— Давай, малыш, поднимайся, — скрипнула дверца, — я тебя до забора провожу.

Томашик взвизгнул, когда Фейн попытался ему помочь, ухватив за бок.

— Ты ранен?

Подхватив мохнатое тельце, атаман вытащил волчонка наружу и перевернул на спину.

— Так, так, — протянул задумчиво, рассматривая длинный разрез от грудины через живот. — Знакомая картина. В человека перекинуться можешь?

Томашик протестующее зарычал. Он все слышал, все понимал, но ответить не мог. Не предназначена волчья глотка для человеческих разговоров. Он очень-очень хотел перекинуться — при смене ипостаси любая рана на вовкулаке заживает в мгновение ока. В безуспешных попытках сокращались мышцы, учащалось сбитое дыхание… Еще чуть-чуть… Волчонок застонал, упал на бок и прикрыл глаза.

— Эх, бабка Щура, ведьма злобная, — бормотал атаман, высматривая что-то на стенах. — Время идет, а штучки твои не меняются. Хорошо, не одна ты по запираниям в волчьем теле мастерица, а еще лучше, что встретился мне нужный человечек, пояснил, как колдовство твое порушить. Так что я теперь ученый…

Томашику было совсем худо. Он понимал, что жизни в нем осталось всего ничего, на пару мгновений. Из пасти вываливались клочья пены, в груди горело, перед глазами опускалась темная пелена.

— Так вот же он! — вскрикнул атаман, приближаясь к одному из опорных столбов. — Держись, малец, сейчас полегчает.

Разбойник ухватил за что-то, потянул на себя. Раздалось потрескивание, похолодало, в разные стороны полетели снопы голубоватых искр.

— Хэх! Накося выкуси! — Фейн повалился на спину, сжимая в руке длинный охотничий нож.

По позвоночнику Томаша прошла первая волна трансформации.

Мне подумалось, что большинство людей гораздо глубже, чем кажутся, и что нельзя судить о человеке по первому впечатлению. Ведь каким представлялся мне Фейн поначалу? Жизнерадостным, но недалеким красавчиком, окаянником с большой дороги. Я припомнила, как сама запирала Фейна в человечьем теле, чтоб предотвратить насилие.

— Когда это все произошло?

Томашик посчитал на пальцах, задумчиво глядя в потолок:

— Ну я уже дня два как в замок вернулся. Всем сказал, что в деревню к мамке бегал. Меня сначала выпороть хотели, а потом дядька Григор сжалился.

Понятно! Получается, когда я пыталась договориться с атаманом, выторговывая у него свободу поваренка, мальчишка был уже в безопасности.

— А почему боярину про меня сразу не сообщил?

— Фейн сказал, сам разберется. Хочешь, шрам покажу? — суетливо вскочил Томашик, не желающий со мной на скользкие темы беседовать.

Он задрал рубашонку до подбородка. От живота к подмышке тянулась бледная линия. Видала я похожую отметину. Значит, вот как Щура сумела себе Фейна подчинить. Непроста была покойница.

— Атаман говорит, на всю жизнь теперь метка останется, — с гордостью тарахтел поваренок. — Мы теперь с ним навроде кровных братьев…

— А чего ж твой братец любезный тебя в замок направил, а не к себе в банду взял?

Поваренок осекся:

— Ну понимаешь, тут…

— Шпионить? — грозно нахмурилась я. — Воровать?!

— Он сказал, пока ведьма при власти, мне к ним в компанию ход заказан. Мы хотели вместе к морю выбираться, у него мечта есть…

Про Фейновы устремления я и так знала, поэтому, особо не вслушиваясь, продолжила трапезу. Тюрьма тюрьмой, а обед по распорядку.

— Ты, Ленута, не боись. Фейн — он знаешь какой? Мужик сказал, мужик сделал! Он обязательно поможет.

Видали мы таких помощников! Хотя, конечно, дружеское участие мне не повредит.

— Ты Дарину видел? — спросила я поваренка. — Домна Мареш в Араде не появлялась?

— Не было вроде. А чего передать?

— Заканчивайте лясы точить! — прикрикнул из коридора Йоска. — Обход скоро.

— Просто расскажи ей, в каком я положении оказалась, может, она придумает, как мне из тюрьмы выбраться.

Томашик послушно кивнул, собрал опустевшую посуду и юркнул в приоткрытую стражником дверь.

Пыточная на меня особого впечатления не произвела. Во-первых, мне было о чем подумать, кроме измышлений о том, к каким из вбитых в стены крюков меня будут прикручивать и какими из раскаленных на жаровне щипцов за что потянут. А во-вторых, хитрые серые глаза в вырезах палаческой маски напоминали мне одного знакомого стражника. И я готова была последние портки поставить, что предусмотрительный Йоска, проводивший меня до самых дверей экзекуторской, передал меня с рук на руки кому-нибудь из своих многочисленных родичей. И мысли мои сейчас были даже не о пострадавшем ни за что Томашике и не о моей названой сестрице, а о том, что сказала мне маленькая рутенская девочка в хрустальном сне.

Обстановка к размышлениям располагала. Красноватые отблески пламени выхватывали из темноты какие-то лавки с потертыми ремнями для рук и ног, массивное кресло с креплениями, видно для этих же целей. На потолке болтался пучок цепей с кандалами и шипастыми ошейниками. Я хмыкнула, оглядев все это великолепие, и вежливо поздоровалась. Пахло раскаленным металлом. Палач растерянно переминался с ноги на ногу. Я, четко впечатывая шаг, пересекла пыточную и уселась в кресло. На щиколотках сами собой защелкнулись захваты. Я пошевелила ногами, прикинув, что, если что, свободно смогу выскочить из сапог, и благожелательно кивнула:

— Приступай.

Палач откашлялся:

— Признаешь ли ты, Ленута Мареш, — начал он заунывно, — злоумышления супротив господаря нашего…

«Ёжкин кот! Как же мне быть? Как отыскать вещицу, которую Влад собирал? И что это вообще может быть? Маленькая Лутоня говорила — он Кащей, от этого и плясать надо. Что я вообще про кащеев знаю? Бабушка рассказывала, что так когда-то назывался страшный Черный бог — покровитель зимы, тьмы и смерти.

И цвета его были черный да серебряный. А еще благоволил он к одному людскому племени, затерянному в холодных северных горах. В те незапамятные времена, когда деревья были большими, а моря — маленькими, враждовали между собой народы яггов и кащеев.

И что мне это дает? А ничегошеньки. Разве что понятно, почему моя бабушка так Влада ненавидит. Память предков, не иначе. Кстати, почему он Дракон? Не потому ли, что Чернобога называли еще Черным змеем?»

— Так злоумышляла или нет?!

Крик палача заставил меня вздрогнуть и мелко затрясти головой:

— Ни в чем я вины своей не признаю. И стоять на том буду твердо!

«А еще была старинная легенда о том, что напал как-то Кащей на Ярилу, бога земледелия, и обратил того в зайца колдовством своим поганым. Заяц, утка, игла… яйцо».

— Слушай, — обратилась я душевно к заплечных дел мастеру. — А в Валахии есть какие-нибудь приметы, связанные с яйцами?

— К-какими яйцами?

— Куриными, не человечьими же. — Двусмысленность своего утверждения я решила не замечать. — Например, в Рутении в самую долгую ночь в году нужно раздавить в ладони яйцо, чтобы беда стороной обошла.

— Нет у нас такого обычая, — тихонько пробормотал палач, косясь куда-то в угол. — А вот ежели яйцо в хлеву, например, спрятать, то, пока оно будет целое, и приплод у скотины хороший будет, и про болезни можно будет забыть. Ну и от пожаров помогает, и вещи утерянные искать.

Я проследила за его взглядом. У самого потолка в уголке, где сходились тесаные каменные стены, поблескивал медью широкий раструб. Ёжкин кот, ну надо же быть такой некумекой! Сразу не могла сообразить, что нас подслушивают? Я вопросительно подняла брови, серый глаз в разрезе маски мне подмигнул.

Палач подошел к жаровне, провел пятерней по рядам щипцов с длинными ручками. Звук получился угрожающим. Я всхлипнула: