— У нас много мужчин и мальчишек, которые могли бы сделать это, — сказал Дэниел все так же резко. — Мне сказали, что мои дети стали дерзкими и непослушными под влиянием своей мачехи. Этого не должно быть.

— Конечно, — быстро согласилась Генриетта. — Если все это так, ты вправе вмешаться. Но я не верю, что в этом есть необходимость.

— Как ты можешь быть судьей?

Генриетта вздрогнула, но смело ответила:

— Потому что я знаю разницу между жизнерадостностью и неповиновением, а другие нет. — Почувствовав, что он заколебался, она заговорила еще энергичней: — Только позволь объяснить все Лиззи, и я обещаю, что подобное никогда не повторится.

Дэниел терпеть не мог наказывать своих детей, но всегда боялся, что его снисходительность испортит ребенка. Однако если возникала альтернатива, он всегда соглашался. Сейчас Дэниел стоял в задумчивости, чувствуя, что гнев проходит и он может отчетливо представить ситуацию. Растрепанная, раскрасневшаяся Генриетта, прижимающая к груди котенка, выглядела в этот момент не таким уж ребенком, каким он всегда ее считал. Возможно, обе они, Генриетта и Лиззи, придут к правильной оценке случившегося, если поговорят наедине.

— Обещаю, что подобное никогда больше не повторится, — снова сказала Генриетта, рассеянно почесывая котенка за ушками.

— Да, уж лучше не надо, — сказал Дэниел, отворачиваясь и тем самым давая понять, что согласен.

Генриетта посмотрела на рыжего котенка.

— Это ты во всем виноват, — сказала она недовольно. — Я могла бы свернуть твою тощую шейку. — Она поставила котенка на траву и с изумлением увидела, как он побежал к той же самой сосне, забрался на нее и начал жалобно мяукать. — О нет! Как ты можешь быть таким глупым!

Услышав это восклицание, Дэниел обернулся:

— Ну, что теперь, черт побери?

— Котенок, — сказала она, смеясь и плача. — Он снова залез на дерево.

— Это какой-то кошмар, — проворчал Дэниел и решительно добавил: — Оставь его там, где он есть. Пусть научится выживать.

— О, я не могу, Дэниел. Только послушай, как он пищит. — Она горестно сжала руки. — Если ты немного приподнимешь меня, я легко его достану. Это не будет считаться лазанием по деревьям.

В это невозможно было поверить. Дэниел почувствовал то же самое, что и тогда, когда Генриетта возвратилась из Ноттингема с пропусками для всех. Из его груди вырвался громкий смех, совершенно неуместный после всего, что он ей только что говорил. Подбежав к жене, он повернул ее лицом к дереву, чтобы она не могла видеть выражения его глаз.

— Ты неисправима! — Взяв Генриетту за талию, он приподнял ее, чувствуя в своих руках гибкое женское тело.

— Я достала его. Благодарю. — Дэниел поставил жену на землю, и она повернулась, крепко держа царапающегося котенка. — Дэниел, мне кажется, ты смеешься.

— Вовсе нет! — горячо возразил он. — Я никогда не смеюсь, когда происходит такое.

— Нет, конечно, нет, — смиренно согласилась Генриетта. — Не могу понять, как я могла ошибиться.

— Я тоже не могу понять. Отнеси это несчастное животное куда положено и, ради Бога, прежде чем пойдешь к Лиззи, приведи себя в порядок! — С этими словами Дэниел быстро зашагал к дому.

Ничуть не огорченная случившимся, Генриетта отнесла котенка на конюшню к другим котятам, задержалась в своей комнате, чтобы сменить платье и причесать волосы, а затем пошла к Лиззи.

Девочка сидела на кровати, но, когда дверь открылась, сразу вскочила на ноги с испуганным выражением лица. Она явно удивилась, увидев Генриетту.

— Папа тоже придет?

— Нет, — сказала Генриетта, закрывая дверь. — Но, думаю, будет лучше, если ты проведешь остаток дня в прилежных занятиях с госпожой Кирстон. — Она села на кровать, похлопав ладонью рядом с собой. — Садись, Лиззи, нам надо поговорить. Есть вещи, которые мы должны попытаться понять вместе.

Через час Гэрри покинула спальню Лиззи. Трудно было объяснить восьмилетней девочке, что жена его отца не всегда является подходящим примером и часто сама нуждается в напоминании о том, что такое

хорошие манеры. Чувствуя себя не такой мудрой, как хотелось бы, Генриетта вошла в свою комнату, желая побыть в одиночестве.

Однако она недолго оставалась одна. Минут через пять появился Дэниел.

— Расскажи мне об этом сэре Реджинальде Транте, — начал он без предисловий. — Мне известно только, что он старый, вонючий и с гнилыми зубами, но я не знаю его характера.

Генриетта задумчиво сдвинула брови, ставя в большую медную вазу букет желтых листьев.

— Я встречалась с ним дважды. Мне кажется, он человек, лишенный юмора, так же как и мой отец. — Она отступила назад, критически оглядывая свою композицию. — А почему он тебя интересует?

— Я должен ему деньги, разве ты забыла? — сказал Дэниел, не в силах удержаться от язвительного тона.

Генриетта смущенно покраснела.

— На минуту выпустила это из головы. Он потребовал вернуть долг?

— Да. Он требует в самой наглой форме немедленно уплатить всю сумму с начисленными процентами. — Дэниел начал ходить по комнате. — Черт побери, я даже не представляю, где взять столько денег.

— А ты не можешь воспользоваться частью моего наследства? — Она поправила веточку. — Я не знаю, как вы договорились, потому что мне не разрешили остаться в комнате, но. уверена…

— Твой отец ничего не дает за тобой, — прервал ее Дэниел. Он не собирался говорить ей об этом унизительном факте, но на прямой вопрос надо было дать прямой ответ.

Генриетта повернулась к нему лицом:

— Не может быть! Я вышла замуж с его согласия.

«Благополучное избавление», — с горечью вспомнил Дэниел. Он покачал головой:

— И тем не менее, Гэрри, твой отец отказался дать в приданое даже пенни.

Генриетта отчаянно замотала головой, две золотистые косы заметались по спине. Глаза ее расширились от гнева.

— Значит, он обманул тебя, Дэниел! Доля наследства моей матери в случае ее смерти переходит ко мне, если только я не выйду замуж против воли отца. Эти деньги мои. Я не ждала от него ни пенни. — В голосе ее звучало отвращение и презрение. — Он не дал бы мне и обрезков своих ногтей. Если я правильно расслышала господина Филберта, мне причитается сумма в три тысячи фунтов и…

Дэниел повелительно поднял руку:

— Минутку. Кто такой господин Филберт?

— Адвокат из Лондона, — волнуясь, сказала Генриетта. — Я подслушивала у окна, когда он разговаривал с эсквайром Осбертом и моим отцом. — Она напрягла память. — Эсквайр Осберт пришел обсудить возможный брак Уилла со мной. Отец сказал, что никогда не согласится на это, а если я выйду замуж без его согласия, то не получу причитающейся мне доли наследства. На что господин Филберт ответил, что все верно, но это единственное условие, при котором деньги переходят к моему отцу. Вот почему эсквайр Осберт не хотел, чтобы Уилл женился на мне.

Дэниел снова вспомнил хитрую улыбку, промелькнувшую на лице сэра Джеральда Эшби, когда тот выдвинул свой ультиматум. Он надеялся избавиться от долга и одновременно сохранить наследство дочери в своих руках.

— Могла бы ты узнать об этой доле наследства, если бы не подслушала у окна? — медленно спросил он.

Генриетта кивнула:

— Мне ничего не сказали об этом. Но потом эсквайр Осберт все объяснил Уиллу, а Уилл передал мне подробности. Конечно, мой отец не знал, что мне известно о наследстве. Если бы я вышла замуж за сэра Реджинальда, часть денег моей матери ушла бы на погашение долга. Таким образом…

— Таким образом, — закончил за нее Дэниел, — твой отец избавился бы от долга и, вероятно, прибрал бы к рукам остальную часть денег, по праву принадлежащих тебе. Он предполагал, что ты не потребуешь того, о чем не знаешь.

— Он негодяй! — воскликнула Генриетта. — И не говори мне, что так нельзя выражаться. Я знаю, но повторяю: мой отец — негодяй!

Дэниел усмехнулся, несмотря на то что тоже был зол:

— Ты непослушная дочь, Гэрри.