Так продолжалось до тех пор, пока шесть недель назад Алана не сказала Джеку, что с обманом покончено. «Прекрасная провинциальная пара» стала для нее невыносимой обузой. Джек умолял ее обдумать все еще раз, предложил совершить совместную поездку в любимые горы, чтобы там принять взаимоприемлемое решение.

— Ты скучала по ранчо? — тихо спросил Раф. Алане показалось, что вопрос прозвучал издалека, вытаскивая ее из прошлого, другой разновидности ночных кошмаров, затягивающих в бездну. Она схватилась за вопрос, отгораживаясь им от воспоминаний.

— Я сильно скучала по ранчо… больше, чем могла себе представить.

Это было правдой. У нее появилось ощущение, что она потеряла зрение. Ей недоставало зелено вато-серебристого шелеста осин, она видела вокруг только пыльные пальмы. Искала глазами первозданную голубизну высокогорных озер, разбросанных среди высеченных из камня древних горных отрогов, но находила лишь бесконечный железный поток машин. Ей хотелось взглянуть на сочную зелень диких лесов, но попадались лишь небольшие островки травы, зажатые со всех сторон раскаленными бетонными зданиями.

Единственным, что спасало Алану, было пение. Работа над песней. Попробовать ее, прочувство-вать ее, видеть, как песня растет и меняется, пока не станет частью Аланы, а она сама — частью этой песни.

Джек никогда не понимал этого. Ему нравились лишь овации, и работал он достаточно усердно только для того, чтобы добиться их. Алане нравилось петь, и она готова была работать до изнеможения, пока не сливалась с песней воедино.

— Если ты так скучала по ранчо, почему же ты уехала после гибели Джека?

Алана осознала, что слышала вопрос раньше. Раф задавал его, по крайней мере, дважды, но она не отвечала, занятая своими мыслями.

— Джек погиб здесь, — прошептала она. — На Разбитой Горе.

Она посмотрела направо, где возвышающийся хребет Горы Извилистой Реки казался высеченным из гранита на фоне вечернего неба. Клубящиеся в вышине облака окрашивались в золотистый цвет, изгибались ярко-синей дугой, превращаясь затем в огромный шар. Сумерки постепенно сменялись ночью.

— У тебя должны быть неприятные воспоминания, — тихо произнес Раф.

— Думаю, что да.

Алана услышала неопределенность собственных слов и страх в голосе. Она подняла глаза и заметила, что Раф наблюдает за ней.

Но он отвернулся и ничего не произнес, не задал ни одного вопроса.

Он все ближе и ближе подвозил ее к царству снега и льда, где Джек погиб, а Джилли потеряла память.

Было уже темно, когда Раф свернул на участок дороги, что вел к дому на ранчо «Разбитая Гора». Осенняя луна уже взошла, огромная, плоская, похожая на привидение, устроившееся на краю земли. Облака бурлили, наскакивая друг на друга, опутанные лунным светом и тайной, они обращали и луну в тайну.

Гор не было видно, но Алана чувствовала, как массивной черной стеной встают они на пути. Горы успокаивали и одновременно пугали ее. Воспоминания детства и недавний страх сплелись в единый клубок и вызвали приступ головокружения, как при качании на качелях.

Алана знала, что она была на ранчо четыре недели назад.

Знала, что они с Джеком поехали верхом в горы.

Знала, что Джек погиб.

Знала… и не знала.

Алана очнулась в госпитале; израненная, обмороженная, вся в синяках и кровоподтеках, со страшными болями. И испугалась. Любая тень, любой звук заставляли сердце учащенно биться.

Потребовалось огромное усилие, чтобы позволить доктору Джину осмотреть ее. Он пытался объяснить необъяснимое обычными словами, успокаивал Алану, что ее страх — нормальная реакция человека, никогда ранее не испытывавшего чувства физической опасности, не говоря уже о смерти. Со временем ее разум и тело приспособятся к ощущению опасности, близости смерти в повседневной жизни. Тогда она опять будет спокойна. До тех пор доктор Джин может выписать лекарства, которые помогут ей.

Алана отказалась от успокоительных средств. Ей приходилось встречать немало певцов, которые не могут жить без таблеток. Для нее же химические препараты не являлись решением вопроса.

Хотя было заманчиво, особенно на первых порах.

Близость доктора Джина лишала Алану присутствия духа, слезы, казалось, висели на кончиках ресниц. Даже Боб, ее родной брат, видел, как вздрагивала она от малейшего прикосновения, от любого жеста проявления его любви к ней. Он был одновременно очень обижен и сильно переживал за нее, его карие глаза были подернуты дымкой противоречивых чувств.

На третье утро, после того как Алана пришла в себя, она тихо выбралась из госпиталя, села в самолет и улетела в Портленд. Она не дожидалась, пока шериф Митчел спустится с гор с телом Джека. Она не перестала размышлять, обдумывать, анализировать. Она просто сбежала от черного провала в памяти.

Портленд был достаточно большим городом, чтобв Алана смогла там затеряться, но все же не настолько чтобы не напоминать ей о Лос-Анджелесе, о ее жизни с Джеком. В Портленде тоже были горы, но только вдали.

Однако страх убежал вместе с Аланой. Хотя никогда прежде не боялась она ни полетов, ни высоты, ее вдруг обуял сильный страх, как только самолет оторвался от земли.

Земля уходит из-под ног, ее тело, абсолютно невесомое, извивается, она летит вниз, падает, темнота разверзается, чтобы принять ее в свои объятия. После этого она оторвана от жизни, как листочек, осины оторван от ветки и беспомощно кружится над пустотой…

— Все в порядке, Алана. Ты в безопасности. Все в порядке. Я приехал, чтобы отвезти тебя домой.

Смутно Алана осознавала, что Раф припарковал джип у обочины дороги. Она слышала его успокаивающий шепот, ощущала тепло его руки на своих судорожно сжатых в кулаки пальцах, ощущала нежное поглаживание по волосам. Чувствовала, как дрожь сотрясает ее тело, ощущала боль от того, что стиснутые зубы тщетно пытались удержать крик.

Раф продолжал говорить тихо, повторяя слова по нескольку раз. Они, подобно солнечному свету, согревали Алану, разгоняли темноту, державшую ее в своих объятиях.

Внезапно женщина повернула голову, прижавшись щекой к сильной ладони Рафа. Но стоило ему чуть шевельнуть рукой, как она резко отпрянула.

— Я… — Алана внезапно остановилась, глубоко вздохнула. — Извини, пожалуйста. Что-то… — Ее руки пришли в движение. — Иногда я… после Джека…

Алана закрыла глаза. Она не могла описать Рафу свое состояние, не хватало слов.

— Встретиться со смертью всегда тяжело, — спокойно произнес он. — Чем больше ты замыкаешься в себе, тем тяжелее для тебя.

Рука Рафа нежно гладила ее волосы, прикосновения были мягкими, как и слова, как само его присутствие.

Спустя несколько секунд Алана глубоко вздохнула ощутив, что щупальца страха, опутавшие ее, ослабли, кошмары исчезли. Она повернула голову и взглянула на Рафа глазами, в которых не чернел больше ужас.

— Спасибо, — сказала она просто. В ответ его рука, только что гладившая волосы женщины, прикоснулась к ее щеке.

Он опять завел свой джип и медленно поехал по узкой, посыпанной гравием дорожке, что вела к фамильному дому Бурдеттов. Земля под автомобилем неуловимо перекатывалась, будто собирая силы для внезапного скачка к горным вершинам.

Дом стоял на том участке земли, который можно описать как высокогорье. За фермерскими постройками простиралась бесконечная территория, окаймленная черными вершинами с бриллиантовыми коронами звезд.

Постепенно, по мере приближения к ферме, квадраты желтого света выползали из темноты, будто соревнуясь со звездами, и в конце концов затмили яркость их. Темные изгороди располагались параллельно дороге, обозначив загон и пастбища, где щипали траву кобылы, ожидавшие потомства, и быки-производители, передвигающиеся с тяжеловесной грацией. Вымощенная камнем дорога изгибалась петлей перед домом и сворачивала к конюшням.

Лишь только Раф затормозил недалеко от пешеходной дорожки, ведущей к дому, как тут же распахнулась парадная дверь, выплеснув во двор, как беззвучное радостное приветствие, широкий прямоугольник золотистого света. Три собаки серебристого окраса с лаем и тявканьем спрыгнули с крыльца и заплясали на покрытой росой траве, будто та сплошь состояла из острых сосулек, на которых невозможно стоять.