Маркиз вошел в башню через узкую дверь. Укрепленные на крючьях факелы освещали древние стены из дикого камня и тяжелые плиты ровного пола. Несмотря на множество ковров и гобеленов, главный зал донжона поражал суровым обликом военной твердыни, на протяжении многих веков служившей надежным убежищем поколениям рода Грэнвиллов, которые оборонялись от вооруженных разбойников и мародеров, бесчинствовавших на границе Англии и Шотландии, а также от вражеских армий.

По каменной лестнице, вырубленной в стене, Като поднялся на второй этаж, и атмосфера сразу изменилась — стала уютнее. Здесь можно было позволить себе более широкие, застекленные окна, пропускавшие в помещение вдоволь воздуха и света. Толстые пушистые ковры на стенах и на полу приглушали звуки и сохраняли тепло. Пройдя по коридору, маркиз вошел в свой кабинет, устроенный в толще стены бастиона.

Там он снял теплый меховой плащ и кожаные перчатки для верховой езды. В камине ярко пылали дрова, и Като наклонился над ними, грея руки и медленно поворачиваясь к огню то одним боком, то другим, как овца на вертеле. Но вот, наконец пришло время сломать печать на конверте и узнать содержание письма от сводного брата.

«Улица Св. Стефана, Эдинбург, декабрь 1643 года

Мой дорогой брат!

Если ты читаешь эти троки, можешь быть уверен, что я предстал перед последним судилищем. Не сомневаюсь, меня приговорят вечно гореть в аду! Ну что ж, я готов заплатить сполна за все, что совершил при жизни. (Ах, Като, я явственно вижу твою болезненную гримасу! Такая праведная душа, как ты, вряд ли способна оценить прелесть порока.) Итак, теперь ты знаешь, что я несу расплату за свои грехи, и можешь сделать мне единственное одолжение во имя милосердия и душевной широты, которая всегда была тебе присуща. Моя дочь, Порция. Она страдала вместе со мной, но я не хочу обрекать ее на страдания без меня. Можешь ты дать ей приют и позаботиться о ней? Кроме тебя, у нее никого нет в этом мире — бедная незаконнорожденная девочка, — и я беру на себя смелость просить о снисхождении единственного человека, на доброту и щедрость которого могу рассчитывать.

Твой недостойный, но любящий брат Джек».

Като машинально скомкал пергамент. За каждым словом слышался ироничный, бесшабашный тон Джека. Он ни минуты не сомневался, что его брат действительно жарится сейчас в адском пламени — хотя даже адские муки вряд ли прибавят ему рассудительности.

Первым порывом маркиза было швырнуть послание в камин, но что-то удержало его руку. С тяжелым вздохом он расправил листок и прижал ладонью к дубовому столу. Как давно скончался Джек? Письмо датировано прошлым месяцем. До Грэнвилла оно шло не меньше трех недель. Может ли девчонка до сих пор находиться в Эдинбурге? И если да, то как, во имя всего святого, прикажете искать ее в военной сумятице, охватившей все приграничные земли?

Еще два с половиной года назад, в день своей свадьбы, Като знал, что гражданская война неизбежна. Карл Первый зашел слишком далеко в своей необузданной жажде власти. Чернь, подогретая парламентскими говорунами, взбунтовалась. И вот уже два года страну раздирают жестокие противоречия, когда брат идет против брата, а сын — против отца. Уже не раз армии короля и парламента сходились в кровавых схватках, и все же, несмотря на ужасные потери, ни одна из сторон так и не смогла одержать решительной победы. С наступлением зимних холодов активные военные действия затихли, и к концу 1643 года в руках приверженцев короны оказался весь север Англии. Но теперь им бросала вызов новая сила. Шотландцы подняли знамя парламента и под командованием лорда Левена пересекли границу Йоркшира, внеся сумятицу в расстановку военных сил Карла Первого.

Като прошел к узкому окну в надвратной башне. Отсюда было видно, как марширует на плацу его ополчение. Ополчение, призванное на службу его величеству. Новоиспеченные солдаты считали, что взяли в руки оружие, дабы защищать Карла Первого под командой своего лорда. Откуда им было знать о сомнениях, снедавших маркиза Грэнвилла в последнее время?

Правда, в самом начале Като действительно не видел иного пути, кроме как стать роялистом и верой и правдой служить своему сюзерену. Но за долгие месяцы войны медленно, исподволь в его душе зрело убеждение, что роялисты воюют за неправое дело… что король безрассудно жертвует жизнями своих подданных и лишает их личной свободы. Он охотно идет на поводу у советников, которые глубоко заблуждаются — если только не преследуют какие-то тайные цели, — и ни один здравомыслящий человек не станет поддерживать столь недальновидного монарха. Монарха, не желавшего уважать нужды и права своих подданных. Миновал второй год гражданской войны, и Като Грэнвилл окончательно решился отвернуться от короля и встать на сторону парламента.

Тем не менее маркизу, впитавшему вассальную верность вместе с молоком матери, было не так-то легко поступиться прежними убеждениями, и оттого он даже с самыми близкими людьми не обсуждал своего решения. Еще никто не знал, что Като Грэнвилл стал сторонником парламента.

Однако было ясно, что рокового дня не избежать, и Като готовился к нему как мог.

Раздраженно тряхнув головой, он отвернулся от окна и снова занялся письмом от Джека.

Кажется, он однажды видел эту девицу — в день своей свадьбы, когда в Тауэре отрубили голову графу Страффорду. В памяти всплывала тощая грязная фигурка, веснушки, ошеломляюще яркие рыжие лохмы — и глаза, в точности такие, как у Джека: зеленые, по-кошачьи раскосые, с тем же издевательским блеском. С брезгливой гримасой Като припомнил и манеру говорить — дерзкую и безапелляционную, копировавшую Джека.

Можно подумать, у него нет иных хлопот, кроме как возиться с никому не нужным отродьем, у которой нет ни родни, ни денег, чтобы устроиться в жизни. И снова Като что-то удержало от немедленного отказа. Все-таки это была последняя просьба его брата. У приличных людей не принято отказывать умирающему. Пожалуй, придется все же что-то сделать для этой девчонки.

Като вышел из кабинета и направился в просторную столовую, где застал за завтраком свою жену и дочь. Стоило перешагнуть порог — и у маркиза возникло ощущение, что он прервал на полуслове неприятную беседу.

Диана подняла взгляд ему навстречу. Милые губки были сжаты сильнее, чем обычно, ласковые карие глаза метали молнии, а изящно выщипанные бровки сошлись в грозной гримасе. Но стоило появиться ее супругу — и с лица мигом исчезли все признаки раздражения, как будто по исписанной мелом доске провели влажной тряпкой.

Оливия, как всегда потупившись, отодвинула стул и присела в реверансе, прежде чем снова занять свое место.

— Д-доброе утро, сэр.

— Доброе утро, Оливия. — Сердито нахмурившись, Като гадал, что послужило причиной перепалки между его дочкой и мачехой. Оливия всегда держалась при Диане скованно и с преувеличенной почтительностью, тогда как Диана всем сердцем желала девочке добра — во всяком случае, так полагал сам Като.

— Как это мило, что вы решили присоединиться к нам за завтраком, милорд. — Диана говорила как можно непринужденнее, однако в ее голосе еще слышалось раздражение.

Оливия в который раз гадала, замечает или нет ее отец, как недовольна Диана своей жизнью на диком холодном севере, где ей пришлось стать затворницей в укрепленном замке, столь далеком от роскошной и беззаботной жизни при дворе. Като словно не слышал, как Диана днями напролет вздыхает о светских развлечениях, как шепотом повторяет, что чувствует себя ужасно виноватой, потому что не может в эти трудные времена служить опорой своей королеве. Маркиз также пропускал мимо ушей прозрачные намеки на то, какое важное положение занял бы маркиз Грэнвилл в Королевском совете — если бы только осознал свой долг и отправился в Оксфорд, куда переехал двор с началом войны.

Оливия мрачно размышляла над тем, что отец вообще мало что замечает вокруг себя, хотя, с другой стороны, вряд ли он сможет или даже захочет вмешиваться в отношения, сложившиеся между мачехой и падчерицей.