Копье выскользнуло из рук и зазвенело по цементу. А Скотт стоял, дрожа от возбуждения: он знал, чем вызвано его напряжение, знал точно, что должно было произойти... Что следовало сделать.

Скованным движением Скотт поднял копье и пошел в пески. Через несколько ярдов ноги его подломились и он тяжело сел, подогнув их под себя. Копье скатилось по коленям, а Скотт сидел все в той же позе, держа его руками и неверящим взглядом глядя на безмолвные пески.

Он ждал.

«Жизнь в кукольном домике» — так называлась одна из глав его книги. Последняя глава. Завершая ее, Скотт понял, что не сможет больше писать: самый маленький карандашик становился в его крошечных ручках бейсбольной битой. Он решил воспользоваться магнитофоном, но к тому моменту, когда получил его, голос его так ослаб, что и такая запись сделалась уже невозможной.

Но это было позже. А когда Лу однажды вошла в комнату, держа в руках громадный игрушечный дом, в Скотте было еще десять дюймов росту. Он отдыхал на подушечке — под кушеткой, чтобы Бет случайно не наступила на него. Скотт увидел, как Лу поставила домик на пол, и выбрался из-под кушетки. Лу опустилась на колени и наклонилась, приставив ухо к его рту.

— Зачем ты принесла это? — спросил он.

Лу ответила очень тихо, чтобы звук ее голоса не повредил барабанные перепонки мужа:

— Я думала, он тебе понравится.

Скотт собирался сказать, что ему этот домик совсем не нравится, но, взглянув на профиль Лу, пробормотал:

— Очень милый.

Это был игрушечный домик высшего класса. Теперь, когда его книга издавалась и переиздавалась, они могли позволить себе эту роскошь.

Он подошел к игрушке и поднялся на крыльцо. Странное чувство охватило его, когда его руки легли на сделанные под железо перильца, — странное чувство, как тогда, в ту ночь, на ступеньках фургона Клариссы.

Толкнув дверь, Скотт вошел в дом и закрыл ее за собой. Первой комнатой была просторная гостиная с легкими занавесками на окнах. Игрушечный камин, паркетный пол, окна, широкие подоконники, подсвечники — приятная комната, за исключением одной вещи: одной стены не было. И через эту отсутствующую стену он увидел наблюдавшую за ним с мягкой улыбкой Лу.

— Нравится тебе?

Скотт прошел через комнату и, остановившись там, где следовало бы быть стене, спросил:

— А мебель?

— Она в... — начала было Лу, но, заметив, что он вздрогнул от грома ее голоса, добавила очень тихо: — Она в машине.

— Понятно.

Скотт вернулся в комнату.

— Я сейчас принесу. А ты осмотри дом.

Лу пошла, ее тяжелые шаги сотрясали пол настоящей гостиной. Потом хлопнула настоящая входная дверь.

Скотт пошел осматривать свой игрушечный домик.

К полудню вся мебель была расставлена, и Скотт попросил Лу придвинуть его дом к стене за кушеткой, чтобы в нем стало как бы четыре стены и можно было чувствовать себя в безопасности. Бет строго-настрого было запрещено подходить к домику, но кошка вполне могла бы в него забраться.

Скотт также попросил Лу протянуть в домик провод, чтобы подключить маленькую лампочку с елочной гирлянды. При всем своем энтузиазме Лу забыла про необходимое ему освещение. А Скотту очень хотелось, чтобы в его домике был еще и водопровод, но это было, конечно, невозможно.

Скотт переехал в игрушечный домик, где явно не хватало комфорта, ведь куклы в нем не нуждаются. Креслица, даже в гостиной, были с прямыми спинками и очень неудобные: не хватало мягких сидений. На кровати не было ни сетки, ни матраса Лу сшила из лоскута материи матрасик, набив его ватой, чтобы Скотту не пришлось спать на жестком дереве.

Жизнь в кукольном домике не была настоящей жизнью: можно было сколько угодно сидеть за сияющим пианино, желая поиграть, но пальцы перебирали только нарисованную клавиатуру пустого ящика; можно было пойти на кухню и в поисках завтрака безуспешно дергать ручку холодильника, сделанного из цельного куска пластмассы или поворачивать без всякого толку ручки на плите — и вечности не хватило бы, чтоб вскипятить на ней кастрюльку воды; можно было до посинения крутить водопроводные краны, ожидая, что из них вдруг чудесным образом что-нибудь потечет; можно было снова и снова класть одежду в крошечную стиральную машину и доставать ее оттуда точно такой же сухой и грязной; можно было даже положить настоящие деревянные щепочки в камин и зажечь их, но тогда пришлось бы спешно спасаться от дыма, потому что настоящего дымохода не было.

И наступила ночь, когда ему пришлось снять обручальное кольцо, которое он носил на веревочке, надетой на шею. Оно стало очень тяжелым, как громадный золотой обруч. Скотт отнес его наверх, в спальню, и положил в нижний ящик комода.

Сидя на краешке кровати и глядя на бюро с ящичками, он думал о кольце, думал о том, что оно было тем корнем, который все эти месяцы связывал его с семьей и который теперь вырван и лежит мертвый. В ящичке маленького комодика. Его брак, таким образом, отныне формально расторгнут.

В тот день Бет принесла ему куклу и оставила ее на крыльце домика. Сначала Скотт упорно не замечал подарка, но потом, не удержавшись, подошел к кукле, сидевшей на верхней ступеньке крыльца в легком костюмчике голубого цвета.

— Что, озябла? — спросил он, беря ее в руки.

Кукла безмолвствовала.

Он отнес ее наверх и положил на кровать. Кукольные глазки захлопнулись.

— Нет, нет, не засыпай, — запротестовал Скотт и усадил куклу, согнув ее в том месте, где длинные жесткие ноги присоединялись к туловищу. — Вот так.

Кукла сидела, тараща на него свои раскрашенные глаза.

— Какой на тебе милый летний костюмчик, — сказал Скотт и, протянув руку, откинул назад ее льняные волосы. — Кто же сделал такую красоту?

А кукла не отвечала и все так же сидела в одном положении, с раздвинутыми ногами и приподнятыми руками, словно застыв в нерешительности перед объятием.

Ткнув пальцем в ее твердую маленькую грудь и нечаянно сдернув лифчик, Скотт с неподдельным удивлением и даже чуть-чуть строго спросил:

— А зачем это ты носишь лифчик?

Кукла отрешенно глядела на него.

— Ресницы из целлулоида, ушей нет; плоская, как доска, — заметил он совсем уж бестактно.

А она все так же молча таращила на него невидящий взгляд.

Позже, извинившись перед своей новой подругой за грубое поведение, Скотт рассказал ей историю своей жизни. В полумраке спальни она терпеливо внимала его словам, как и прежде, уставившись на него голубыми стеклянными глазками и сладострастно поджимая безжизненные губки как бы в предвкушении несбыточного поцелуя.

Поздно вечером он уложил куклу на кровать и вытянулся рядом с ней. Она тут же заснула. Скотт повернул ее на бок.

— Спи, — прошептал он, обвив вокруг нее руку и прижавшись к прохладной, сделанной как будто из гипса ноге. Бедро куклы больно упиралось ему в живот. Скотт перевернул новую подругу на другой бок и, снова прижавшись к ней, обнял за талию.

В полночь он вскочил как ужаленный и непонимающим взглядом уставился на чью-то гладкую голую спину, лежащую рядом с ним, на желтые волосы, завязанные в хвостик красной ленточкой. Сердце его готово было выпрыгнуть из груди.

— Кто ты? — шепотом спросил Скотт и, не дождавшись ответа, дотронулся до твердого, холодного тела.

Вспомнил!

Рыдания сотрясли его грудь.

— Почему ты ненастоящая? — спрашивал он. Но соседка безучастно молчала. Скотт зарылся лицом в ее мягкие льняные волосы и, крепко сжав ее в объятиях, вскоре уснул.

Сидя на холодном песке, он бессмысленно глядел на руку куклы, торчащую из громадной картонной коробки. Это она навеяла на него воспоминания.

Скотт моргнул и огляделся. Как давно все это было! Уже и не вспомнить. Много важнее определить, как долго он тут грезил. Но как узнать это? Луч света все еще пробивается через окно.

Он опять заморгал и огляделся.

Больше нельзя сидеть в бездействии. Если начнет темнеть, ему уже ни за что... И мысли смешались.