уже не чуждается их; «словом», речь идет о той области, «где отброшены шлаки земного», исторического, и где Штирнер уже не «находит» «в конце» «мира» никакой «борьбы», – и этим, конечно, сказано все.
Шестое «историческое размышление». На стр. 90 Штирнер воображает, что
«в Китае все предусмотрено; что бы ни случилось, китаец всегда знает, как ему надобно вести себя, и ему незачем сообразоваться еще с обстоятельствами; никакой непредвиденный случай не низвергнет его с небес его покоя».
Не низвергнет и английская бомбардировка – китаец в точности знал, «как ему надобно вести себя», особенно по отношению к незнакомым ему пароходам и шрапнельным снарядам{137}.
Святой Макс извлек это из гегелевской «Философии истории», стр. 118 и 127, причем, однако, ему пришлось прибавить от себя кое-что Единственное, дабы изготовить свое вышеприведенное размышление.
«Таким образом», продолжает святой Макс, «на первую степень лестницы образования человечество восходит при помощи привычки, и так как оно представляет себе, что, добравшись до культуры, оно вскарабкалось на небо, в царство культуры, или второй природы, то оно действительно восходит на первую ступень небесной лестницы» (стр. 90).
