Какую гробницу теперь выбрать? Ту, что справа? Или ту, что слева?.. Ах, эти ужасные плиты так похожи одна на другую! Столько их вдоль стены храма — и все они одинаковы…

Но теперь он уже не ошибется. Если Марию-Терезу замуровали не здесь, то значит, там, справа. Да, да, он отчетливо помнит, что ниша, куда ее посадили, приходилась как раз против угла алтаря. Он все время переводил взгляд с угла алтаря на эту нишу. Повторной ошибки не будет… И Раймонд принялся с прежней энергией колотить по плитам правой гробницы…

Удары сыпятся градом. Раймонд бьет киркой по плитам, а безумный Орельяна с каждым ударом вскрикивает:

— Так ее! Бум! Бух! — словно сам наносит удары…

Наконец, камень поворачивается… Они вынимают его… Вот отверстие гранитной гробницы…

— Мария-Тереза! Откликнись! Это я, Раймонд!

Нет, снова мертвая голова мумии! Это не Мария-Тереза!..

Боже правый… Обессилев, в полном отчаянии, Раймонд падает на каменный пол, и рыдает, и бьется головой об эти жестокие плиты, изливая в рыданиях всю бессильную злобу, весь гнев и возмущение против судьбы… Но это длится недолго. Орельяна уже пытается взломать одну из гранитных могил, и Раймонд, воспрянув духом, снова вырывает спасительное орудие из бессильных старческих рук и сам принимается за работу… снова бьет киркой о плиты… Ах, сколько времени потеряно зря! Сколько драгоценных минут пропало!.. А ей, бедняжке, может быть, уже нечем там дышать… Бей, Раймонд! Еще, еще, еще сильней! Камень начинает поддаваться. В правой могиле была другая, в левой должна быть твоя невеста. Сейчас ты увидишь ее.

Еще усилие… Камень повернулся, вышел из паза — упал.

Несчастный вновь нагибается над каменным проемом… Увы, это не Мария-Тереза. Это опять одна из царственных мумий…

И вновь Раймонд с отчаянным криком бьется головой о каменный пол. Но Орельяна в восторге. Он испускает ликующий крик:

— Моя дочь! Мария-Кристина! Девочка моя! Это я, это твой отец пришел освободить свою девочку! Открой же глазки, дитя мое!..

Помешанный старик нашел свою дочь, которую искал десять лет на путях смерти.

— Мария-Кристина! Подожди немного, дитя мое! Осталось только вынуть один камень — и я освобожу тебя из темницы. Родное дитя мое!..

Бедный старик задыхается от радостных слез. И, напрягая все силы, колотит киркой по камню.

Но Раймонд уже возле него:

— Ты тратишь время, освобождая мертвую, когда живая томится в могиле!..

Старик борется изо всех сил, не отдает кирку, но молодой инженер сильнее — и победа остается за ним. И в то время, как Раймонд бьет по плитам четвертой гробницы, Орельяна с нечеловеческим усилием сдвигает с места еще одну плиту и вытаскивает из ниши скелет своей ненаглядной Марии-Кристины, обвитый погребальными покровами. И вместе с ним, сжимая его в объятиях, осыпая поцелуями, без сил валится на каменный пол и с блаженным вздохом засыпает навеки.

Орельяна умер, но все же нашел свою дочь.

А он, Раймонд, найдет ли свою Марию-Терезу?.. Снова открытая гробница — и опять неведомая, незнакомая покойница!

О, неисповедимая тайна Храма Смерти, который возвращает только мертвецов и упорно не хочет отдать живую, попавшую в его когтистые лапы!.. Шатаясь от усталости и отчаяния, крича и плача, раздирая ногтями собственное тело, готовый сам принести себя в жертву жестокому божеству, что питается человеческим мясом и кровью, Раймонд бродил по храму, волоча за собой бесполезную кирку… Он не знал, куда теперь направить свое орудие, силился понять, сообразить, — и ничего уже не соображал… В этом круглом храме все выступы, все украшения так схожи… не знаешь, с чего начать, на чем остановиться… Попробовать наудачу?.. Может быть, как раз посчастливится попасть на настоящую… единственную, что нужна ему, — единственную из этой сотни гробниц, где похоронена живая… И он бьет киркой в стену… Но как тяжела кирка для его обессилевшей, дрожащей руки!.. Ничего не выходит… У него нет больше сил… Кирка выпадает у него из рук… И он, растерянно опустив руки, смотрит — смотрит в глаза мертвым, которых святотатственно потревожил в их могилах… Сколько часов прошло? Еще недавно косые закатные лучи падали на стены; теперь они исчезли, солнце зашло и свет дня погас. И вот уже совсем стемнело…

Напрягая последние силы, Раймонд бредет к алтарю… Там он лежит, распростертый, окутанный тенями ночи, мрачными, как черные траурные покровы мамаконас, — лежит, закрыв глаза…

— Сон? Или смерть? Не все ли равно теперь, когда Мария-Тереза, наверное, уже умерла?..

Однажды утром на небольшом пароходике, обслуживающем берега озера Титикаки, услыхали отчаянные крики о помощи. Кричал высокий индеец-кечуа, который стоял в пироге и размахивал руками, желая привлечь к себе внимание. Пароходик сбавил ход и капитан, узнав, что речь идет о спасении белого, лежавшего на дне пироги, согласился остановиться. Так Раймонд Озу был возвращен к цивилизации.

Он метался в жестокой лихорадке и, вероятно, погиб бы, случилось это с ним не в той стране, где люди научились справляться с данным недугом. Но судьба сжалилась над Раймондом, и он пришел в себя на мягкой постели торговца шерстью из Пунто. Тот случайно находился на борту «Явари», когда на пароход втащили жалкого, больного, дрожавшего в лихорадочном ознобе белого, пожалел беднягу и взял его к себе. Индеец, спасший Раймонда, рассказывал, что нашел чужестранца — должно быть, какого- нибудь туриста, одинокого и впавшего в беспамятство — среди развалин Священного острова, дал ему выпить розовой воды[34] и отнес его в свою лодку в надежде на рассвете встретить «Явари». Объяснив все это и отказавшись от предложенных денег, индеец распрощался. Все восхищались его бескорыстием и честностью, так как в карманах Раймонда оказалась довольно крупная сумма, которую индеец легко мог присвоить.

Когда больной оправился настолько, что с ним можно было разговаривать, ему рассказали о случившемся, описали приметы великодушного индейца, и он сразу узнал в своем спасителе Гуаскара.

В качестве верховного жреца Храма Смерти Гуаскар, по-видимому, вернулся туда для исполнения еще какого- либо религиозного обряда, нашел Раймонда, следы разрушения, трупы убитых карликов и спас несчастного от мести инков — ибо нельзя было придумать для Раймонда худшей пытки, чем оставить его жить после смерти Марии-Терезы.

Но молодой инженер твердо решил как можно скорее положить конец этой пытке. Он мог спасти любимую девушку; она погибла по его вине, из-за того, что он не сумел сохранить хладнокровие… Эта мысль была для него невыносима. И он знал, что никогда уже не сумеет отогнать от себя эту мысль, что она вечно будет давить и терзать его и все равно в конце концов до смерти истерзает. Так не лучше ли покончить со всем сразу?

Ему лишь не хотелось умирать в этих страшных горах, что видели столько ужасов. Образ Марии-Терезы никогда не оставлял его, но теперь, когда он решил соединиться с ней за гробом, это была не страшная живая мумия с широко раскрытыми глазами, полными ужаса и муки, — нет, это снова была прежняя Мария-Тереза, спокойная, деловитая, милая, какой он увидал ее в Кальяо над большими зелеными конторскими книгами. Там, в этой конторе, они впервые увиделись после долгой разлуки; там она впервые сказала ему: «люблю»; там он и умрет, в тех стенах, где она жила и работала.

И от этой мысли о смерти, о близости избавления, он стал быстро поправляться. Оправившись окончательно, он щедро отблагодарил своего благодетеля и сел в первый же поезд, отходивший в Моллендо, откуда можно было на пароходе добраться до Кальяо. Путь показался ему долгим. Проезжая через Арекипу, он увидел издалека памятный маленький домик из необожженного кирпича, вспомнил, как они с маркизом напрасно молили о помощи этого разбойника Гарсию, и в первый раз с тех пор, как он покинул Храм Смерти, задумался о судьбе своих спутников — дядюшки Франсуа-Гаспара, маркиза и Нативидада.