— Смотри, как близко мы от Черной Бороды! — встревоженно проговорил Захи.

— Пошел он к черту! — ухмыльнулся Гринзейл. Он запустил пальцы в мягкие волосы Анны и повернул к свету ее бледное лицо.

— Эй, кто-то идет — слышишь? — отрывисто вскрикнул Захи.

Это был несомненно голос французика Танти, горланившего старую матросскую песню:

Отважное сердце и пара штанов —

и что еще нужно для нас, моряков?..

Слышно было, как он, спотыкаясь, спускался по ступеням трапа, который вел в кладовую.

— Прячь ее, быстро! — единым духом прошептал Захи, и поскольку Гринзейл даже не пошевельнулся, принялся за дело самостоятельно, набросив на Анну охапку пустых мешков.

— Пырни-ка лучше ножом этого французского слизняка, — предложил Гринзейл.

Захи выразил искренний протест:

— Да ты что? Ребята тебе глаза повышибают! Точно, говорю тебе! Танти — единственный кок, который когда-либо был у нас на судне!

Гринзейл пробормотал проклятие в адрес стряпни Танти и положил ладонь на рукоятку ножа.

— Нет, нет! — Захи поспешно схватил его за руку. В это мгновение Французик Танти толкнул разбитую дверь и в изумлении заморгал на них глазами.

— А что вы, ребята, делаете здесь? — спросил он.

— А, Танти! — с деланной небрежностью приветствовал его Захи. — Мы только что спустились сюда из каюты Черной Бороды, чтобы поймать пару крыс для забавы. Хотим напоить их пьяными и заставить драться, понимаешь?

При упоминании о крысах Танти брезгливо поморщился:

— Слушайте, ребята — будьте друзьями и притащите-ка ко мне парочку мешков муки, ладно? Там сейчас такое твориться — ей-богу! — что никого не допросишься помочь. Только послушайте, как они орут, эти черти!

Сверху донесся еще более сильный гул голосов, топот ног и пьяные крики.

— Я собираюсь устроить сегодня такой ужин, что вы все языки проглотите!

— А что это будет, Танти? — заискивающе спросил Захи. Он изо всех сил старался не смотреть на мешки, которые начали слегка шевелиться.

Лицо Танти расплылось в улыбке:

— Пирог, мой мальчик! Как у родной матушки!

Из-под мешков послышалось неясное бормотание. Танти озабоченно повернул голову по направлению шума:

— Черт бы побрал этих проклятых крыс! Пошли быстрее, ребята, прошу вас!

Он отобрал несколько мешков с мукой и указал на них, недвусмысленно давая матросам понять, в чем именно должна заключаться их помощь.

Захария Лонг заколебался. Ему очень хотелось присоединиться к пирушке наверху. Он не желал обидеть кока Танти и, конечно, был далек от мысли вступать в конфликт с Черной Бородой. Избегая глаз Гринзейла, он закинул на плечо один из мешков.

— Я… я принесу своей мешок попозже, Танти, — нахмурясь, проговорил Гринзейл. — Как только поймаю крыс… Оставь мне фонарь!

Некоторое время он стоял, прислушиваясь к их удаляющимся шагам, потом нагнулся и стащил мешки, прикрывавшие тело Анны. Она все еще была без сознания. Он отстегнул флягу с ромом, висевшую у него на поясе, и влил немного жидкости в полураскрытые губы девушки. Она поперхнулась, закашлялась, глотнула, и ресницы ее задрожали. Гринзейл присел рядом с ней на корточки. Угрызения совести нисколько не тревожили его. Терпеливо, словно кот, поджидающий добычу, он молча сидел и ждал…

Некоторое время Анна лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к неясному шуму, крикам и голосам, доносившимся до нее словно из гулкого ущелья. Затем, с трудом приоткрыв веки, она увидела перед собой желтое пятно света, которое постепенно расширялось. Она приняла его за солнечный свет, поскольку глаза ее, все еще с трудом различавшие предметы, не разглядели в полумраке очертания тусклого фонаря. Ложе, на котором она лежала, показалось ей удивительно удобным, мягким и уютным. Сначала она воспринимала все это бездумно, не отдавая себе отчет в том, где она и что с ней. Затем до ее сознания дошел запах прелой муки и тошнотворный сладковатый аромат гнили, доносившийся от мешков и покрытых паутиной бочек, нагроможденных вокруг нее.

Первой отчетливой мыслью Анны было то, что она лежит в какой-то кладовке или погребе. Она широко раскрыла глаза, одновременно подняв голову, и увидела перед собой ухмыляющуюся, измазанную сажей зверскую рожу с блестящими белками глаз и оскаленными зубами. В своем неожиданном пробуждении к действительности она не сразу поняла, что это был один из пиратов Черной Бороды; в первую минуту она вообще не приняла его за человеческое существо…

Капитан Тич от души предавался разнузданному веселью, царившему вокруг. Он ни разу не вспомнил об Анне. Только после очередного хвастливого упоминания о том, как ему удалось натянуть нос фрегату, мысли его обратились к девушке.

— Эй, а где моя девчонка? — заревел он. Лори Блайт, скромно сидевший неподалеку от Черной Бороды за уставленным едой и напитками столом, покрылся смертельной бледностью. Он тоже задавал себе этот вопрос. Вероятнее всего, ей удалось уцелеть в бою, потому что каждого мертвеца из состава команды тащили к Лори в надежде на хирургическое чудо, и Анны не было ни среди мертвых, ни среди раненых. Он не сомневался в том, что Анна непременно разыскала бы его, если бы получила какую-нибудь травму. Впрочем, весьма многие из буканьеров обходились без этого, несмотря на зияющие раны и вздувшиеся синяки от контузий. Лори обратил внимание на своего соседа по столу, который с аппетитом ел и пил, оживленно принимая участие в общем грубом весельи и совершенно не заботясь о кровоточащей ране на голове, стоившей ему целиком левого уха. Из-за такой мелочи он не считал возможным беспокоить корабельного хирурга! У других были раздавлены пальцы отдачей собственных пушек — травма, способная уложить в постель не менее чем на месяц любого из эдинбургских горожан, — но эти люди здесь, казалось, вообще не ощущали боли. Вряд ли они были физически более выносливы, чем эдинбургские фермеры или ремесленники; просто, примирившись с неизбежностью смерти, грозившей им на каждом шагу, пираты относились к своему телу, как к чему-то временному и недолговечному, служащему всего лишь орудием для драк и удовольствий. Поэтому незначительное ранение или потеря какой-нибудь второстепенной части тела нс вызывали в них тревог и огорчений, если это обстоятельство не мешало им осушить до дна добрую флягу с ромом. Что касается Анны, то Лори успокаивал себя надеждой, что она, вероятно, благоразумно укрылась в каком-нибудь закоулке, чтобы избежать необходимости участвовать в пирушке в столь мало подходящей для нее компании.

— Где же, черт побери, эта девчонка! — снова заревел Тич и для пущего эффекта выпалил в потолок из обоих своих пистолетов с таким грохотом, что каждому из присутствующих в каюте показалось, будто его оглушили ударом дубинки по ушам.

— Она лежала на крышке кормового трюма, — с виноватым видом сказал Фрейтас. — Я приказал двум парням снести ее вниз…

— Каким двум парням, черт тебя подери? — Тич был уже на ногах. Глаза его метали молнии, и он яростно жевал косички своей бороды.

Предчувствуя, что Фрейтас сейчас назовет его имя, Захи Лонг хрипло откликнулся:

— Это был я, капитан — я и Дик Гринзейл. Она была уже мертвая — совсем мертвая, капитан, когда мы ее подняли, — а Фрейтас сказал: «Если она мертва, то бросьте ее за борт»… — ну, мы и бросили. Всего лишь девчонка, капитан! Мы таких, бывало, целыми дюжинами отправляли за борт, — помните, капитан Тич?

Лори вскочил на ноги:

— Проклятый пес! Откуда ты взял, что она была мертва?

Захи всерьез обиделся на то, что его подвергают такому тщательному допросу по пустяшному поводу смерти какой-то девчонки.

— Ее прошила насквозь мушкетная пуля, — воинственно отпарировал он.

— Куда? Куда ее ранило? — заорал Лори. — Скажи мне, куда?

Он шагнул к Захи с таким угрожающим видом, что тот присел и выхватил нож, чтобы встретить его во всеоружии.

Тич выдернул свою шпагу из досок палубы, куда он воткнул ее, чтобы она не мешала за столом, и острое лезвие, мелькнув, словно солнечный блик, впилось в предплечье Захи. Кровь густой волной хлынула из раны.