Португальцы так и не смогли вникнуть во все странности придворной жизни Эфиопии. По существу, система предназначалась для того, чтобы сохранить вокруг негуса ореол тайны – и поддержать образ невидимого всемогущего деспота. В лагере он все время проводил в своем шатре. В военных выступлениях его прикрывали от любопытных взоров ткани, что несли на шестах его носильщики, пока слуги, державшие на привязи львов, расчищали путь от ненужных зрителей. Его власть определяли как абсолютную и вездесущую. Один монах лишился за непослушание своих глаз, другой же остался без языка за то, что слишком много говорил. Никто, начиная с обладателей низших должностей и заканчивая высшими чинами, не был защищен от произвола негуса. Часто удача отворачивалась от них. Самого министра юстиции выволокли из шатра, чтобы отхлестать плетьми, и самые могущественные владыки Эфиопии в мгновение ока могли оказаться раздавленными, лишенными негусом всех титулов и привилегий и низведенными в рабы. Даже самых старых и дряхлых племенных вождей заставляли ходить при дворе с тяжелыми каменными глыбами в руках в знак их подчинения. По воскресеньям и в дни праздников в лагере выставляли на всеобщее обозрение высушенную голову мусульманского вельможи. Но эта грубость смягчалась неожиданными проявлениями человеколюбия. Приговоренного к ударам плетью стражи хватали и сопровождали к месту исполнения наказания со всей свирепостью. Его швыряли на землю и устраивали целый спектакль, запарывая чуть ли не до смерти, но при более близком рассмотрении оказывалось, что большинство ударов приходились не на осужденного, а на землю – в качестве символического наказания. Когда все заканчивалось, жертва поднималась и спокойно возвращалась ко двору, как будто ничего и не произошло. По мнению Альвареша, самым разумным в эфиопском правосудии был простой способ предотвращения ложных обвинений: истец должен был платить за обвиняемого, пока тот ждал суда.
К своему удивлению, португальцы обнаружили, что при дворе негуса уже жили европейцы. В основном они были ремесленниками и людьми, сбежавшими из мавританского плена и нашедшими убежище в христианской Эфиопии. Жили они хорошо и ценились за свои умения. Наиболее ярким примером может служить португалец Педру да Ковильян, один из немногих посланников, что сумели преодолеть мусульманский кордон, притворившись арабами. В Эфиопии он поднялся так высоко – будучи наделенным землей и знатной эфиопской женой, родившей ему несколько детей, что почти слился с местным населением. Он весьма раздражал да Лиму, пропадая в своем имении как раз тогда, когда более всего требовалась его помощь в качестве переводчика.
Но все же, учитывая, сколько европейцев, должно быть, уже повидал негус, было удивительно, какой интерес он проявлял к маленькому неуклюжему посольству да Лимы. Он постоянно отправлял к португальским шатрам гонцов со странными просьбами: «Негусу известно, что португальцы – отличные наездники. Не могли бы они порадовать его, показав, на что способны, перед его шатром?» – и им выделяли восемь коней. Их просили прислать мушкет, католический крест, пару брюк. Некоторые из вопросов, например, умел ли кто-нибудь из послов делать порох, звучали весьма разумно, остальные же были просто пустяковыми. Португальцы должны были продемонстрировать то, как они танцуют, фехтуют или же плавают, – это представление было устроено в искусственном водоеме, предназначенном для массовых крещений, и негус с удовольствием увидел, что они умели плавать и под водой. Возможно, самой странной стала просьба устроить пир, петь и напиваться так, как они делали бы это у себя на родине. Гонцы при этом бегали туда и обратно, сообщая негусу, как белые люди вели себя, опьянев.
Португальцы выполняли все задания с различной степенью усердия и отказались выполнить просьбу лишь тогда, когда им предложили помериться силой с лучшим борцом негуса. Этот великан больше походил на быка. Первому португальцу, выставленному против него (художнику), он сломал ногу, а второму – руку. Третий и последний португальский борец проявил благоразумие и отказался от боя.
Но самое пристальное внимание уделялось отцу Альварешу. Он приехал, дабы изучить веру пресвитера Иоанна, но вместо этого оказался изгоем, будучи действительным представителем римской католической церкви. Рядом с шатром негуса устроили небольшую часовню и попросили его продемонстрировать все обряды церковного календаря. К счастью, из него получился хороший балаганщик. Он развесил в часовенке всевозможные украшения, которые только смог придумать, набрал хор, чтоб тот пел под аккомпанемент посольского органиста, отслужил мессу и даже позаимствовал местного младенца, дабы изобразить обряд крещения во всех подробностях. Делал это так медленно, что эфиопы могли в перерывах задавать вопросы.
Негус отнесся ко всему с большим вниманием. Посланники без устали требовали пояснений таких незначительных деталей, как изменения в мелодии гимна, а ночью они осветили внутреннюю часть церкви свечами и приподняли шатер таким образом, чтобы негус мог видеть католического священника в действии, – чем отец Альвареш и воспользовался, без тени смущения окропив через образовавшееся отверстие шатер негуса святой водой.
Большое значение имело и то, что эфиопский двор в основном оживлялся по ночам, возможно, чтобы надежнее скрыть от любопытных глаз действия негуса. Время от времени португальцев будили, чтобы задать им вопросы негуса, и Альварешу пришлось провести целую бессонную ночь, наблюдая за ежегодным массовым крещением придворных. Была вырыта и выложена досками и холстом для обеспечения водонепроницаемости огромная яма. Затем туда пустили воду. Над образовавшимся прудом воздвигли шатер, и ночью, когда на плато дули ледяные ветры, в него вошел негус, чтобы погрузиться в воду и креститься наедине со своим личным священником, что стоял рядом с ним по грудь в воде. После того как негус вышел из пруда и оделся, он занял место в маленькой беседке, откуда мог наблюдать за остальной церемонией через отверстие. Лишь главные представители правящей династии имели право иметь на себе какую-либо одежду во время крещения. Все остальные были совершенно голыми, что сильно смутило Альвареша: его попросили посмотреть на обряд из другого наблюдательного пункта, хотя он и остальные португальцы отказались креститься заново.
Самая главная встреча, во время которой португальцы оказались лицом к лицу с негусом, также состоялась в темноте. Это было зрелище, достойное театральных подмостков: гостей разбудили без предупреждения и приказали одеться, затем отвели ко входу в шатер правителя. Там их встретила тысяча стражей, сверкавших кольчугами и вооруженных мечами, щитами и копьями. Внутри жилища их провели через несколько завес одна роскошней другой, пока после последней их взорам не предстал сам негус: он сидел на расстоянии около четырех метров на возвышении, покрытом богатыми коврами. Это был круглолицый юноша с большими глазами. На его голове золотом и серебром сияла корона, парчовая мантия окутывала его плечи, а колени прикрывал епископский набедренник из золотой материи. Четыре слуги со свечами в руках стояли неподвижно, образовывая своеобразный фон. Со всех сторон правителя окружали стражи с обнаженными мечами, а справа от него находился паж, держащий плоский серебряный крест с гравировкой. Альвареш подумал, что общая картина весьма напоминает изображения Бога Отца, которые эфиопы рисовали на стенах своих церквей.
Встреча с негусом стала главным событием в деятельности посольства да Лимы. Оказалось, что правитель Эфиопии хотел, чтобы португальцы прогнали мусульман с Красного моря. С помощью да Ковильяна Альвареша попросили обрисовать детали формального договора, из которого ему пришлось убрать странное предложение: оба правителя должны отправить на Аравийский полуостров достаточное число португальцев и эфиопов, дабы они выстроились в длинную цепочку так, чтобы передавать друг другу камни Мекки, бросая их в море. Непривычные к заключению подобных договоров советники негуса провели много времени, сверяясь в поисках подходящих слов и грамматических структур со своими копиями Нового Завета. Альвареша дважды вызывали в шатер негуса, чтобы разъяснить тому трудные места. Один раз он обнаружил негуса, весьма озадаченного видом новой карты мира, подаренной ему да Лимой, и спросил священника, где конкретно находится Португалия по отношению к Эфиопии. Альвареш тянул время, заявляя, что Португалия – это Лиссабон, а Испания – Мадрид. Наполовину обманутый, негус немедленно проницательно возразил, что, судя по карте, Франция могла бы оказаться куда более мощным и надежным союзником.
