— Баро, мне пора уходить, — начала разговор Мири, — перед тем как уйти, я хочу научиться охоте. А ещё я хочу научиться объезжать лошадей и управляться с ножом.

После фразы, произнесённой Мири "пора уходить", Бахтало мысленно облегчённо вздохнул. Он тоже ощущал назревание конфликта среди общины. И тоже прекрасно понимал, что, как приёмный дед, будет разрываться от внутренних противоречий, между защитой одной, пусть и хорошей, но пугающей всех девочки, и большой общиной. Бахтало не хотел делать выбор. Он боялся выбора. Но ещё сильнее он боялся признаться в том, что в случае конфликта, он, как баро, должен будет выбрать сторону и интересы общины. И именно эту сторону и этот выбор, Каце ему не простит. Несмотря ни на что, Каце искренне любила и оберегала Мири, как могла.

— Хорошо, — согласился с Мири Бахтало, — хоть это и не в правилах табора, но завтра можешь учиться охоте вместе с мальчиками.

Мири стала одной из самых прилежных учениц. Именно ей удавалось, незаметно скользить между деревьями, ждать дичь, и убивать с первого и единственного выстрела, не мучая добычу… А ещё Мири научилась мастерски снимать шкуры и разделывать туши.

С лошадьми у Мири, казалось, была просто врождённая связь. Лошадей Мири понимала, чувствовала, находила подход. Иногда создавалось впечатление, что после недолгого общения с Мири, самые строптивые кони превращались в покорных телков, следующими за Мири, как привязанные на невидимую привязь.

И снова, в который раз, Бахтало ловил себя на мысли, что, с одной стороны, он доволен навыками приёмной внучки, а с другой… это его пугало. Сильно пугало. Как и других цыган. Казалось только Каце и Годявир с умилением и восторгом отзывались об очередных достижениях приёмной дочери. Остальные боялись встретиться с прямолинейной девочкой. Некоторые боялись настолько, что уже не могли скрывать свой страх и при виде мирно идущей Мири, прятались в ближайшую кибитку, предпочитая стать незваным гостем, чем случайным встречным на пути белокурой девочки с пронизывающими насквозь тёмными глазами.

В один из дней, Мири внезапно попросила остановку на глухой лесной дороге. Бахтало был недоволен, день близился к закату и ему не хотелось, оставаться на привал в этой лесной глуши. Но, Мири думала иначе и прошмыгнула куда-то за деревья в глубь леса. Вернулась через несколько минут и заявила.

— Прощай, баро, я остаюсь здесь. Здесь в лесу есть заброшенная охотничья избушка. Я оставляю табор.

Услышав слова Мири, Каце заплакала. Годявир пытался успокоить жену. Цыгане из общины притихли и молча наблюдали за сценой. Многие в душе были откровенно рады, что больше не будут, даже случайно встречаться с девочкой с тёмными глазами.

Мири, на прощание обняла приёмную мать, ободрила её словами о сыне, который ждёт прихода. Потом сказала о том, что благодарна всем за приют, но пришло время расстаться… расстаться без надежды на будущую встречу.

В последний момент из своей кибитки вышла старуха Гюли и сообщила, что останется с Мири.

С наспех собранной котомкой самых необходимых на первое время пожитков, Мири стояла на дороге и смотрела вслед уходящему табору.

Мири видела, как Каце, украдкой выглядывая из полуопущенного полога, со слезами на глазах смотрит, на удаляющуюся от неё Мири. Обе понимали, что это прощание навсегда. Возможно, Мири больше никогда не увидит приёмную мать. А вероятности встретиться на огромном побережье Дунава очень и очень мало.

И тем не менее, у Мири не было слёз. Она понимала, что так должно было произойти рано или поздно… поэтому сейчас, она просто стояла на дороге, прижимая ладонь к амулету, висящему на груди на чёрном шнурке под нательной сорочкой — неправильной шестиконечной звезде и… смотрела на удаляющийся табор…

Начался новый период жизни Мири, период одинокой жизни в Цетийском лесу, в заброшенной хижине. Жизни двух добровольных отшельниц: старухи Гюли, доживающей последние годы и, готовящейся стать взрослой женщиной, Мири.

***

Вера проснулась со смешанным чувством: ей одновременно хотелось и сразу махом записать яркий сон… и отложить запись, пока в голове не улягутся эмоции и чувства.

Одно, после этого сна, Вера поняла и осознала очень чётко — девочкой Мири была она сама. Когда-то давно, в прошлой жизни. Возможно даже, в одной из прошлых жизней, но пока других своих жизней Вера не видела и ничего о них не знала.

А ещё Вера почувствовала прочную связь с Мири. Ведь Мири, когда стала отшельницей была ровесницей самой Веры сейчас. Разница была в том, что Вера знала, когда у неё был день рождения, а Мири — нет…

* Примечание автора: шэро (цыганский жаргон) — голова

Кстати о голове: дорогие читатели, у автора возник вопрос, как вам удобней читать — главу, разбитую на несколько частей или целую главу? Отпишитесь, пожалуйста в комментариях, ваше мнение для меня важно.

Ночь перед отъездом Вера провела в гостях у любимой тётушки. Несколько лет назад, через каких-то общих знакомых, тётя познакомилась с военным, который недавно вернулся из горячей точки. Роман быстро перерос в скромную роспись в ЗАГСе и тётя Лида переехала из большой квартиры, в которой выросла Вера, в маленькую однушку дяди Валеры. Бабуля с Ростиком остались жить в прежней квартире. Сейчас с ними временно жил и отец Веры.

Новая квартира была выделена дяде Валере за боевые заслуги вместе с новой военной должностью при штабе, так что он мог спокойно дослужить до пенсии. Служба при складе была, как любил говорил сам дядя Валера, тёплой и не пыльной, он ходил на вахту сутки через двое.

Когда дядя Валера уходил на сутки, Вера могла прийти в гости к тётушке с ночёвкой. Вере очень нравились их с тётей уютные посиделки с гаданиями, которые могли затянуться далеко за полночь.

Это был их с тётушкой маленький секрет, о котором никто не знал. Даже дядя Валера. Перед его приходом тётя Лида прятала все магические атрибуты в потайной шкафчик.

Вот и сейчас, стоило дяде Валере заступить на вахту, Вера уже была на пороге тётиной квартиры, предвкушая их гадания.

По уже сложившейся традиции, тётушка и Вера садились на маленькой кухне и, в первую очередь, торжественно зажигали свечи. Потом тётя Лида ставила на плиту старенькую, слегка поцарапанную и покрытую копотью медную турку, которую называла джезвой и готовила настоящий ароматный кофе по-турецки. Когда кофе был готов, тётя разливала его по маленьким чашкам, которые доставала из сервиза специально для гадания.

С "мамой Лидой", как иногда Вера называла старшую сестру отца, у неё всегда были доверительные отношения. С тётей Вера могла поделиться всем, чем хотела, потому что знала, тётя не будет осуждать или критиковать, наоборот, поддержит и даст мудрый совет.

— Ты понимаешь, тёть Лид, — со слезами на глазах вполголоса говорила Вера, — я не хочу возвращаться к матери в "тот" дом. Я даже не считаю его "домом", тем самым домом, в котором хочется жить… Про город, вообще, ничего не хочу говорить. Я ненавижу этот город.

— Верунь, — успокаивающим голосом говорила тётя, переворачивая свою чашку на блюдце, так чтобы кофейная гуща правильно стекла, — пока по другому никак, мне жаль. И поставь себя на место отца, представь как ему? Ему уже сорок, а он живёт с матерью и племянником. Твой отец после развода не стал делить имущество, просто оставил всё и ушёл. Забрать тебя к нам с Валерой я тоже не могу. Сама видишь нашу однушку-крохотушку, в которой уже два человека попами толкаются… А у вас с матерью большой дом… И в лицее хорошем ты учишься.

Вера всё понимала. Но в душе надеялась на чудо. То самое чудо, которое позволит Вере не ехать к матери. И посмотрела на свою перевёрнутую чашку. Может сейчас на кофейной гуще покажется какой-то знак?

— Ой, Верунчик, смотри что у меня, — тётушка всеми силами пыталась отвлечь Веру от грустных мыслей, поэтому протянула ей свою чашку, с застывшей кофейной гущей, — я вижу собачку. Правда, на Валеру похожа?