Анне следовало бы запомнить его лицо именно таким, каким она видела его сейчас: бледное, искаженное от боли, и тем не менее полное сострадания к ней. Но она все еще чувствовала себя чересчур оскорбленной, когда раздался стук в дверь, и голос Лори попросил ее отворить. С легким вздохом Анна откинула щеколду. Лори торопливо вошел в комнату, неся с собой бутылку и полотенца.

— Анна, — поспешно проговорил он, — тебе лучше вернуться к Тичу, если ты не хочешь скандала. Представляешь, что будет, если он обнаружит тебя здесь?

Анна согласно кивнула и молча направилась к двери, не взглянув на раненого лейтенанта. Но Мэйнард с усилием, которое стоило ему многого, поднялся на подушках и протянул к. ней руку:

— Пожалуйста, — сказал он, — примите мою благодарность. Возможно, в моем положении не очень-то уместно выражать вам сочувствие, но я в самом деле искренне сочувствую вам! И я очень хотел бы надеяться на встречу с вами при более счастливых обстоятельствах!

Анна с минуту колебалась, но затем вернулась и пожала протянутую руку:

— Я… я тоже этого желаю, мистер Мэйнард…

Лори, недоуменно глядевший на эту сцену, счел необходимым вмешаться:

— Бога ради, приятель, лежите спокойно, если не хотите истечь кровью! Анна, умоляю тебя — уходи отсюда немедленно!

Анна молча прошла по темному коридору к лестнице, ведущей вниз. Сердце ее билось так, что казалось, будто стук его явственно отдается в ее ушах. Снизу, из столового зала, доносились вопли, хохот и крики пирующих пиратов. Поняв, что там сейчас не до нее, и что ее присутствие среди разгульного веселья осатаневших от рома пьяных бандитов вряд ли может пойти ей на пользу, Анна вздохнула, повернулась и тихонько прошмыгнула назад по коридору в свою комнату…

— Чувствуешь запах золота в этом бризе, девочка? — Тич, весело сопя, с наслаждением принюхался к теплому утреннему ветерку. — Это ветер удачи! Он дует в паруса испанских галеонов52, плывущих домой из Панамы. И ты скоро их увидишь, если только я не проклятый невезучий пес! Они идут мимо Ямайки, через Наветренный проход, чтобы потихоньку прокрасться в открытое море мимо таких, как мы, веселых ребят!

Он довольно расхохотался:

— Корабли сокровищ, моя милая, нагруженные золотом, драгоценностями, жемчугом и сапфирами! Шестидесятипушечные галеоны, битком набитые золотом! А при виде нас они подбирают юбки и бегут, как старые жирные купчихи! Ну, а теперь — передышка! Отдохни и хорошенько оботрись от пота, если не хочешь заболеть золотухой!

Анна послушно опустила тяжелый тренировочный палаш, переводя дыхание и отбрасывая тыльной стороной ладони прядку золотистых волос, упавшую на ее мокрый вспотевший лоб. Она ухватилась за поручень юта, ощутив под натруженными руками нагретое солнцем горячее дерево, подставляя разгоряченное лицо освежающему дуновению легкого ветерка.

В течение многих недель «Ройял Джеймс» крейсировал к северу от Тортуги, захватывая тут и там незначительные призы, чтобы обеспечить себя провизией, пополнить запасы крепких напитков и захватить пару-другую сундуков с монетами и драгоценностями, ожидая появления более крупной добычи. Капитан Тич, осторожный и осмотрительный, с тщательно подобранной командой, которой он почти доверял, относился к Анне с дружелюбной снисходительностью и сентиментальной жалостью, как к хромой чайке или пойманному жуку. От скуки он проводил много часов, обучая ее настоящим, боевым приемам владения саблей, благодаря чему Анне пришлось сделать несколько обескуражившее ее открытие, что искусство фехтования, которое до тонкостей знал и великолепным мастером которого являлся ее отец, становилось относительно бесполезным, если противник в свою очередь также не был джентльменом с благородными и рыцарскими манерами. Сабли в руках корсаров были отнюдь не инструментом утонченного благородства и куртуазной вежливости, но оружием свирепых атак, в которых единственным законным правилом было либо поразить врага, либо умереть.

Теперь Анна владела шпагой и пистолетом так, как с ними и следовало обращаться в тесных помещениях и бешеной сутолоке палубных боев или трактирных драк. Она была прилежной ученицей, сознающей, что если уж ей довелось очутиться в подобной компании, то она должна научиться хотя бы защищаться на равных условиях и равным оружием.

Так проходили дни, — дни вахт, попоек и энергичных упражнений во владении оружием, время от времени прерывавшиеся возбуждением погони и захвата случайного приза, — и ночи, напоенные зноем, пропитанные дурманящим острым ароматом рома. Но неизменно — при дневном свете или при свете луны — несколько пиратов постоянно находились на продуваемых ветром реях, внимательно вглядываясь вдаль, высматривая на горизонте красные и коричневые паруса испанских королевских кораблей с сокровищами, ныне уже не так многочисленные после того, как слава и богатство Испании поуменьшилось, в двух разрушительных войнах.

Наконец, терпение буканьеров было вознаграждено, и галеоны были выслежены; атмосфера на маленьком шлюпе сразу стала тревожной и напряженной. Анна сама взбиралась на высокие реи, чтобы увидеть испанцев: пять больших галеонов, переваливавшихся с волны на волну в кильватерной колонне и похожих скорее на плавучие крепости, чем на какого бы то ни было рода транспортные средства. Внешний облик их был странно враждебным и угрожающим. Теперь уже Тич оставил роль неуклюжего деревенского увальня. Глаза его горели яростным возбуждением, голос стал резким и отрывистым. Он проявлял превосходные знания мореходного дела и расчетливую отвагу, — чем и заслужил в свое время авторитет среди своей дикой команды, — заставляя судно плясать, как стрекоза, на опасном расстоянии пушечного выстрела от галеонов. Делал он это, казалось, без всякой видимой причины, кроме бесшабашного желания полюбоваться, как «доны» бегают по палубе, выкатывают свои громадные орудия и сдирают с них чехлы, готовясь к бою. Потом он опять уходил подальше, кружа вокруг галеонов, как гиена вокруг стада слонов.

Смысл подобных беспричинных на первый взгляд маневров заключался в стремлении Тича отогнать неуклюжие корабли в холодные воды восточной Атлантики, где шторм и непогода, как он надеялся, разбросают их и отделят какой-нибудь корабль от защиты остальных, превратив его тем самым в доступную жертву для пирата.

— Но, капитан, — удивлялась Анна, щуря глаза от нестерпимого блеска ничем не омрачаемого солнечного заката, — как вы можете ожидать шторма в такую безоблачную погоду?

— О, шторма у нас будет сколько угодно! — ответил Тич. — Боюсь, что скоро тебе понадобятся более плотные штаны, чем эти бриджи, моя красавица! В тысяче милях к востоку отсюда лежит зима. Или ты забыла, что на свете все еще существуют холодные страны?

К собственному изумлению, Анна даже рассмеялась от неожиданности: она действительно забыла об этом!

Девять ночей спустя игла компаса задрожала, и всем находившимся на палубе шлюпа показалось, будто звездное небо над их головами начало раскачиваться из стороны в сторону. Это было верным признаком приближающегося шторма. Вскоре на палубу стали долетать пенные брызги с гребней темных злых волн, которые бились о борта с таким звуком, словно это были мешки, наполненные звеньями якорных цепей. Анна, проснувшись от холода в своей маленькой тесной каютке, услышала над головой топот ног и громкий голос Тича, выкрикивавшего на палубе команды матросам, ставившим штормовую оснастку. Закутавшись в одеяло, она вышла в тускло освещенный качающимся фонарем кормовой проход и тут же наткнулась на Тича, который только что спустился вниз. Вода стекала с него ручьями, как с намокшего черного пуделя. Он отжал одной рукой воду из своей необъятной бороды, а другой притянул к себе Анну, улыбаясь прямо в ее широко раскрытые глаза, глядевшие на него поверх одеяла.

— А-а! — воскликнул он. — Это ты, маленький хорошенький чертенок, — ты принесла мне удачу! Прислушайся, какой ветер!