И, действительно, после долгого молчания Тюльпан сказал:

- Мсье, в течение многих лет вы не слишком приветливо встречали меня во Франции.

- Э, мсье, - ответил герцог, - я вам объясню причины, если вы их не знаете. Почему бы и нет, если мы все равно разобьемся вместе.

- Я знаю, мсье. Я незаконнорожденный сын вашего отца, и той же крови, что и вы.

- Больше чем я, мой друг, - сказал герцог с горькой усмешкой. - Больше чем я, так как у вас есть татуировка на стопе, которую мой отец...скорее ваш, делал только тем детям, относительно которых он был уверен, что они произошли от его крови. В моем случае этого не было и моя стопа сохранила невинность. У меня это пожалуй единственное, что сохранило невинность. Видите ли, моя мать страшно любила наслаждения, и я Орлеанский лишь по имени, а не по крови, что приводило старика в ярость. Ваше существование вызывало у меня страшную досаду.

- Следовательно, я должен был исчезнуть в какой-нибудь ловушке для того, чтобы не загромождать историю.

- Поставьте себя на мое место! Я всегда верил, что меня ждет большое будущее. Как бы вы отнеслись к существованию второго герцога Орлеанского, который бы повсюду кричал, что настоящий герцог он, а не я?

- Ну, вначале нужно было бы ещё доказать мое происхождение.

- При наличии хороших адвокатов, особенно сейчас, когда всюду идут злобные судебные тяжбы, можно сделать все что-угодно. И кроме того, у вас есть татуировка. Она упомянута в завещании покойного герцога. (Он на мгновение замолчал.) Нужно было бы делить состояние, недвижимость, земли, леса...Вы не находите, что я слишком циничен? В данный момент - совершенно нет. Просто я исповедуюсь во всем, что есть во мне дурного, Господу, который должен быть где-то здесь неподалеку, учитывая высоту, на которой мы находимся, - добавил он, грустно улыбаясь.

- Монсиньор? - начал Тюльпан.

- Да, монсиньор? - переспросил герцог без тени иронии.

- Знаете ли вы, кто моя мать?

Герцог Орлеанский знал об этом уже несколько лет со слов отца - и уже был готов воскликнуть:

- Я знаю это совершенно точно, это мадам Дюбарри!

Но смутная надежда, что до Господа все-же не так близко, что они ещё не умерли, что у графини Дюбарри всегда были могущественные связи и она может оказаться грозной опорой для своего сына, остановили её имя на губах герцога.

- Нет... - сказал он, ... - не знаю. Оно не упомянуто в завещании.

Так Тюльпан и не узнал, что когда-то нашел нежную ласку в объятиях своей матери. Спустя некоторое время он меланхолично пробормотал:

- Нет сомнения в том, что она умерла... уже давно.

Единственным ответом ему был неопределенный жест герцога. После ещё более продолжительного молчания он спросил:

- Но, монсиньор, если в завещании упоминается о татуи ровке, то есть ли там какие-либо упоминания обо мне?

- Нет, - ответил герцог. - Правда. Никаких имен, никаких дат, никаких сведений. Но все же...

- Все же?

- Там есть приписка, что если однажды перед нами предстанет человек, родившийся в пятидесятые годы - в 58 году, если я не ошибаюсь, у которого будет такая татуировка, то мы должны уступить ему замок Морле в Нормандии с шестью фермами, сотнями гектаров хорошей земли и фруктовым садом. Вот и все.

После того, как герцог сделал это признание (что доставило ему определенное удовольствие, так как он был человеком хотя и неверующим, но зато суеверным), оно явно было услышано Могущественными Высшими Силами, которые, как известно, стоят на страже морали, хотя и не несут никаких обязательств, и пришлось им по вкусу, так как воздушный шар начал постепенно терять высоту и к изумлению обоих пассажиров, с головы до ног покрытых изморосью, мягко опустился на землю.

- "Черт возьми, может быть Бог существует?" - спросил герцог сам себя. Во всяком случае, он вернулся к вере.

Часы пробили полночь, когда он, весь растрепанный и растерзанный, появился у Агнии де Бюффон, которая с самой зари только и делала, что ломала руки и рыдала, опустился в кресло, потребовал коньяку и рассказал об ужасном путешествии.

- ...И наконец, моя дорогая, мы оказались на картофель ном поле, приземлившись очень мягко, хотя я все время боялся, что та дыра, образование которой привело к спуску воздушного шара, внезапно расширится и мы рухнем на землю. Крестьянин сказал, что мы находимся в десяти лье от Парижа, вот почему я вернулся только сейчас. Надеюсь, вы испугались?

- Мой дорогой, мой возлюбленный, я больше никогда вас не покину, даю вам честное слово!

- Агния, я нахожусь в большом затруднении. Человек, о котором я вам говорил, и который оказался моим невольным спутником в этом полете...я вам ещё не все сказал о нем - если не считать, что он очарователен, прекрасно образован и хорошо воспитан и что если бы не он, то я наверное умер бы от страха. Только...

- Да, мой друг?

- Только в то же время он - тот самый человек, которого я разыскивал в течение долгих лет. И почему? Не говорите этого никому: он - сын моего отца, тогда как я - нет, как вы знаете. И он тоже это знает.

- Что он знает?

- То, что я только что сказал. Теперь представьте, что он решит открыть это журналистам, писать в газеты, начнет судебный процесс, - как я буду при этом выглядеть? Всем станет известно, что я незаконнорожденный сын кучера, я же знаю, что моя мать понесла именно от кучера! Вот так обстоят дела, не сомневайтесь в этом!

- Но послушайте, Филипп, все что вы мне рассказали об этом юноше не дает оснований думать, что у него такие безумные амбиции. Не вы ли говорили, что он рассказывал о намерении вступить в армию Штатхудера в Голландии? И наконец, будь у него намерение поступить так, он давно мог это сделать.

- Во-первых, он недавно узнал, кто он такой. Во-вторых, он все время находился где-то далеко: в Америке с Лафайетом, в море с Джоном Полем Джонсом, в Англии, в Пруссии, в России, в Италии; но вот теперь он во Франции, черт побери! И как я могу быть уверенным в его намерениях?

- Как вы расстались друг с другом?

- Как лучшие друзья, даю вам слово. Он пожал мне руку и сказал: - Не волнуйтесь, монсиньор, даю вам слово, что я никогда не доставлю вам беспокойства.

- Очень хорошо. Но послушайте: там наверху я рассказал ему о приписке к завещанию моего отца...нет, его отца...в конце концов нашего. Так как он это никак не прокомментировал, то когда мы расставались, я сказал ему: Этот замок в Морле и все, что к нему относится, я передам вам без лишних формальностей.

Сделал я это просто из симпатии. И с моей стороны это был тактический шаг. Я делаю его богатым - он оставляет меня в покое.

- Так что же?

- Он отказался. Он сказал, что ведет жизнь бродяги и что во всем мире нет ни одной души, которой он хотел бы оставить этот замок. И в заключение он сказал фразу, которую я только что вам повторил: - "Не волнуйтесь, монсиньор, даю вам слово, что никогда не доставлю вам беспокойства." Да, и ещё он добавил: - "Ни за что".

- Я не понимаю, почему вы так переживаете! Этот юноша ничем вам не угрожает.

- Меня беспокоит человек, который отказывается от состо яния. Видели вы когда-нибудь такого человека? Это выше моего понимания. И я пришел к определенному заключению: это тип что-то задумал. Он отказывается от моего предложения, чтобы развязать руки. На самом деле он хочет получить все, мой титул, мое состояние, мое могущество! Ему это так просто не удастся, но чего не бывает в наше время. Все так неустойчиво, дорогая Агния!

- Вы не должны так переживать, мой дорогой.

- То, что я либерал, ещё не повод для того, чтоб стать простолюдином! Агния, моя дорогая Агния, этот молодой человек заставит меня сделать так, чтобы он оказался не в состоянии причинить мне вред, даже если у него нет такого намерения.

- Филипп! Нет, только не убийство, я прошу вас!

- Конечно нет! Это теперь не в моем вкусе.

- И вы обещали больше его не преследовать.