Он всегда был тут как тут, подстерегал ее за каждым углом.

— Нужно понять, отчего ты стала такой, отчего боишься раскрыться. Почему чувства тебя пугают, почему ты, намеренно или нет, отпугиваешь мужчин. Отчаянная самозащита всегда имеет под собой причину, в твоем случае — это страх душевной травмы. Нам нужно разобраться в том, что причинило тебе столь жестокую боль, что ты трепещешь до сих пор. Согласно моей теории, разгадку следует искать в тех пяти годах твоей жизни, о которых ты ничего не помнишь.

— Кто тебе об этом сказал?

— Харви… и что ты не помнишь своей матери… где-то там и лежит ключ к разгадке. Обычно мы пытаемся забыть то, о чем нам слишком больно помнить.

Побледнев, она вскочила с дивана и кинулась прочь.

Его жестокость, его непреклонность, само его присутствие были невыносимы. Она чувствовала, что не может здесь больше находиться: ее спокойствие, сама ее личность рушились под градом беспощадных слов.

— Я не нуждаюсь в лечении по Сэмюэлу Смайлзу.

Не твое дело, как я живу!

Она сгребла свою одежду с каминной полки, а вместе с ней и часы, которые ей пришлось с грохотом водрузить обратно. Затем метнулась на кухню. Оттуда она вышла полностью одетая, швырнула в него халат и крикнула:

— Пришли мне счет за консультацию! Но повторного визита не будет!

И хлопнула дверью.

Когда Касс, беспокойно метавшаяся из угла в угол, сказала: «Что-то мне не спится. Пойду немного прогуляюсь», — то Матти, мгновенно сообразившая, почему Касс вернулась без Дэва и Элизабет, произнесла:

— Я подарю тебе на Рождество ошейник с надписью: «Меня зовут Касс ван Доорен, я верная собака Элизабет Шеридан».

Лицо Касс болезненно вспыхнуло.

— Я вижу всех вас насквозь, — Матти театрально рассмеялась, — ты изнываешь от страсти к этой надменной суке, она сходит с ума по Дэву, а Дэв — по ней! Я видела, как они вели свою молчаливую игру прошлой ночью.

Касс бросилась прочь. Бегом. «Служи ей верой и правдой! — язвительно подумала Матти. — Посмотрим, как ты обломаешь зубы об эту зазнайку». Матти была уязвлена. Элизабет Шеридан постоянно вставала на ее пути. Теперь она расстроила ее планы касательно Дэва.

Услыхав, что Дэв возвращается на остров, Матти решила, что это очень кстати. Бог свидетель, она всегда его хотела, но с самого начала поняла, что, пока она любовница Ричарда Темпеста, она не может себе это позволить. Ричард простил бы ей других мужчин, как она ему прощала, но не Дэва Локлина. Она нутром это почувствовала, как только Ричард произнес его имя. Она одна не удивилась, когда произошел Великий Раскол. Но Матти твердо знала, что связь с Дэвом — вопрос времени. И ревности Ричарда.

Но Ричард мертв. А она вернулась к жизни, в которой секс занимал весьма почетное место. Но пока никакого секса не было. А Дэв прекрасно подходил на роль любовника. Так эта стерва прикарманила его! Матти почувствовала, что ее сталкивают со сцены. А она привыкла быть в самом центре. Но это слишком! Она опять почувствовала, что ее надули. Как он польстился на эту замороженную куклу, было выше ее понимания. Ведь это то же, что ложиться в постель с куском льда. Но Дэв не из тех, кто тратит время понапрасну. Значит, он что-то разглядел. Его проницательным голубым глазам всегда удавалось проникнуть за обманчивый фасад. Он и Ричарда видел насквозь. Но ей от этого не легче. А теперь и Касс бесится от ревности! Все посходили с ума…

Она почувствовала себя забытой, отвергнутой, брошенной. Касс ее предупреждала, но терпеть это нет сил!

Нужно что-то делать.

На полпути к пляжу в ярком свете луны Касс заметила мчавшуюся к дому Элизабет.

— Привет. А я как раз пошла взглянуть, как ты там.

Элизабет метнула в нее такой свирепый взгляд, что Касс отшатнулась.

— Отвяжись, Касс!

— Погоди, Элизабет. Говорю тебе, погоди минутку!

Она бросилась вдогонку за быстро удалявшейся Элизабет.

— Что за дьявол в тебя вселился? — Касс не решилась спросить «кто».

— Не суй нос в чужие дела! — Элизабет остановилась, трясясь от ярости. — Не смей ходить за мной по пятам! Я не желаю, чтоб меня преследовали! Не желаю, чтоб за мной шпионили! Поняла? Никто не имеет права мною распоряжаться! Никто! — Она кинулась бежать, а за спиной у ней таяли слова:

— Оставь — меня — в покое!

— Ну, хорошо, — прошептала Касс. — Хорошо.

Дэвлин Алехандро О'Локлин Руис и Аларкон был рожден тридцать девять лет назад от неудержимо говорливого, неизлечимо романтичного и безнадежно непрактичного ирландца-отца и пылкой, страстной и немилосердно практичной испанки-матери. Отправившись на прием в испанское посольство, Патрик О'Локлин повстречал там старшую дочь посла Кончиту и с первого же взгляда безнадежно в нее влюбился. После полугода упорных домогательств он вернулся со своей Кончей в огромный, насквозь продуваемый сквозняками замок Галуэй, возвышавшийся над конюшней, где вместе с лошадьми разводили чистокровных ирландских волкодавов. Там он одну за другой произвел на свет трех дочерей. А девять лет спустя по случаю рождения долгожданного сына он с пьяных глаз загнал своего норовистого серого жеребца на каменную гряду, известную в тех краях как горы Скорби, и свалился оттуда на камни, успев, однако, торжествующе воскликнуть:

«Дело кончено!» — что было чистой правдой. К тому же кончено без посторонней помощи. Все графство, да что там, вся страна погрузилась в траур. Патрик О'Локлин был лучшим наездником своего времени, особенно когда выпьет. Жаль, что на этот раз он выпил слишком много.

И вышло так, что Дэв Локлин провел свое детство среди женщин и лошадей, ибо его матери удалось сделать то, чего никогда не удавалось отцу: завести первоклассный конный завод. Так Дэв с младых ногтей узнал, что делало их такими резвыми, такими своенравными, такими упорными. И постепенно перенимал богатые знания и сноровку у одних и глубокую любовь и понимание у других.

Его первые воспоминания связаны с огромной материнской кроватью под пологом. Он сидит за спиной у матери и смотрит, как она пьет горячий, черный, как грех, кофе с теплыми круассанами, а после курит длинную и тонкую испанскую сигару. Он помнит ароматы этой спальни: теплый, волнующий запах матери в просторной батистовой рубашке, благоухание ее черных, распущенных по плечам волос. Большая, мягкая, как подушка, грудь пахнет одеколоном и женским телом, а над всем этим витает аромат кофе и черного испанского табака.

Затем, сидя в огромной кровати, он наблюдал за тем, как мать одевается. Всегда на один манер, так как первая половина дня отводилась лошадям. Он с изумлением наблюдал, как с помощью тугого корсета мягкое большое тело матери становится телом амазонки с осиной талией в платье из черной саржи и башмаках со шпорами, как пышные черные волосы закручиваются в пучок и прячутся под плотным черным котелком, а вырез на белоснежной шее закалывается изумрудным трилистником, свадебным подарком мужа. Так он усвоил свой первый и очень важный урок: женщина не всегда выглядит такой, какова она на самом деле.

Этот урок был закреплен, когда сестры, потакавшие ему во всем, позволили ему глядеть, как они собираются на бал. И вновь он оказался свидетелем того, как заядлые лошадницы превращаются в ухоженных красавиц, обыкновенные девушки — в искушенных женщин: блестящие волосы гладко уложены, твердые груди, так непохожие на пышную материнскую грудь, слегка прикрыты атласом, длинные ноги в глянцевом нейлоне пристегнуты резинками к ажурным поясам, веснушчатые руки покрыты длинными белыми перчатками. Сестры преображались до неузнаваемости, но он-то знал, каковы они на самом деле. Поэтому он с самого начала не испытывал благоговейного трепета перед женщинами и не заблуждался на их счет. Он знал, какие они, и любил их за это, несмотря на все их выходки и причуды. А в ответ они любили его.

Слезы его сестер, оплакивающих утрату ухажера или случайную измену, сделали его нежнейшим из мужчин. Когда он достаточно повзрослел, он никому сознательно не причинял боли. Но это еще сильней привязывало к нему женщин, притянутых его всепроникающим сексуальным магнетизмом. Даже если любовная связь кончалась, бывшие влюбленные оставались друзьями.