Я остановил его.

— Хочу поговорить с вами еще об одном. Пройдемте к вашей машине. Это личное.

Он пожал плечами. Мы вышли из дома. Обри сел за руль своей машины без опознавательных полицейских знаков, а я устроился рядом с ним.

— Вы — тот самый Обри, что работал когда-то на участке Малибу?

— Да, это я. Потому мне и поручено расследование этого преступления.

— Мне сказали, что это второе серьезное преступление в семье Хэккетов.

— Верно. Старший Хэккет — его звали Марк — был застрелен на пляже.

— Вам удалось найти убийц}7?

— Нет. Такие убийства, когда преступник внезапно нападает на жертву и тут же исчезает с места преступления, вообще относятся к числу трудно раскрываемых. — Обри говорил извиняющимся тоном. — Трудность заключается в том, что недоказуема связь между грабителем и его жертвой.

— Мотивом явилось ограбление?

— Скорее всего. Взяли бумажник Хэккета, а он держал при себе крупную сумму денег. Что было неблагоразумно в таких обстоятельствах. На пляже, в отдаленном уголке, у него был коттедж, и он взял за привычку ради прогулки ходить туда по вечерам пешком совершенно один. Вооруженный грабитель подметил эту привычку и воспользовался ею.

— Вы тогда арестовали кого-нибудь?

— Мы задержали десятки подозреваемых. Но доказать, что преступление совершено кем-либо из них, так и не смогли.

— Помните ли вы имена кого-нибудь из них?

— Сейчас уже нет, ведь столько времени прошло.

— Я все же напомню вам одно: Джаспер Блевинс.

Он покачал головой.

— К сожалению, мне оно ни о чем не говорит. Кто такой Джаспер Блевинс?

— Отец Дэви. Местная газета писала тогда, что он погиб под колесами поезда недалеко от Родео-сити, два дня спустя после того, как был убит Марк Хэккет.

— Ну, и? "

— Любопытное совпадение.

— Возможно. С такими совпадениями я сталкиваюсь постоянно. Иногда они о чем-то говорят, иногда — нет.

— А это говорит?

— Хотите сказать, что существует причинная связь между этими двумя преступлениями — убийством Марка и похищением его сына?

— Во всяком случае, какая-то связь между ними есть. В газете сообщалось, что вы обнаружили револьвер, из которого был застрелен Марк Хэккет.

Повернув голову, Обри одобрительно посмотрел на меня.

— Вы хорошо выполняете свои домашние задания, не правда ли?

— Вам удалось выйти на владельца револьвера?

Обри помедлил с ответом.

— Странно там было то, — ответил он наконец, — что револьвер принадлежал в определенном смысле самому Хэккету...

— Что наводит на мысль о преступлении, совершенном членом его семьи.

Обри приподнял ладонь над баранкой.

— Дайте мне закончить. Револьвер принадлежал Хэккету в том смысле, что был приобретен одной из его нефтяных компаний. Хранился у них в офисе на Лонг-Бич в незапирающемся ящике. Должного контроля не было, и он попросту исчез. Вероятно, за какое-то время до совершения убийства.

— Недовольный служащий?

— Эту версию мы прорабатывали весьма тщательно. Но ощутимого результата она не принесла. Беда в том, что работников, недовольных Хэккетом, было весьма много. Он тогда только что приехал сюда из Техаса и практиковал на своих служащих присущий ему жесткий, типично техасский стиль управления и руководства. В одном лишь Лонг-Бич у него было почти пятьсот служащих, и добрая половина из них терпеть его не могла.

— Как называлась его компания?

— "Корпус Кристи Нефть и Газ". Марк Хэккет родом из города Корпус Кристи, штат Техас. Вот и оставался бы себе там.

И дружески ткнув меня в плечо кулаком, Обри повернул ключ зажигания. Я побрел в дом.

Герда Хэккет находилась в картинной галерее, поглощенная созерцанием полотна. На нем был изображен человек в смешении различных геометрических фигур. Художник, очевидно, хотел показать, как человек и это беспорядочное сочетание фигур взаимно переходят друг в друга.

— Вы интересуетесь живописью, миссис Хэккет?

— Да. Особенно — Клее. Это я продала вот эту картину мистеру Хэкке... Стивену.

— Вот как?

— Да. Я работала в галерее в Мюнхене. В очень хорошей галерее, — в голосе ее внезапно зазвучали ностальгические нотки. — Там я и познакомилась с мужем. Но если бы все можно было начать сначала, я бы осталась в Германии.

— А почему?

— Не нравится мне здесь. С людьми происходят такие ужасы.

— Ну вам-то, по крайней мере, мужа вернули.

— Да. — Но мои слова не обрадовали ее. Она повернулась ко мне, и неясный, двусмысленный огонек загорелся в ее голубых глазах. — Я очень благодарна вам. Правда. Вы спасли ему жизнь, и я хочу отблагодарить вас. Vielen Dank[14].

Она притянула к себе мою голову и поцеловала меня. Это явилось неожиданностью, возможно, даже для нее самой. Может быть, сначала это действительно был поцелуй в знак благодарности, но превратился он в нечто более интимное. Она прильнула ко мне всем телом. Ее язык проник мне в рот, словно слепой червь в поисках укрытия.

Даже если бы она и смогла понравиться мне как женщина, то уж, конечно, не до такой степени. Разведя ее руки и освободившись от объятий, я будто бы отстранил от себя мягкую безвольную статую.

— Я нехорошо веду себя? — спросила она. — Я не привлекательна?

— Вы очень привлекательны, — погрешил я немного против истины. — Но дело в том, что я работаю на вашего мужа, и находимся мы у него в доме.

— Ему это безразлично! — Двусмысленный огонек в ее глазах превратился в уголек беспомощной ярости. — Знаете, чем они сейчас занимаются? Она сидит на кровати подле него и кормит его с ложечки яичком всмятку.

— Совершенно невинное времяпрепровождение.

— Я не шучу. Она ему — мать. У него по отношению к ней Эдипов комплекс, а она это поощряет.

— Кто вам об этом сказал?

— Вижу собственными глазами. Она — мать-соблазнительница. Эти яички всмятку — символ. Все — символ.

Герда была в отчаянии и, казалось, вот-вот разрыдается. Она относилась к тому типу женщин, которые быстро приходят в состояние отчаяния, словно начинать строить свои отношения с окружающими с того, с чего начинают они, слишком ненадежно и рискованно. В этом плане ей никогда не суждено было сравниться со своей свекровью.

Но это была уже не моя проблема. Я сменил тему:

— Как я понимаю, вы дружите с Сэнди Себастьян?

— Уже нет. Я помогала ей в изучении языков. Но она оказалась неблагодарным существом.

— Проводила ли она время с Лупом?

— С Лупом? А почему вы спрашиваете?

— Потому что это может оказаться важным. Она часто с ним виделась?

— Конечно нет, в том смысле, в котором вы спрашиваете. Он обычно возил ее куда-нибудь и отвозил домой.

— Как часто?

— Много раз. Но женщины Лупа не интересуют.

— Откуда вам это известно?

— Я знаю. — Она покраснела. — А почему вы спрашиваете?

— Мне бы хотелось взглянуть на комнату Лупа.

— В связи с чем?

— С вами это никак не связано. У него комната в этом доме?

— Его квартира в здании гаража. Не знаю, открыта ли она. Подождите, я возьму наш ключ. — Она вышла, и несколько минут ее не было. Я стоял, смотрел на картину Клее и чувствовал, что она надвигается на меня: человек органически переходил в геометрические фигуры, а фигуры — в человека.

Герда Хэккет вернулась с ключом, на кольце которого болталась пластинка с выбитой надписью «Кв. в гараже». Я пошел в гараж и отпер этим ключом дверь в квартиру Лупа.

Она представляла собой то, что называется квартирой-студией, и состояла из большой комнаты и крохотной кухоньки. В ней господствовали яркие смелые цвета, мексиканские ткани и артефакты. Над кроватью, покрытой цветастой мексиканской шалью, висели индейские маски, относящиеся к доколумбовой эпохе. Если Луп и был примитивом, то весьма изысканным.

Я выдвинул все ящики комода, но не нашел ничего необычного, если не считать нескольких порнографических открыток. В ванной комнате, в аптечке, стояла лишь баночка с каким-то препаратом. На ярлыке была надпись «Галлюциногенный Любовный Бальзам». Однако на кухне в сахарнице некоторые кусочки рафинада были неумело завернуты в фольгу.