- Мадам, ни слова. Я не желаю вам зла.
А она:
- Кто вы, мсье?
А он:
- Мадам, тот, кто желает вам добра.
А она:
- Но тем не менее, вы меня принуждаете!
А он:
- Неохотно. И если я применяю силу, это не для нанесения вреда вам, вашему целомудрию, счастью и т. д.
- Но тогда, в чем же дело, мсье?
Дальше он не знал, как ответить. Но тогда... тогда он найдет слова. Главное начать, остальное приложится! "- Тюльпан, - говорил он себе, не обращая внимания на видимые трудности - ты выбирался и не из таких переделок." Один пробел. А если Летиция в столь рискованный момент будет не одна? Например, окруженная, десятком жен офицеров, с их чашечками чая и отставленными мизинчиками? Маловероятно в это время. Еще есть служанка-негритянка, как говорил Большая Борзая. Но разве служанка не падет на колени перед квакером, тем более с пистолетом?
Тюльпан знал, что полковник Диккенс рано домой не возвращается. И тем не менее, придя к третьему дому по улице Глайель, он осмотрел местность, которую знал наизусть, и, скользнув под покровом темноты в аллею, ведущую к конюшне, прошел под окном салона: полковник Диккенс был там.
Вот так неумолимые факты разрушают величественные планы. Окно к тому же было открыто. Это позволяло слышать, что говорилось внутри. Будь окно закрыто, ход истории был бы иным. Вот что произошло.
* * *
Тюльпан, скрывавшийся в темноте, тотчас узнал полковника Диккенса по описанию Большой Борзой, а точнее по хромоте. Он говорил, шагая по комнате с большим стаканом порто в руке. Какое-то время Тюльпан не пытался даже слушать, что он говорит. Все его внимание, пылкое и завороженное, было сконцентрировано на Летиции. Летиция! Моя Летиция! Она была великолепна, ещё более великолепна, чем в его воспоминаниях, она могла бы затмить солнце и, во всяком случае в глазах Тюльпана, мгновенно она затмевала блеклого Диккенса до такой степени, что Тюльпану даже в голову не пришла мысль завидовать ему. Летиция стояла спиной к камину, и, казалось, была не в настроении, в данный момент ничего не говоря, лишь комкая носовой платок. Тюльпан воспарил в мечтах и, если бы не удержал себя, то непременно прыгнул бы в салон. Что за препятствие - присутствие этого старого хромого идиота, останавливающегося каждые три шага, чтобы глотнуть свое порто. Как избавиться от него? Нельзя же убивать? И тут он принял решение. Несмотря на препятствие, которое представлял полковник, он будет действовать, как и предвидел. войдет, закрыв лицо платком, и увезет Летицию на лошади, потому что лошадь есть - та, что заржала в конюшне, в нескольких метрах от него. Предварительно оглушив не слишком грубо мсье Диккенса. Чтобы это сделать, достаточно спокойно позвонить во входную дверь и нанести ему прямой в челюсть. Потом - гони, во весь опор! План, полный непредвиденных сюрпризов, но у него нет выбора.
Но этот план тут же провалился, не из-за критики и трезвых размышлений, а потому, что вдруг полдюжины всадников, прибытия, которых он не услышал - так билось его сердце, спрыгнули на землю перед домом. Минутой позже полковник Диккенс открыл им дверь, так и не узнав о планировавшемся нокауте. Тюльпан поспешно отошел в тень, рядом с окном салона, наполнившегося шумом дружеских голосов и смехом. О ужас! Все пропало! Как же похитить Летицию из этого блистательного собрания, тем более, что все они - мужчины, и армейские офицеры! Что делать? Ждать, когда они уедут? Но, казалось, это будет не скоро: служанка вошла в салон, толкая широкий столик на колесах, уставленный бутылками и тарелками с ростбифом. Прием, это действительно конец! Теперь угрюмость хозяйки испарилась, Летиция подходила то к одному, то к друго му, улыбаясь и болтая о пустяках, Тюльпан готов был дать ей пощечину. Да, ждать, что ещё оставалось делать, вернее, что он мог сделать, ибо взгляд в конец аллеи, там где английские офицеры оставили лошадей, открыл пренеприятную вещь: два часовых с ружьями на плече вели захватывающий разговор о прелестях некой Кло! Какой ужас! В этот момент без всякого веселья он спрашивал себя, не проведет ли он всю ночь вот так, на ногах, прислонясь к большому дереву, скрывавшему его, созерцая то, что происходило в салоне. Впрочем, картину портили плохой плохой угол зрения и занавески, но тут, благодаря тишине, воцарившейся из-за того, что эти господа принялись за мясо с кровью, запивая его пивом, он услыхал весело брошенный вопрос.
- Это правда, мадам Диккенс, что вы не хотите быть на приеме у Лафайета?
Мгновение Тюльпану казалось, что он плохо расслышал. О каком приеме спрашивает этот тип? И какого черта жена полковника Диккенса может быть приглашена на прием, даваемый Лафаетом?
Ответ Летиции, даже если и был, потерялся в шуме голосов, из которого вдруг, выплыла следующая фраза, произнесенная краснорожим и рыжеволосым здоровяком, которого Тюльпан видел очень отчетливо, ибо тот находился у окна.
- Подумайте, дорогая, генералы Хоув и Клинтон будут очень опечалены, не видя вас там. Всеобщее торжество будет неполным, если не будет самой красивой женщина нашей армии.
- Клинтон? Хоув? Злейшие враги приглашены к генерал-майору? Где? Когда? Как? Почему?
- "Возьми себя в руки, - сказал себе Тюльпан вполголоса. - Ты слишком долго миловался с Ненси. Ты не ел уже много часов, Ты слышишь голоса, это точно."
Затем кто-то другой, может быть сам Диккенс, сказал то, что заставило рассмеяться всех этих господ: восемь тысяч солдат регулярных войск и наемников, с пятнадцатью орудийными расчетами в походе, и командовать парадом будет сам генерал Хоув.
- Не забудьте Грея! - воскликнул кто-то другой, - а если он укроется от Грея, стол будет накрыт в Шуикил Клинтоном и О`Xарой! - что вызвало у собравшихся новый приступ смеха.
Не смотря на кулинарные сравнения, Тюльпан, пришедший в смятение, начал понимать. И понял все, когда четкий и резкий голос Летиции сказал.
- Не критикуя вас, господа офицеры, я не испытываю никакого удовольствия присутствовать при унижении человека, пусть нашего врага. Я не испытываю радости от этого, а только стыд.
Двадцатью минутами позже, не пропустив ни фразы, Тюльпан знал уже многое. Он знал уже столько, что оставалось лишь дождаться за деревом отъезда офицеров, а его план похищения, ввиду более срочных дел, перенести на будущее, как бы это ни было обидно.
Часовые, стоявшие перед домом, не слышали, как скрытно к ним приблизился квакер. Квакер напал на них сзади, схватив своими сильными руками за шею и стукнув лбами друг друга, два раза, - этого было достаточно. Он придержал их за воротники таким образом, что они мягко повалились на землю, не причинив вреда. Потом он отвязал показавшуюся лучшей лошадь и поскакал рысью, ибо взошла луна и он не боялся, что его скакун споткнется. Он не боялся быть увиденным патрулем, - не было больше в Филадельфии такого количества патрулей, и он теперь знал почему.
* * *
- Мсье Тюльпан, я посылал за вами в пять утра, чтобы доверить вам разведку с Большой Борзой, вашим большим другом, разделяющим с вами палатку. Его нашли там одного. Ваш дорогой друг, мсье Большая Борзая, дал вашему отсутствию объяснения, показавшиеся мне несколько туманными. Вы отправились на сбор шампиньонов, которым сильный дождь последних дней, кажется, пошел на пользу. Так?
- Я нашел только поганки, мсье генерал-майор.
- А для заклятия злых духов, я думаю, вы оделись протестантским пастором?
- Квакером, мсье генерал-майор.
Так начался под бой часов в восемь утра в палатке Лафайета разговор между ним и Тюльпаном, которого часовой не узнал при его возвращении в Баррен Хил и немедленно привел к шефу, подталкивая штыком в спину.
Лафайет брился с помощью короткого клинка с перламутровой рукояткой, подарком герцогини Айенской, его тещи, напоминавшем о супруге Адриане, о которой он вспоминал только бреясь и когда писал длинные письма о своей славе. Порезав подбородок, глухо ругаясь и вытирая губкой капельку крови, он проворчал:
