— Не горячитесь. — остановил его епископ. — Ее величество права, лорд Босуорт пылкий человек, но даже он при всем своем темпераменте ни разу не бросил никому в лицо столь тяжелых обвинений. Вы же, — отец Робер помедлил, подбирая слова, — как бы это сказать? Всегда отличались известной долей подозрительности.

— Вы все не можете забыть мне Монфора! — выкрикнул красный от ненависти адмирал. — Считаете этого изменника невиновным! Хотя я представил вам самые веские доказательства его участия в шабашах! Я один заботился о безопасности государства…

Деми увидел, как резко встала со стула королева. Ее лицо было мертвенно белым. Не говоря ни слова, она покинула зал. В полной тишине черное платье Хельви прошуршало к двери. В этот миг оно показалось Харвею траурным. За столом воцарилась неловкая пауза.

— Лорд Вебран, — сурово провозгласил епископ. — вы держали недостойную речь и осмелились несколько раз оскорбить ее величество. Теперь удалитесь. Я закрываю заседание и назначаю расследование по поводу взаимных обвинений членов Совета в измене.

Все поднялись.

Харвей инстинктивно чувствовал, что гроза над его головой миновала. Как только отряд, посланный д’Орсини, привезет свидетелей из Даллина, даже формальная сторона обвинений с него будет снята. Кажется, Вебран тоже это понимал, он потерпел поражение и теперь машинально собирал принесенные на Совет бумаги в кожаную тесненную золотом папку. Никто не остановился возле него. Никто не подал руки на прощание.

В коридоре, когда остальные члены Советы разошлись, Деми не без колебания подошел к Дерлоку.

— Я должен поблагодарить вас, лорд Босуорт, за то что вы все же поддержали меня. Хотя и не знаю, чему приписать изменение вашего поведения.

— Благодарите Вебрана. — враждебно бросил фаворит. — Меньше всего я хотел поддерживать вас.

— Что ж, — консорт сдержанно поклонился, — Так или иначе, вы помогли мне, и я этого не забуду.

Через неделю д’Орсини лично привез из Даллина ровно 25 самых разнообразных свидетелей. По приказу Симона, его рыцари просто хватали на улице первых попавшихся горожан, без особого выбора, перебрасывали их через седло и увозили на юг. Эта высокомерная, чисто гранарская тактика, от которой так и веяло благородным аристократическим хамством, дала Совету негодующих, но абсолютно беспристрастных свидетелей. Они едва с кулаками не бросались на вельмож, громко крича о своих правах, а по поводу укреплений на Заячьей Губе отвечали с явным раздражением:

«Видели? Конечно, видели! Мы не слепые! Кто ж их не видел?»;

«Да, я работал на рытье котлованов! А что, нельзя?»;

«Спросите у плотников, они лучше знают, они всю осень над фортами убивались!»;

«А я что? Я пекарь, я только булки туда каждый день возил!»;

«Ой, да верните же вы нас домой!»;

«В чем вы обвиняете нашего герцога? Он бы никогда не допустил, чтоб с нами так обращались!»

Все это не оставляло ни единого шанса для Вебрана подтвердить свою правоту. Тучи над его головой сгущались, и в один прекрасный день стало известно, что лорд-адмирал бежал из столицы, не дождавшись конца разбирательства. Вскоре дипломаты донесли, что он объявился при фомарионском дворе и получил защиту. Король Арвен, хоть и невысоко ставил перебежчиков, но поскольку продолжал в душе дуться на союзницу за отказ выйти за него замуж, был рад устроить Хельви маленькую каверзу и пригрел Вебрана.

Поступок лорда-адмирала только подтвердил подозрения на его счет, и Совет единогласно сложил с Вибрена полномочия по управлению флотом, передав их консорту. Это была большая победа. Хельви не скрывала своего удовольствия. Теперь Деми становился очень влиятельным человеком. Как герцог крупной провинции и фактический хозяин военных кораблей, он обретал реальную силу и уже не искал чужой поддержки, а сам мог оказать ее любому. В первую очередь — королеве.

Половина партии, задуманная Хельви еще в день их венчания, была сыграна. Она избавилась от продажного Вебрана и подняла Харвея на такую высоту, где он действительно стал ее политической опорой. Деми понимал это. Но к его чувству благодарности примешивалась горечь. Конец октября прошел в бесконечных разбирательствах, отнимавших много сил. Ему хотелось снова поговорить с королевой, как это бывало раньше, когда, оставаясь наедине, они становились настолько близки друг другу, насколько вообще могут быть близки два разных человека, не делящих постель. Но после неудачной встречи накануне Совета между ними словно порвалась нить взаимного доверия.

Хельви была замкнутой и рассуждала только о делах. Часто уезжала на верховые прогулки одна и больше не брала с собой даже Дерлока.

Однажды утром она пригласила лорда Деми в сад. Стояли первые дни ноября. Ночью ударяли заморозки, и белые хризантемы покрывались тонкой корочкой льда, которая таяла с ранними лучами солнца.

Харвей и королева не спеша шли по влажной песчаной дорожке. Герцог держал на руке молодого сокола, которого недавно начал натаскивать, и объяснял Хельви, как надо обращаться с охотничьими птицами. Оба понимали, что таким образом только оттягивают время для серьезного разговора. Молодая женщина решилась первой.

— Харвей, — сказала она, — я понимаю, как виновата перед вами за тот неприятный для нас обоих случай.

Лорд напрягся.

— Я прошу у вас прощения, потому что повела себя… — королева не стала договаривать. — Я не должна была пользоваться вашей полной беззащитностью в тот момент.

Деми почувствовал, что помимо своей воли начинает смеяться. Беззвучно. Одними губами. Ему было так хорошо от ее откровенных глупостей.

Хельви стояла, опустив глаза, и теребила край тонкой горностаевой накидки. Хрвей тряхнул рукой, прогоняя птицу, которая, звеня бубенчиком, полетела на осевший под шапкой раннего снега куст.

— Если бы ты мог не винить меня…

Он стащил с правой руки грубую перчатку и ладонями поднял к себе лицо жены. Она плакала, и от слез нос у нее становился красным.

— А ты не могла бы еще раз воспользоваться моей полной беззащитностью перед тобой? — спросил Деми, кончиками пальцев вытирая ей ресницы. — Пойдем.

Хельви так крепко вцепилась в его руку, словно боялась, что Харвей вот-вот исчезнет.

— Пойдем. — эхом ответила она.

Вечером, когда они лежали, глядя в потолок, и болтали ни о чем, королева вдруг сказала:

— Ты должен знать. — Она переложила его руку, обхватывавшую ее плечи, себе не живот и утвердительно кивнула.

— Когда? — Харвей не справился с голосом, и вопрос вышел каким-то придушенны.

— Тогда, в горах. — улыбнулась женщина. — Мы действительно предназначены друг для друга, если все получилось сразу же.

Деми молчал, его охватило смешанное чувство радости и неуверенности. Хельви истолковала задумчивость мужа по-своему.

— Боишься, что это не твой ребенок? — в ее голосе не было обиды. — Когда он родится, посчитай по неделям, и тебе станет легче. — она улыбнулась. — Что до меня, то я это знаю и так.

— Я тоже знаю. — он поцеловал ее в лоб. — Успокойся.

Странно, но Харвей вдруг почувствовал, что ему совсем не важно, чьего младенца Хельви на самом деле носит под сердцем. И уж, конечно, он не будет считать недели, когда малыш родится. Это их ребенок. Их наследник. Будущий король Гранара. Он займется его воспитанием.

Харвей вспомнил, как в Монтаньяре государь Рэдрик обещал, что их с Хельви внуки прославят себя в Великой битве. Его внуки могут произойти только от его детей. И в конце концов разве так уж важно…

— Чему ты улыбаешься? — спросила женщина, пристраивая голову у него на плече. — Ты доволен?

Деми кивнул.

— Скажи, а зачем было врать на счет нашего паломничества? — чуть свысока осведомился он. — Ну, что мы там не были и все такое прочее?

Хельви покачала головой.

— Извини. Понимаешь, так принято. Если б мы не достигли цели, не пришлось бы и пытаться тебя обманывать. Но вид Монтаньяра иногда производит на людей такое сильное впечатление, что не все остаются в здравом рассудке.