Когда мы осознаем наличие страха обвинения, который неотъемлемо присутствует в структуре невроза, и когда мы к тому же осознаём, каким образом пытаются преодолеть этот страх, тогда мы можем понять, почему внешняя картина в этом отношении часто противоречива. Невротик часто неспособен высказывать обоснованную критику, даже если его переполняют сильнейшие обвинения. Например, потеряв что-то, он будет «грешить» на ближнего, но не сможет предъявить ему обвинения. Те обвинения, которые он все-таки высказывает, часто имеют свойство некоторой оторванности от реальности. Они, как правило, высказываются не по делу, имеют оттенок фальши, являются необоснованными или совершенно фантастическими. Будучи пациентом, невротик может бросать в лицо аналитику обвинение в том, что тот разоряет его, но не может высказать искреннее замечание по поводу сигарет, предпочитаемых аналитиком.

Эти попытки открыто выразить свои обвинения обычно недостаточны, чтобы разрядить все сдерживаемое негодование. Для этого необходимы косвенные пути, дающие невротику возможность выражать свое негодование без осознания этого. Некоторые из них он находит случайно, в некоторых из этих путей происходит сдвиг с тех лиц, которых он действительно намеревается обвинить, на сравнительно индифферентных лиц. Например, женщина может «сорваться» на горничной из-за скандала с мужем или просто из-за плохого настроения. Это предохранительные клапаны, которые сами по себе не характерны для неврозов. Специфически невротический способ косвенно, не осознавая этого, высказать свои обвинения опирается на механизм страдания. Путем страдания невротик может предстать в виде живого укора. Жена, которая заболевает, потому что ее муж приходит домой поздно, выражает таким образом свое недовольство более эффективно, чем с помощью сцен, а также получает дополнительное преимущество, представая в собственных глазах невинной жертвой.

Эффективность выражения обвинений посредством страдания зависит от внутренних запретов на высказывание обвинений. Там, где страх не слишком силен, страдание может демонстрироваться в драматической форме, с открыто высказываемыми упреками общего типа: «Смотри, как ты заставил меня страдать». Это на самом деле и есть третье условие, при котором могут высказываться обвинения, потому что страдание придает обвинениям оправданный вид. Здесь также имеет место тесная связь с методами, используемыми для достижения любви и расположения, которые мы уже обсуждали; обвиняющее страдание служит в то же самое время мольбой о жалости и вымогательством благ в качестве возмещения за причиненное зло. Чем труднее высказывать обвинения, тем менее демонстративно страдание. Это может зайти столь далеко, что невротик перестанет привлекать внимание других к тому, что он страдает. В общем, мы находим крайнюю вариабельность форм демонстрации им своего страдания.

Вследствие страха, который обступает его со всех сторон, невротик постоянно мечется между обвинениями и самообвинениями. Единственным результатом этого будет постоянная и безнадежная неуверенность, прав он или не прав, критикуя или считая себя обиженным. Он отмечает или по опыту знает, что очень часто ого обвинения вызваны не реальным положением дел, а собственными иррациональными реакциями. Это знание делает для него затруднительным осознание истинности причиненного ему зла и не дает возможности занять твердую позицию.

Наблюдатель склонен принимать или интерпретировать все эти манифестации как проявления особо острого чувства вины. Это не означает, что наблюдатель является невротиком, однако это означает, что его мысли и чувства, так же как и мысли и чувства невротика, подвержены влияниям культуры. Чтобы понять влияния культуры, которые определяют наше отношение к чувству вины, нам пришлось бы затронуть исторические, культурные и философские вопросы, которые намного превзошли бы объем данной книги. Но даже полностью обходя данную проблему, необходимо по крайней мере упомянуть о влиянии христианского учения на вопросы морали.

Подобное рассмотрение чувства вины может быть очень кратко изложено следующим образом. Когда невротик обвиняет себя или указывает на наличие чувства вины того или иного рода, первым вопросом должен быть не вопрос о том, в чем он на самом деле чувствует свою вину, а вопрос о том, каковы могут быть функции такого самообвинения. Основные функции, которые мы обнаружили, таковы: проявление страха неодобрения; защита от этого страха; защита от высказывания обвинений.

Когда Фрейд, а вместе с ним и большинство аналитиков рассматривали чувство вины в качестве первичной мотивации, они отражали мышление своего времени. Фрейд признавал, что чувство вины вырастает из страха, ибо он считал, что страх участвует в образовании Супер-Эго, которое обусловливает чувство вины. Но он склонен был считать, что требования совести и чувства вины, однажды установившиеся, действуют в качестве первичной силы. Дальнейший анализ показывает, что даже после того, как мы научились реагировать ощущением вины на угрызения совести и приняли моральные нормы, мотивом, стоящим за всеми этими чувствами – хотя это может быть показано лишь тонкими и косвенными путями, – является прямой страх последствий. Если допустить, что чувства вины не являются сами по себе первичной мотивационной системой, становится необходимым пересмотреть некоторые аналитические теории, которые были основаны на предположении, что чувства вины – в особенности чувства вины смутного характера, которые Фрейд в предварительном плане назвал бессознательными чувствами вины, – имеют первостепенное значение в порождении невроза. Я упомяну лишь о трех наиболее важных теориях: о теории «негативной терапевтической реакции», которая утверждает, что пациент предпочитает оставаться больным вследствие его бессознательного чувства вины; о теории Супер-Эго как внутренней инстанции, которая налагает наказания на «Эго»; и о теории морального мазохизма, которая объясняет причиняемые себе человеком страдания как результат потребности в наказании.

Мы видели, что в борьбе со своими конфликтами невротик переносит много страданий, что, кроме того, он часто использует страдание в качестве средства достижения определенных целей, которых вследствие существующих внутренних противоречий нелегко достичь другим способом. Хотя мы способны осознавать в каждой отдельной ситуации те причины, по которым используется страдание, и те результаты, которые должны быть достигнуты с его помощью, все же возникает вопрос, почему люди готовы платить столь непомерную цену. Это выглядит так, будто чрезмерное использование страдания и готовность уходить от активного преодоления жизненных трудностей вырастают из лежащего в их основе побуждения, которое в первом приближении может быть описано как тенденция делать себя слабее, а не сильнее, несчастнее, а не счастливее. Так как эта тенденция вступает в противоречие с общими представлениями о человеческой природе, она была и остается великой загадкой, по сути дела, камнем преткновения для психологии и психиатрии. В действительности она является базисной проблемой мазохизма. Термин «мазохизм» первоначально имел отношение к сексуальным перверсиям и фантазиям, в которых сексуальное удовлетворение достигается посредством страдания, с помощью избиений, пыток, изнасилования, порабощения, унижения. Фрейд пришел к мысли о том, что эти сексуальные перверсии и фантазии родственны общим тенденциям к страданию, то есть таким тенденциям, которые не имеют явной сексуальной основы; эти последние тенденции были отнесены к разделу «моральный мазохизм». Так как в сексуальных перверсиях и фантазиях страдание стремится к определенному удовлетворению, то отсюда было выведено заключение, что невротическое страдание обусловлено стремлением к удовлетворению, или, проще говоря, добровольным желанием невротика страдать. Считается, что различие между сексуальной перверсией и так называемым «моральным мазохизмом» связано с различием в осознании. При перверсиях и стремление к удовлетворению, и само удовлетворение осознаются; при мазохизме оба они бессознательны.