Обругав стражу за то, что его не разбудили, Деми быстрым шагом спустился по лестнице в тот самый отделанный мореным дубом холл, в котором еще неделю назад лежало тело злополучного прокурора. Выход через галерею налево вел к часовне. Ночные кусты шелестели на ветру. Не смотря на оттепель, в парке было еще очень холодно, и Харвей про себя чертыхнулся: «С ума она сошла что ли? Разгуливать в феврале по улице в ночных туфлях!»

Поплотнее запахнув халат, Деми двинулся к темному зданию часовни, в глубине которой тускло поблескивали огоньки свечей. Хельви стояла на коленях почти у самого алтаря. Небольшой храм, вопреки ожиданиям консорта, не был пуст. Шла заутреня, и Харвей догадался, что сейчас уже около трех.

Королева, в отличие от него самого, вовсе не выскочила на улицу в домашнем облачении. Консорт отругал себя последними словами за глупое беспокойство, выставившее его круглым дураком. Конечно, Хельви перед тем, как идти в церковь, привела себя в порядок и оделась. Ее можно было упрекнуть только в том, что она выбрала для этого не совсем обычное время. Но кто посмеет указывать государыне, когда ей посещать храм?

Длинные ряды монахов из аббатства св. Гервасия в серых рясах и накинутых на головы капюшонах стояли вдоль стен, побарывая искушение сна, ради ранней, по долгому гранарскому обряду заутреней.

Чуть хрипловато от сырой погоды и еще не сошедшей дремоты пел хор. Харвея удивило, почему браться св. Гервасия пришли служить в дворцовую часовню, вместо того, чтоб привычно встретить зорю за крепкими стенами родного монастыря? Он слышал, как несколько дней назад ее величество просила отца Робера начать постоянные богослужения при дворе. Такое обычно происходило только в дни больших праздников или траура по кому-то из членов королевской семьи. Однако сейчас до Пасхи было еще далеко, а при дворе никто не преставился, кроме проклятого прокурора, читать по которому заупокойные молитвы Деми казалось кощунственным.

Смущаясь своего не вполне подходящего для церкви вида, консорт отступил в глубину колоннады, чтоб за спиной у монахов подойти к Хельви, чья меховая накидка маячила у алтаря. На него никто не обратил внимания. Сонные, как мухи, братья клевали носами, машинально повторяя слова литании. Их негромкий, но дружный распев парил под округлыми сводами часовни и отражался от толстых стен.

Пожалуй, этот маленький храм был едва ли не самой старой частью гранарского дворца, выстроенной еще в монсальватском стиле. Здесь не было ни скамей вдоль стен — в Гранаре вообще считали неприличным разговаривать с Богом, сидя — ни темных альковов по углам, куда молящийся легко мог спрятать свои грехи. Переступая через порог таких церквей, человек сразу же оказывался под главным куполом — в центре Мироздания. Эта странная особенность старых базилик, оставшихся в наследство от давних времен и более счастливого народа, почему-то очень нравилась Харвею.

Сейчас он обогнул зал и оказался почти за спиной у Хельви. Королева стояла на коленях, склонив голову, и беззвучно читала молитву. Деми легко представил, как шевелятся ее губы. В часовне было холодно, и он испугался, как бы жена не простудилась на каменном полу. Белый мех нурландского писца не спасал ее коленей, а маленькая бархатная шапочка цвета морской волны, из-под которой выбивались длинные, не завитые пряди волос, вряд ли могла защитить уши от пронизывающего ветра, долетавшего с улицы.

Раньше Хельви не казалась мужу особенно набожной. И то, что Харвей видел сейчас, сильно удивило его. Со времени их свадьбы консорт наблюдал королеву в церкви только на официальных церемониях. Для него естественнее была Хельви, отплясывающая Лилиен Бич в хороводе словно сорвавшихся с цепи мужчин и женщин (консорт дорого бы дал, чтоб посмотреть, как гранарские воины танцевали этот языческий вихрь где-нибудь на горной поляне под открытым небом) или раскладывающая на столе деревянные руны, чтоб узнать, едет ли она завтра на охоту. Даже Монтаньяр, такой светлый и прекрасный — место высшего паломничества, открытое далеко не всем — вызывал у Деми законные сомнения. Частью какого мира он был? И не являлась ли Хельви с ее тайнами плоть от плоти народа, населявшего горную обитель радости?

Сейчас консорт словно заново увидел жену в коленопреклоненной женщине, вставшей до рассвета, чтоб отстоять заутреннюю, и мог сказать только одно: королева сильно испугана. Она касалась лбом каменных плит, выпрямлялась, крестилась и снова опускала голову. Ее рыжие в пламени свечей волосы беззащитно мели пол. В какую-то минуту Харвей услышал обрывок «Отче наш»: «Да избави нас от лукавого» — выдохнутый четь громче остальных слов. Ему показалось, что плечи жены мелко трясутся. Неужели она плакала?

Все это удивило Деми. Что он в сущности знал о Хельви? Почему все время их брака считал ее чуть ли не колдуньей, как всех женщин, сопричастных к древним сальвским обрядам? А ведь гранарцы с их проникшей в плоть и кровь верой вряд ли потерпели бы королеву-безбожницу. Открытие заставило Харвея задуматься. Живя в Беоте, он привык лениво, почти презрительно относиться к церкви. Религиозная реформа Дагмара VIII навсегда отделила Плаймарскую монархия от папского престола в Альбици. Она пришлась беотийскому купечеству, не говоря уже о казне, как нельзя кстати. Прижимистые бюргеры готовы были лучше не показываться в храме, чем платить десятину.

Совсем иначе дело обстояло в Гранаре, где народ ходил с красными от земных поклонов лбами. При плаймарском дворе Деми, изредка испытывавший потребность причаститься, выглядел белой вороной. Зато в Гранаре он слыл едва ли не безбожником. Даже вечно занятый д’Орсини в принципе не понимал, как можно не сходить к исповеди в конце недели? А ведь командир королевской охраны тоже плясал тогда «Лилиен Бич» и был полон самых разнообразных сальвских суеверий. Либо он, Харвей, чего-то не понимает, либо мир, в котором живут окружающие люди, для них не так противоречив, как для него.

Монахи закончили петь литанию и вереницей двинулись через алтарь. В это время консорт увидел, как из купола на пол часовни упал широкий рассветный луч и в нем, словно соткалась из воздуха призрачная фигура, вставшая за спиной у Хельви. Харвей мог разглядеть лишь крылья и руки, легшие сзади на плечи молящейся королеве. Ударил колокол. Братья св. Гервасия двинулись из-за алтаря в обратный путь. Видение начало таять. Деми бросился к жене, но она уже сама поднималась с колен, ее лицо было светло и тихо.

— С тобой все в порядке? — консорт попытался подхватить Хельви на руки, но женщина остановила его жестом, показывая, что такой поступок в храме не уместен.

— Мне хорошо. — улыбнулась она, опершись на руку мужа. — Так хорошо, как давно уже не было.

— Кто это? — Харвей не скрывал своего удивления. — Лорд Монтаньяра?

— Да, — королева кивнула, ее губы дрогнули в нездешней улыбке. — Он покровительствует дому гранарских королей и пришел, чтоб поддержать нас в трудное время. Хозяин светлой обители приказал отдать тебе его меч, который покоится здесь, под алтарем. Только так мы сможем противостоять «могильщикам».

— Хельви, — консорт приложил ладонь к ее лбу. — ты явилась сюда ночью. У тебя может быть жар. Я вижу, как тебе трудно, и ты ничего не хочешь мне рассказать?

— Давай вернемся домой. — попросила она. — Ты совсем застынешь здесь на ветру в одном халате и рубашке. — молодая женщина окинула его взглядом с ног до головы. — Что тебя понесло в часовню в таком виде?

— Ты не ответила на мой вопрос, — Харвей сдвинул брови, — как вообще в последнее время не отвечаешь ни на один вопрос, который я задаю.

Королева молчала до тех пор, пока они не вышли из часовни и не миновали холодную галерею. Уже брезжил рассвет, окрашивая подтаявший снег в парке розоватыми отблесками. Над темной полосой голых лип появилась малиновая борозда, разрезавшая серое небо.

— Есть вещи, которые просто невозможно рассказать. — произнесла Хельви, поднимаясь вверх по ступенькам. — До того как встретиться, у нас была долгая жизнь, и ты ведь далеко не все говоришь мне о себе. Не так ли? — женщина вскинула на мужа усталые глаза. — Иначе многих нынешних неприятностей удалось бы избежать.