Рано утром я спешу к зарослям облепихи, в которых скрылась озабоченная курочка. Вот и та полянка, и большой тополь, на котором сидели сороки, да вот и они сами. Завидев меня, взлетели с земли, закричали на весь лес скрипучими голосами.

Я долго занимаюсь поисками, и, кажется, попусту. Нет, не попусту! Вот гнездо серой курочки — небольшая ямка, прикрытая несколькими соломинками. Курочка отлучилась, наверное, опять в горы за цикадами, и этим воспользовались ее недруги. Вокруг гнезда валяются расклеванные яйца. Два только что разбиты. Моя догадка подтвердилась.

Так вот кто разоряет гнезда фазанов, вот почему немало курочек бродит без приплода! Уж не потому ли сидят сейчас на яйцах запоздалые фазанки, те, кого постигла печальная участь и кто, противясь судьбе, пытается еще раз вывести потомство. Какие же они друзья фазанов, эти гнусные воровки! Мало им сейчас в лесу пищи, сколько всюду лягушат, ящериц, разных крупных насекомых. Так нужно еще лакомиться насиженными яйцами фазанов. И как они научились такому ремеслу! Ведь для этого надо знать, что фазаны ходят в горы за цикадами, надо уметь отличить курочку от петуха, надо найти хозяйку яиц и, главное, ловко преследуя, добраться до гнезда, долго караулить возле него, потом, улучив момент, когда курочка отлучится, приняться за поспешный разбой.

Сейчас пара сорок уничтожила восемь яиц, восемь будущих чудесных птиц. Сколько же они успели истребить за все лето! Хитрые гнусные разбойники!

С сожалением разглядываю разоренное гнездо. В нескольких шагах от меня среди невысоких кустиков сперва что-то мелькнуло, потом выглянула серая головка курочки, которая посмотрела на меня немигающими глазами. И мне показалось, будто во взгляде птицы застыли ужас и отчаяние.

Несчастная курочка, обездоленная мать!..

К зиме сороки переселяются поближе к жилью человека. Появились они и в нашем дачном поселке. Здесь все же иногда есть чем поживиться, хотя бы возле избушек сторожей. Возле дома нашего сторожа всегда крутятся сороки. Караулят, когда хозяин отлучится, чтобы схватить кусочек требухи, предназначенной для сторожевых псов. Собаки сыты, объелись, не жадничают, к сорокам равнодушны, но скупится сторож. Открывается тихо форточка, через нее выглядывает ствол дробовика. И бьется на земле красавица сорока.

— Поделом тебе! — кричит сторож. И загоняет очередной патрон в ружье.

К нам прибились голодные кошки. Бессердечные дачники оставили их на зиму, не взяли с собой. Увидев машину, прилетают сороки, рассаживаются по деревьям и, переговариваясь между собою, ждут. Знаю, зачем прилетают сороки, и кладу в кормушку колбасу, сало, кусочек мяса. Улучив удобный момент, птицы жадно хватают еду и поспешно скрываются с нею. Воровки все рассчитывают заранее. И уж осторожны не в меру. Им достается. В них не раз стрелял сторож, считая своими заклятыми врагами. За добычей они прилетают, когда я ухожу к реке. Потом осмелели и стали опустошать кормушку, едва я скрываюсь в домик. Но следят зорко, за двести метров с вышки высоковольтной линии, с ближайших холмов, с высоких деревьев. Заслужить их доверие невозможно.

Воровские наклонности сорок широко известны. Вспомните детскую присказку: «Сорока-воровка кашку варила…» Еще вспоминается коротенькое стихотворение мало кому известного, но замечательного писателя М. Тыцких:

Как-то я положил в кормушку голову и лапу курицы. Сороки испугались и надолго исчезли. Пришлось остатки курицы скормить кошкам.

Возле кормушки, в которую я насыпал пригоршню риса и кусочки хлеба, сразу собрались воробьи. Долго судачили, но при мне есть не решались. За зиму отвыкли от человека. Да, видимо, и осенние странствования приучили к осторожности. Но, приезжая из города, я всегда заставал кормушку пустой — корм бесследно исчезал.

Зимой холодно на даче, и я уселся отдохнуть на солнечной стороне домика. Здесь было очень тепло, солнце усердно грело. Загляделся на синие горы, отдохнул, задремал. Позади домика, в саду, там, где находилась кормушка с рисом, раздались сорочьи голоса. Птицы оживленно переговаривались, иногда выкрикивая что-то совсем по-особенному. Недалеко от домика, на столбе электропередачи, тоже сидела сорока, вертелась во все стороны, поглядывала на меня. Наверное, ей очень хотелось присоединиться к компании своих товарок, но что-то мешало. Надо взглянуть: что там происходит возле кормушки? Едва я поднялся и сделал несколько шагов, как сорока на столбе крикнула, за домиком ей ответила сорочья стая, а когда я выглянул из-за угла, то увидел, как птицы в спешке разлетались в разные стороны от кормушки.

Так вот, оказывается, кто лакомился рисом! Не ожидал я вегетарианских наклонностей у сорок. Впрочем, сейчас, в конце зимы, когда все закрыто снегами и с пищей нелегко, не до привередливости. Но какова сорока на столбе! Неужели она сторожевая? Скорее всего, что да. Иначе какой ей был резон голодной сидеть на столбе, когда все поспешно лакомились содержимым кормушки? Не была ли сторожевая сорока старой, опытной предводительницей своей стайки, ее матерью или отцом? Жертвовала собою ради своего маленького общества, так же, как и мы, люди, ради своих детей!

В представлении птиц корм принадлежал мне, его приходилось воровать, и поэтому полагалось быть предельно осторожным. Человек, хозяин добычи, опасен.

Как только птицы, гнездящиеся на даче, начнут откладывать яйца и выводить птенцов, всюду станут шнырять сороки с намерением разбойничать. Как-то рано утром я услышал громкий стрекот сорок и тревожные крики скворцов. Оказывается, хитрая сорока бесцеремонно заглядывала в скворечник, намереваясь стащить птенчика. Этот скворечник я нарочно сделал с большим летком, рассчитывал на то, что вдруг его заселит удод. Бедные родители от волнения раскрыли рты, в панике закричали, но приблизиться к незваному посетителю боятся. Видимо, знают: с сороками связываться опасно. Я прогнал сороку, выпилил из фанеры накладку на леток, сделал его теперь, как полагается для скворцов, диаметром в четыре с половиной сантиметра.

Долго скворцы летали у входа в свое жилище с едой в клювах для птенчиков, кричали тревожными голосами: фанерная накладка их пугала. Но вот один осмелел, проник в скворечник. За ним и другой последовал. И все наладилось. Теперь сороки не страшны, не пролезут за птенчиками…

Сороки все видят, все замечают, обо всем оповещают жителей поля или леса и особенно тревожатся, когда появляется какой-нибудь хищник или человек с ружьем. Так было со мною в горах Турайгыр.

Со стороны пустынной Сюгатинской равнины горы Турайгыр совсем голые. Но в одном месте виднеется зеленая полоска, а наверху — синее пятно елового леса. Там ущелье Карагайлы.

Мне давно хочется побывать в этом ущелье, но я не знаю, смогу ли добраться до его начала. Но на этот раз отвилок дороги как будто ведет в желательном направлении, и я на мотоцикле медленно взбираюсь на подъем.

Через полчаса пути все меняется. Вместо голой пустыни — буйство зелени, роскошные травы, кустарники и много цветов. Порхают бабочки, скачут кобылки, жужжат мухи — и никаких следов человека. Полная глушь и дикость. Чудесное место! Интересно пройтись по такому ущелью. Но мне не везет. Откуда-то взялись сороки и подняли неистовый крик, ни на минуту не оставляют в покое. Их крики отдаются эхом в каменистом ущелье, кажутся, как никогда, громкими. Наверное, где-то в зарослях засели их глупые неумелые сорочата. Но зачем они мне, к чему такая тревога? И ничего не поделаешь, таков сорочий обычай: завидев человека, орать во всю глотку. Испортили всю охоту с фотоаппаратом. Теперь все жители притаились, спрятались, насторожились.

В густой траве кое-где видны лежки косуль, и, возможно, поэтому здесь мухи очень надоедливые, смелые, не отступают ни на шаг. Привыкли донимать косуль и вот теперь переключились на меня. Воды в ущелье не видно, и мухам хочется полизать капельки пота на моем лице. За мною следует уже целый рой. Они щекочут лицо, лезут под одежду, ничего не боятся, наглы до невероятности. Нет от мух никакого спасения…