— И она же еще и недовольна, — театрально всплескивает он руками. — Сама ж хотела — не то черного коня, не то черного человека, на коня похожего, не то черного колдуна, похожего на человека. Так все для тебя, Роззи, — еще один широкий театральный жест. — Хвост отращивать, уж извини, не стал. Но кто может быть ближе к коню, чем влюбленный в свою работу конюх?

— Какой черный конь?.. Что за черный человек? — пытаюсь припомнить наш последний разговор. Да, что-то он спрашивал тогда о предпочтительном облике. Но я уже засыпала. И была пьяна… Что же я там ему наговорила-то?..

— Черный конь — вот. Самый, что ни есть, настоящий. И он действительно твой. Да ты подойди, не бойся. Погладь.

Подхожу. Как не подойти к такому красавцу. Он чуть фырчит, приветствуя меня, я хлопаю его по шее, глажу, даже прижимаюсь щекой. Такой теплый, такой живой… Мой. Забираюсь пальцами в его гриву, перебираю длинные жесткие волоски. И нащупываю цепочку.

Резко поднимаю голову. Да, так и есть, моя, с маленькой бриллиантовой капелькой.

— Ну, вот зачем? — горько выговариваю ему, выплетая из гривы свою цепочку. — Зачем было устраивать эту нелепую кражу? Заманивать меня сюда, оскорблять, пугать.

— Я никогда не оскорблял тебя Роуз, — качает он головой. И в кои-то веки совсем не смеется. — Назвать красивую женщину красоткой — не оскорбление. Позвать ее танцевать — тем более.

— И на сеновал — в самый раз, — скептически хмыкаю я.

— И на сеновал, — не на миг не смущается это чудовище. — Я же позвал, а не затащил. По сути — просто выразил восхищение понравившейся женщиной, сказал, что она нравится мне настолько, что я хотел бы быть с ней близок, — он чуть улыбается. Мягко, кончиками губ. И на лице конюха эта улыбка смотрится куда естественней, чем на лице герцога. — Здесь нет оскорбления, Роззи. Только восхищение твоей красотой.

Неожиданно он оказался совсем рядом. Да, я, вроде, видела, как он приближался: медленно, неспешно, в такт собственным словам. Но вот очередной его шаг — и он вдруг так близко, что сложно дышать. Пытаюсь сделать шажок назад, но только упираюсь спиной в бок лошади. Та недовольно переступает с ноги на ногу.

— А ваши люди? — раз уж отступать некуда, приходится нападать. — Ведь это вы приказали им запереть меня здесь, верно? Вы позволили им обращаться со мной, словно с падшей женщиной! Насмехаться надо мной, оскорблять — прилюдно, на всю гостиницу!

— Насмехаться? — он хмурится и даже делает маленький шаг назад. — Такого я им не позволял, и они за это ответят. Я действительно распорядился проводить тебя сюда, если ты пожелаешь. И заблокировать дверь. Но мысли и языки распускать при этом не требовалось! Ни одному человеку не позволено обижать мою женщину, Роуз. И этим двум придется горько пожалеть о содеянном. Им крайне повезло, что они нужны мне еще живыми. Но вот их невредимость больше не требуется.

— Невредимость им нужна, чтоб выполнять свою работу, — осторожно заметила я. Таким он меня пугал. Пусть бы лучше смеялся.

— А все, нет у них больше работы, они не справились, — усмехается мой собеседник. — Герцогиня сбежала сегодня с конюхом. Бедный герцог, так жаль, так жаль. Что люди скажут?.. Видно, совсем оказался негоден в постели…

— В постели? — хмыкаю в ответ я, вспоминая наш вчерашний вечер на постоялом дворе. — Ну да, что было, то было — только по головке погладить и сумел, как до постели дело дошло…

И тут я осознаю, что он сказал. И холодею.

— Да вы что?! Что значит, сбежала? Да вы понимаете?.. Да я же…

— Тихо, Роззи, тихо, что ты? — он обнимает меня так стремительно, что я просто не успеваю отстраниться. Одна рука ложится мне на поясницу, другая прижимает голову к его плечу. — Что тебе за печаль до той герцогини? Ты — не она. Ее вообще не существует. Она — миф, фантом, легенда, которую мы дарим с тобой дорогому герцогу.

— Неправда, она — я, — пытаюсь вырваться, пытаюсь спорить. — Вернее, я и есть герцогиня, меня огласили так в церкви, я жена герцога, вашими же стараниями, вашей ложью, но я стала женой герцога…

— Нет, Роззи, нет, — чуть качает он головой, не выпуская меня. — Все не так. Женой герцога стала некая Роуз Элизабет Ривербел.

— Но это я — Роуз Элизабет Ривербел! — твержу с отчаяньем.

— Ты-ы? Вот это сборище имен? — в его голосе вновь ирония. — Забудь, маленькая. Они отныне отдельно, ты — отдельно. Я уже забрал тебя из этой нелепой реальности, где все кичатся статусами и благородством, а сами торгуют своими дочерями, словно тюками сена. Ты больше не дочь графа и не жена герцога, не дворянка, не крестьянка, не горожанка.

— Но кто я тогда?

— Ты Роуз. Роза. Моя прекрасная белая роза. Моя подруга, моя сообщница, моя женщина. Моя.

— Но я не хочу!

— Чего, Роззи?

— Быть чьей-то сообщницей. Женщиной без имени, без положения, без репутации. Изгнанницей, преступницей… Я выходила замуж — просто замуж, чтобы быть верной женой своему мужу, матерью его детей…

— Ага, ага, ага. Только ты не выходила — тебя выдавали. Отдавали, и мнения твоего об этом браке не спрашивали. Тебя отдал мне из рук в руки твой отец — и по законам этого мира он имел полное право распорядиться твоей судьбой подобным образом. А значит, я вправе владеть тобой. И вправе решать, какой будет твоя судьба отныне, — спокойно сообщил мне тот, кто не был тут конюхом так же, как и не был мне мужем. Или все-таки был? Ведь отец отдал меня именно ему. — Разве это я придумал, что женщина не выбирает себе судьбу в этом мире? Это всегда делает за нее мужчина — отец, брат, муж, любовник. Вот я и выбрал, Роуз, — ты будешь счастлива. Свободна от всех их глупостей и ограничений…

— Свободна? Не имея ничего? — я, наконец, вырвалась из его объятий. Или он отпустил?

— А раньше ты имела все? — невозмутимо поинтересовался тот, кто сегодня изображал конюха. И — дабы не выходить из образа, видимо — начал спокойно и деловито отвязывать коня. — Да даже платья, которые ты носила, принадлежали твоему отцу, и он был волен снять их с тебя в любой момент, — сообщил он мне, не отвлекаясь от своего занятия.

— Раньше у меня было мое доброе имя, — раздраженно бросила ему в спину. Да что ж он все выворачивает!

— Но отец сменил его тебе, как только ему приспичило. Не слишком интересуясь, на что, — лишь легкое пожатие плеч и, взявшись за недоуздок, он тянет коня в денник, а мне приходится отходить, потому что разворачивающийся в проходе огромный конь — это аргумент. — Так зачем тебе цепляться за имена, которые тебе давали и дают другие?

— Но за что мне еще цепляться? За что? — я чувствую почти что отчаянье. Как бы он не играл словами, он был прав в одном: у меня никогда не было ничего своего, начиная от вещей и заканчивая правом на собственное мнение. И сейчас — больше, чем когда бы то ни было.

— За кого, — задвинув за конем дверь, он закрывает защелку. — За меня, — оборачивается и глядит мне в глаза, не скрывая веселья. — Я сегодня настолько красив, что грех и не подержаться. Так как насчет сеновала, Роз-зи? Ты ведь, собственно, за этим пришла?

— Я пришла за своей подвеской. И за объяснениями вашему поведению… Не подходите! — его улыбка стала откровенно хищной, и потому пугала.

— Ну почему же? — он сделал маленький шажок в мою сторону. Я попятилась. — Я еще столько всего могу объяснить, — еще один шажок, и я снова пячусь. — На ушко. А уж как я хорошо объясняю жестами…

— Не трогайте меня! Я не хочу!

— Не хочешь чего, Роз-зи? — его улыбка настолько откровенна, что я мгновенно краснею. Но все равно отступаю.

— Не хочу быть с вами, когда вы такой! Не хочу участвовать в ваших играх! Не хочу изменять герцогу… — он резко подается вперед, и я с визгом отпрыгиваю — … с конюхом! Это недостойно и мерзко!

— Зато очень сладко, Роззи. Уверен, тебе очень… очень понравится, — он вновь стремительно кидается ко мне, и я не выдерживаю, бросаюсь прочь. Дверь заперта, да и дорогу к ней перегораживает разыгравшийся в очередной раз лже-конюх, поэтому бегу в другую сторону, вдаль по проходу, куда — не важно, лишь бы прочь…