Между тем приближался вечер, то есть час превращения. Оборвав очередного хвалителя, без пяти минут лавреат поднялся, суховато поблагодарил всех и, ничего оригинальнее не придумав, как сослаться на нездоровье, не дождался конца, уехал. Непорядок, чепэ! Ведь Совет завершало голосование и торжество — увенчание новоявленного лавреата!.. К торжеству готовились, существовала традиция, отшлифованный ритуал, в конце концов это был общий праздник, чествование Искусства, и вдруг перед самым поднятием занавеса главное действующее лицо исчезает!.. Но менять что-либо, увы, было поздно. И деваться уже некуда, столько наговорили. А у Путинцева тоже выбора не оставалось, биоритм не допускал отступлений. С превеликим трудом успел Витя добраться до койки. Что касается Лавров, их с достоинством приняла по поручению художника Ленка.

Институтских его поклонников лавреатство окончательно вывело из равновесия. Так и не забывшие случая с Теракяном, коллеги не желали теперь знать никаких отговорок. Подавай им близнеца-брата, и баста! Отпуск Ленкин был на исходе, на продление рассчитывать не приходилось, а это неминуемо означало, что эксперименту так или иначе конец. Посоветовавшись с Ленкой, взвесив все за и против, Витя сдался, назначил день встречи. Разумеется, именно день, а не вечер. Причуды знаменитости служили аргументом неоспоримым. Раскрывать же коллегам истинную причину, само собой, Витя не торопился. Втайне надеялся, что, может быть, в последний момент еще воспротивится институтское руководство.

Энтузиасты, однако, готовы были смести любое препятствие. Выставку из Дома художников перевезли в институт, в конференц-зал. Отпечатали многокрасочную афишу с крупной надписью на фоне репродуцированного портрета Теракяна; научный сотрудник В. Путинцев представит собравшимся лавреата художника В. Путинцева. Разослали пригласительные билеты. В результате в назначенный день в зале яблоку негде было упасть. Вообразите разочарование этих настроенных на праздник людей, когда научный сотрудник В. Путинцев появился на сцене без обещанного лавреата.

Другого выхода у него не было.

Он стоял одиноко с рулоном чертежей в руках возле кафедры с краю сцены в надежде переждать бурю. Уразумев, что это надолго, повернулся отважно спиною к залу и, развернув свой рулон, принялся развешивать, словно перед обычным ученым советом, схемы, графики, диаграммы поверх выставленных на сцене шедевров. От такого кощунства возмущение публики достигло крещендо, но Витю не поколебало. К моменту, когда страсти несколько поутихли и у него появилась возможность вымолвить слово, от рулона ничего не осталось. Все схемы и графики, как Вите и требовалось, красовались у публики перед глазами.

— Художник Путинцев задерживается, просил за него извиниться, — молвил Витя и указал на плакаты. — Сейчас вам кое-что станет ясно.

Обманутая в своих надеждах аудитория взорвалась снова. Но на сей раз ее уже ненамного хватило. Так что вскоре Витя сумел продолжить.

— Дело в том, — запинаясь, сказал он, — что мы с художником в известном смысле как бы… ну, словом, тут действует некое правило, напоминающее известный в физике принцип дополнительности. Как нельзя одновременно определить положение и скорость движения электрона, а только одно что-нибудь, так нельзя одновременно увидеть и нас обоих, только кого-нибудь одного… Поэтому мы с ним, извините, не в состоянии здесь предстать перед вами, как говорится, рука об руку, принципиально не в состоянии, вот в чем загвоздка…

— Что за мистика! — закричали из зала. — Абракадабра! Так пускай тогда выйдет художник! Позовите художника!! На тебя мы и так насмотрелись, глаза каждый день мозолишь! Художника сюда!! Лав-ре-ата!!!

Впрочем, стоило Вите поднять руку, зал послушно затих, чем-то, видно, его уже зацепило.

— Обещаю вам, художник придет. Но всякому овощу… А пока прошу немного внимания. Я позволю себе доложить уважаемой аудитории итоги довольно-таки любопытного эксперимента.

Как коллегам известно, не всегда удается выделить в чистом виде момент зарождения идеи. Да и, правду сказать, далеко не всегда интересно. Так вот, он берет на себя смелость считать, что в данном случае это не так в полной мере. Кто по собственному опыту не знаком с функциональной асимметрию организма! Но вовсе не каждый хоть однажды задумывался над тем, отчего сердце слева, печенка справа, в одна рука искуснее, чем другая. Так вот, он, Путинцев, задумался. Благодаря Пастеру. Да, да, тому самому, великому бактериологу прошлого. У всех ли на памяти его биография? Известно ли, что замечательные открытия совершил человек, владевший лишь одной половиною мозга, тогда как другая после кровоизлияния, по сути, бездействовала в течение без малого тридцати лет. А ведь именно в эти годы ученый выделил знаменитые свои вакцины — против бешенства, холеры, сибирской язвы!..

На него, Путинцева, эти факты возымели сильное впечатление. Поразительнейший же пример возможностей, скрытых сил организма. Плюс к тому свидетельство в пользу парадоксального, на первый взгляд, положения: часть бывает не только не меньше целого, а возможно, что даже больше. Далее нанизывалась логическая цепочка, обоснованная современными знаниями о мозге: отключение правого полушария освободило цифровой компьютер левого, как если бы тормоза отпустили. Когда бы выключилось, наоборот, левое, это, видимо, могло привести к раскрепощению интуиции, подсознания, образности восприятия… Как проверить? Единственный достоверный способ — на опыте… А на ком же удобнее ставить опыты, чем на себе, когда сам у себя всегда под рукой… Оставалось выдумать выключатель — по возможности, безопасный, кровоизлияние «по Пастеру» в качестве метода подходило едва ли… Так же точно, как, скажем, хирургический нож. Словом, подытожил часть первую своего сообщения Витя Путинцев, идея сделалась осуществимой, когда удалось подобрать блокатор межполушарных связей.

Он почувствовал себя как спортсмен на промежуточном финише, можно малость перевести дух и чуть-чуть осмотреться. Аудиторией ему удалось овладеть, это точно, слушали, словно напрочь забыли о том, что сюда привело. Между тем разъединение мозговых полушарий, еще недавно само по себе эксперимент ультра-си, играло в задуманном вспомогательную, в сущности, роль. Основная была, конечно, не легче — поочередное их отключение, попеременное погружение в сон… Вторая часть сообщения, когда Путинцев излагал ход событий, иллюстрируя их развешанными диаграммами, пошла под аплодисменты, не слабей, чем в театре. И вполне выглядело естественным, что перед третьей частью объявили антракт.

Это вовсе не означало, что в моноспектакле Путинцева прерывается действие. Его лишь переносили на другую сцену, под диктовку биоритма в преддверии метаморфозы. После сообщенного Витей не было надобности пояснять это. Он лишь предложил уважаемой аудитории выбрать себе в сопровождение двух-трех доверенных наблюдателей, предпочтительно мужеского полу, на что зал откликнулся незамедлительно и охотно. Само собой, в числе избранных оказался и Теракян.

До Путинцевских апартаментов добрались без приключений, и, едва переступив вожделенный порог, Витя камнем плюхнулся на диван. А доверенная комиссия под опекою Лены заняла позиции вдоль стола. Это было последнее, что сквозь слипающиеся веки разглядел Витя Путинцев: Теракян и с ним еще двое коллег и Лена на неусыпном посту.

Минул час, или час двенадцать минут (комиссия выступала за точность), когда Витя, нахмурившись, снова на них взглянул, причем так, словно видит впервые. И, схвативши картон, принялся за набросок с этих обмерших истуканов.

Теракян, придя в себя, изумился:

— Ты забыл, что народ тебя ожидает?!

Но художник, точно от комара, отмахнулся.

Тогда Лена вмешалась:

— Нас действительно люди ждут в институте.

Пора отправляться. Пока он собирался, все молчали, и после длительной этой паузы Теракян произнес проникновенно и мрачно, словно бы верша суд:

— Послушай, Путинцев, знаешь, кто ты? Ты гений!