Так они добрались до Канеты. Нативидад не мог уяснить эту тактику: дорога должна была привести индейцев к морю, в город, где им неизбежно пришлось бы иметь дело с властями. К вечеру преследователи въехали в Канету — впереди Раймонд и маркиз, за ними дядюшка и Нативидад, затем солдаты. Они попали на какой-то праздник. На улицах была толпа, шествие с факелами, трещали петарды. Половина туземного населения была пьяна. Канета — крохотный городок, где смесь современного с древним особенно бросается в глаза. Рядом с фабричными трубами виднелись своды акведуков, и поныне орошающих соседние плантации водами Рио Капоте. На холме видны были развалины крепости, которую вице-король двести лет назад приказал срыть, чтобы употребить полученный материал на постройку форта Кальяо.

В таких городках, несмотря на весь престиж «верховного правительства», явственно ощущается вражда между туземным и пришлым населением, особенно во время народных волнений. А Нативидад сразу определил, что в Канете происходят «народные волнения». Он первым делом посетил коррехидора[19], который объяснил, что манифестация эта устроена в честь Гарсии, чьи победы восторженно приветствуют низшие классы населения. Подтверждалось, что Гарсия взял Куско и вынудил республиканские войска отступить. Нативидад, в свою очередь, рассказал коррехидору о трагическом положении детей маркиза де ла Торреса. Но тот не верил «историям с привидениями» и твердил, что если бы индейцы, о которых идет речь, имели на совести такое преступление, они не осмелились бы проехать через город, находящийся в его ведении.

— Да как же им быть-то? — возражал Нативидад. — В Сьерре нельзя оставаться — надо же куда-нибудь двигаться. Может быть, они хотят на пароходе доехать по морю до Арекипы, а оттуда подняться в Куско.

— Весьма возможно. Они действительно проезжали здесь сегодня, наскоро запаслись провизией и продолжали путь в Писко. Там они и вправду могут сесть на пароход. Но чем я могу вам помочь? У меня под рукой нет ни одного солдата, ни единого агента. У меня отобрали всех полицейских, теперь всех забирают в солдаты.

В эту минуту мимо окон коррехидора с песнями и плясками проехала странная кавалькада, во главе которой были четверо конвойных Нативидада. Розоволицый градоправитель высунулся в окно и велел им остановиться, но солдаты и слушать не стали, и он покинул коррехидора в самом печальном настроении.

Что же это делается? Неужели индейцы уйдут у них, что называется, из-под носа? Ничего не объясняя своим несчастным спутникам, даже не отвечая на их вопросы, Нативидад распорядился: «Едем дальше. В Писко». И все тронулись в путь. Дядюшка допытывался, нет ли общего между этим торжеством и французским праздником 14 июля, но и он не получил ответа. Маркиз, узнав, что индейцы направились в Писко, даже обрадовался, надеясь, что эта ужасная погоня наконец завершится. В Писко его знают, и еще лучше знают его дочь — она часто ездила в Писко по делам, так как там находятся все склады гуано и там же, вблизи берегов, лежат острова Чинча, где добывают гуано китайские кули. Там у него есть служащие, есть друзья; там имя маркиза де ла Торреса известно, и коррехидор, конечно, не откажет ему в помощи.

Они приехали в Писко усталые, измученные. Лошади и мулы их окончательно выбились из сил. В сравнении с встревоженными, изнервничавшимися спутниками Франсуа-Гаспар поражал своим спокойствием и какой-то странной, себе на уме усмешечкой — настолько странной, что, если бы остальные способны были обратить на него внимание, они сочли бы его сумасшедшим. Но им было не до него.

В Писко на улицах было еще многолюдней и суетливей, чем в Канете. Последние известия не оставляли никакого сомнения в том, что Куско в руках Гарсии, и туземное население обезумело от восторга.

Теперь впереди всех ехал маркиз, направляясь к своим складам. Он надеялся найти кого-нибудь из служащих и разузнать у него о похитителях; но склады были заперты и возле них не видать было ни единой живой души.

— К коррехидору! — воскликнул маркиз.

Четверо всадников ехали теперь по единственной большой улице города, ведущей к огромной центральной площади. На этой арене ноги лошадей по щиколотку увязали в песке. Неожиданно путь преградил огромный костер. Индейцы жгли в честь Гарсии связки листьев маиса, рискуя поджечь окружавшие площадь низенькие домики, выкрашенные в белую и голубую краску. Домики принадлежали метисам этой провинции, которые заранее постарались сбежать подальше от проявлений народной радости.

От водки и треска петард все точно обезумели. Туземцы разграбили водочный склад, торговавший в Писко превосходной крепкой водкой, которая подарила наименование и самому городу — ее гонят здесь из винограда сортов, используемых для изготовления малаги. Разгоряченные алкоголем индейцы выхватывали из огня пылающие листья и хлестали ими друг друга, восклицая на языке аймара: «Да сгинет зло! Да сгинет зло!». Порой они жестоко обжигались, но в экзальтации не замечали этого.

В дверях одного из домов Нативидад заметил метиса, уныло и покорно следившего за происходящим; должно быть, он опасался, как бы его собственный винный погреб не разграбили, а дом не сожгли. На вопрос: «Где коррехидор?» метис коротко ответил:

— Идите за иной.

И повел их по деревянным мосткам, уже занявшимся от костра, к площади, украшенной четырьмя чахлыми пальмами. Вокруг одной из них, как раз напротив церкви, плясала ликующая толпа, а разложенный под пальмой небольшой костер лизал еще бледными языками пламени ствол дерева. На одной из веток пальмы что-то висело.

— Вот коррехидор, — сказал метис инспектору.

Нативидад, маркиз и Раймонд застыли на месте от ужаса. Метис что-то шепнул на ухо Нативидаду, и тот первым бросился бежать, крича другим:

— Спасайтесь! Спасайтесь!

— Что такое? В чем дело? — флегматично осведомился академик, шире расставляя длинные журавлиные ноги.

— А в том, что они… хотят его съесть.

— Ну, полноте! — и дядюшка высморкался, чтобы скрыть недоверчивую усмешку. Но Нативидаду некогда было восхищаться его хладнокровием. Он удирал со всех ног, вовсе не желая быть свидетелем такой ужасной сцены. В Лиме еще всем был памятен трагический конец братьев Гутьерг, которые обманом захватили президентство и затем были умерщвлены на улице той самой толпой, что вознесла их на вершину власти. Их повесили на дверях собора, а после они были изжарены тут же на площади, на кострах, и съедены индейцами…

Маркиз и Раймонд едва поспевали за розоволицым градоправителем. Дядюшка замыкал шествие, ворча себе под нос: «Дудки. Не испугаете вы меня вашим чучелом… Не поверю… Ни за что не поверю».

В Арекипе был праздник. Население всего города и окрестностей толпилось на большой городской площади и прилегающих к ней улицах в ожидании завоевателя Куско, храброго генерала Гарсии, уже прозванного «добрым диктатором». Гарсия обещал своим сторонникам за две недели вышвырнуть из Перу президента Вентимилью, обе палаты и весь парламентский режим — губивший, по его мнению, страну. И восхищенный народ готовил ему торжественную встречу.

Жителям Арекипы были не в диковинку такие похвальбы. Политика всегда играла преобладающую роль в стране — отсюда и вели начало нескончаемые революции. И немудрено, что все население городка, разрядившись в пух и прах, высыпало на улицу встречать «спасителя». В особенности волновались женщины. У всех были розы в волосах и, кроме того, полные руки цветов, которыми они собирались осыпать героя. Индейцы, продававшие на рынке кур, сбыв свой товар, присоединялись к горожанам, спешившим на площадь, отчего толпа еще увеличивалась.

И сама площадь будто принарядилась для такого торжественного случая, прикрыла яркими цветными коврами и тканями аркады своих домов, довольно сильно пострадавших от недавнего землетрясения, изукрасила их флагами и гирляндами зелени. Старые колокольни растрескавшихся церквей, стрельчатые окна, массивные двери, деревянные балконы, галереи, уставленные цветами, — все было черно от множества людей. Над городом нависал Мисти, один из самых высоких вулканов мира, щеголяя своей новой, с иголочки, шапкой из снега, выпавшего накануне ночью. И вот зазвонили в колокола, прокатился, словно разрывая воздух, пушечный выстрел. И разом все стихло. Но тотчас же послышалась барабанная дробь. Толпа ответила на нее громкими криками ликования. Это вступали в город войска. В противоположность европейским привычкам, впереди армии тащился обоз: индейцы, ведущие в поводу лошадей и мулов, нагруженных чемоданами, сломанными ружьями, кухонной посудой и всякого рода съестными припасами; за ними целый полк женщин, сгибающихся под тяжестью мешков с оружием и провиантом и собственных ребятишек. И так беспорядочен был этот обоз, что можно было подумать — возвращается не победоносная, а разбитая армия. Но ликующая толпа приветствовала всех — даже мулов и лам, даже женщин-рабонас, как их здесь называют. Эти рабонас — превосходное в своем роде учреждение, за которое сказали бы спасибо многие европейские интенданты. Дело в том, что перувианский солдат, собираясь в поход, берет с собой не только оружие и амуницию, но и жену или возлюбленную, которая всюду ему сопутствует, закупает для него провизию, стряпает, носит его багаж и всецело берет на себя заботу о его пропитании.