— О, не волнуйся, Роззи, все просто чудно, — улыбаясь светло и открыто, заявил сиятельный Герхард. — Меня всего лишь вызвали на дуэль.
— Лис… — сердце ухнуло куда-то вниз. Сразу вспомнилось то копье, и труп на ступенях, и кровь, вытекающая бесконечно…
— Да все прекрасно, моя графиня, что ты? На диво удачно все получилось. Я, признаться, и сам подумывал с кем разругаться, а тут, представляешь, сынок того типа, что я объявил любовником твоей тетки. Решил оскорбиться. Так мило с его стороны…
— И теперь ты его убьешь? Это будет, по-твоему, мило? — стало горько. Бал мгновенно потерял свои краски. Мой муж — чудовище. Хотя, о чем я? Он мне даже не муж… Все ложь, он просто так развлекается: девочку — в жены, мальчика — на дуэль. А послезавтра он перестанет быть графом, станет кучером… или мельником. И следов не найти…
— Роззи, ну что за мрачные мысли? Мы деремся до первой крови. Чтобы как следует отдохнуть, настоящим мужчинам танцев мало. Нужна более интенсивная нагрузка, элемент риска, опасности… Не переживай, не трону я малыша. Так, чуть-чуть помучаю только — ему даже понравится.
Что я могу ответить? Мне, конечно, хочется верить. В конце концов, тех типов он убил из-за меня. Сорвался, потому что мне угрожали. А теперь меня рядом не будет. Я вообще буду спать, дуэль же у них на рассвете.
И я ушла танцевать. Танцевать, и забыть обо всем — у меня, все-таки, первый бал. А дуэль — что ж поделать, Лис прав: мужчины во все века дрались. Да и сын виконта Дордиджа сам нарвался. Хотелось ему с моим мужем силой да ловкостью помериться — вот и пусть. Даже переживать не буду. За обоих.
До спальни добралась глубоко за полночь. Усталая, почти не чувствуя ног. Мой сиятельный супруг любезно сопроводил, но ложиться со мной как всегда не стал. Я и не настаивала — хотелось упасть и уснуть. А останется его рыжее сиятельство — еще супружеский долг исполнять придется. Нет, теоретически я, конечно, за. Но не сегодня!
Уснула мгновенно. А проснулась от дикой боли. Казалось, кто-то запустил мне руку в живот и выдирает внутренности. Сердце застыло, не в силах биться, легкие замерли, не позволяя мне сделать ни вздоха, в глазах — пелена. Я забилась в судорогах, пытаясь избавиться от этой боли, стараясь вновь научиться дышать.
— Лис… — прошептала отчаянно, ни на что не надеясь. — Лис… — почти прохрипела, — Лис…
Он не пришел и не отозвался. Не удивительно: рассвет. У него дуэль. А у меня…
Боль схлынула почти мгновенно, оставляя после себя лишь мучительную, сосущую пустоту. В глазах потемнело и я провалилась куда-то в небытие…
Нет, не в небытие. С ужасом ощутила, что проваливаюсь я буквально — сквозь собственную сорочку, сквозь постель и матрасы… Я заорала, забарахтавшись, попытавшись выбраться, сесть, удержать на себе одежду…
Морок сгинул. Я сижу на кровати (на кровати, а не в ее недрах), и сорочка на мне надета, а не просто прикрывает меня сверху. Глубоко вздохнув, я подвинулась к краю кровати и спустила ноги на пол. Схватилась за столбик, что держал балдахин… И вновь заорала в ужасе, переходя на истошный визг, срывая голос: рука свободно прошла сквозь столбик. И снова… И еще…
ГЛАВА 10.
Небо медленно розовело, даря миру все новые краски, цветы раскрывали свои сонные лепестки, одаривая вселенную ароматами, птицы искусно заполняли пространство звуком. Его сиятельство Герхард Эммануил фон Шрок, в иных обстоятельствах предпочитавший короткое и благозвучное «Лис», небрежно смахнул с рукава несуществующую пылинку, достал из кармана золотой брикет и задумчиво взглянул на стрелки часов. Увы, время еще было. Его противник не опаздывал, он просто был чуть более пунктуален и собирался явиться точно к сроку.
Лис, впрочем, тоже никуда не спешил. Просто нежными красками рассвета, да и пением птиц предпочитал наслаждаться в роще, а не в душных покоях. А то, что в эту симфонию природы вот-вот ворвется жаркий гейзер человеческих эмоций, делало ожидание еще более сладким. Он предвкушал. О, да. Он уже почти наслаждался.
Но вот, наконец, все в сборе. Правила оглашены, предложения об извинениях отвергнуты, оружие выбрано. Лис небрежно скидывает кафтан на руки своего слуги, и, оставшись лишь в сорочке и камзоле, неспешно движется в центр отведенной для дуэли поляны. Его противник, молодой виконт Дордижд пылает праведным негодованием невероятно красиво и аппетитно. Просто лапочка! Не волнуйся, малыш, первая кровь на этой дуэли прольется очень, очень не скоро…
Лис отсалютовал противнику, встал в позицию, сделал резкий выпад — разумеется, мимо. Тут же ушел в оборону, почти раскрылся очередным неудачным выпадом и «чудом» избежал удара… От виконта повеяло удовлетворением, его нервное напряжение чуть спало — видно, оценил, что противник ему вполне по силам, более того, что противник в определенных моментах откровенно слаб… Конечно, слаб. Вот, видишь, даже споткнулся и «чудом» на ногах устоял. И опять едва удар не пропустил… А вот теперь стремительная контратака, и «чудом» уцелел уже виконт, едва не лишившись при этом глаза…
Лис наслаждался. Он танцевал, его шпага пела, тело впитывало эмоции раззадоренного виконта, становясь все более сильным и настоящим с каждой выпитой каплей. Он чувствовал пот, стекающий по виску. И прилипшую к спине батистовую сорочку. Ощущал небольшие неровности стельки в правом сапоге. Нет, ему все это не мешало, ему просто нравилось ощущать. Уходя от очередного выпада противника, он даже позволил себе упасть — просто ради удовольствия перекатиться по жесткой земле, ощутив спиной все мелкие и крупные камни, бугорки и выбоины. И даже чихнуть от забившейся в ноздри пыли. Не изобразить чихание, нет — просто чихнуть…
Конечно, он вскочил быстрее, чем противник сумел воспользоваться своим преимуществом. Разумеется, вновь слегка припугнул его, опять чиркнув шпагой перед самым виконтовым носом. Даже позволил себе чуть-чуть пропороть ему левый рукав — самую малость, а то не дай Деус, у виконта там какая царапина, которую он поспешит выдать за первую кровь. Эту бурю эмоций, эту смертельную страсть к победе над мнимым врагом Лис хотел бы пить бесконечно. Ну, или хотя бы до тех пор, пока виконт будет в состоянии эту страсть испытывать, ведь усталость, увы, притупляет любые страсти…
Он вновь отступал, виртуозно разыгрывая суетливость и неуверенность и едва не облизываясь от того азарта, которым делился с ним его взвинченный до предела соперник… И вдруг задохнулся, ослеп, оглох — мгновенно и абсолютно. Дикая, совершенно потусторонняя боль пронзила внутренности — и никакого отношения к удару шпагой эта боль не имела. Да и не почувствовал бы он сейчас любой удар… Он, собственно, и не почувствовал. Шпага виконта, не встретив сопротивления на своем пути, проткнула ему легкое за миг до того, как он безвольным кулем повалился на землю.
Очнулся он быстро, фактически сразу. Наваждение прошло, он вновь мог видеть, слышать, ощущать, дышать… Вот дышать было… больно, и кровь пенилась на губах, и какие-то люди склонялись над ним, закрывая небо. Что-то говорили наперебой, чего-то боялись и рвали пуговицы его любимого песочного камзола.
— Лежите, граф, лежите, врач сейчас будет…
— Не стоит… — Лис тяжело закашлялся. — Не страшно… У меня свой… — попытался, было, привстать, но голова закружилась, и пришлось вновь бессильно откинуться на землю. Все же у полного очеловечивания были свои недостатки. Рана его, разумеется, не убьет, исцелиться не сложно. Но ведь не при всех же, его методы исцеления слишком уж кардинальны для почтеннейшей публики. Сначала надо добраться до выделенных ему покоев.
— Гастон, — окликнул он слугу, — помоги.
С помощью верного секретаря почти удалось подняться (было бы значительно проще, если б не приходилось при этом отбиваться от множества рук, пытавшихся его удержать), но тут его сердце пронзил бесконечный ужас, а где-то в глубинах черепа завибрировал отчаянный женский крик.
— Роззи, — обреченно прошептал Лис, наконец осознавая произошедшее. И отчаянно рванулся к ней, позабыв про «смертельную рану» и «тяжелое состояние». К счастью — вместе с раненым телом, хотя это уже действительно — чудом.