— «Кредитный чек, найденный на теле Ричарда Тоттла и подписанный Софи Чампьон, предназначался для оплаты в банке „Лаундз и Уэйнскот“, — вслух прочел Криспин и нахмурился. Тот чек, который принес ему предприимчивый Джек в обмен за бездействие и молчание, был заверен тем же банком. В полном недоумении Криспин пожал плечами. Возможно, это простое совпадение.

— Такого понятия, как совпадение, не существует, — говорил брату Лоуренс Пикеринг за графином вина тем же вечером. — Нет ни удачи, ни судьбы. Мы сами прокладываем себе путь по жизни, Бул. Я сотни раз говорил тебе об этом.

— И все же ты должен признать, что нам повезло, когда она просто так оказалась здесь, — в восьмой раз упрямо настаивал на своем Бул.

С тех пор как солдаты ушли, прошло несколько часов, и, оставшись в одиночестве в своем кабинете, Лоуренс должен был признать, что день выдался на редкость удачным. То, что он выступил на стороне Короны в схватке Софи Чампьон против королевы Англии, принесло ему пять новых лицензий на игорные дома в окрестностях Лондона и дало возможность превратить нелегальные закрытые клубы в популярные и охотно посещаемые развлекательные заведения. У него даже появилась вполне реальная надежда осуществить свою давнишнюю мечту — открыть игорный дом под названием «Бархатная туфелька», где на всем дамском персонале из одежды будут лишь бархатные туфли. Но в таком деле не обойтись без поддержки могущественного покровителя.

Лоуренс улыбнулся сам себе при мысли о письме, которое он только что отправил. Оно должно было обрадовать адресата. Он собирался уже еще одним графином вина отпраздновать свою удачу и успех предприятия, когда панель в стене позади его кресла бесшумно открылась и в комнату вошла женщина.

Она медленно приблизилась — казалось, она плывет по воздуху, а не ступает по бренной земле — и остановилась перед ним. Она знала, что ему нравится следить за ее движениями, чувствовать, как она приникает к нему всем своим хрупким гибким телом, любоваться ее пушистыми золотистыми волосами, которые душистым каскадом обрушивались ему на лицо, когда она наклонялась, чтобы поцеловать его. Она ощутила его широкую сильную ладонь на своем бедре и позволила ему усадить себя к нему на колени.

— Дорогая, какой волшебный сюрприз.

— Я всего на минуту. Мне ужасно захотелось повидать тебя и узнать, как все прошло сегодня. — Она на мгновение прижалась губами к его губам и тут же кокетливо, но твердо отстранилась.

— Все прекрасно, любовь моя. — Лоуренс ласково взирал на свое сокровище.

— Ты должен быть доволен. — Она взяла из вазы засахаренный миндальный орешек и провела им по своей нежной, молочной белизны шее вниз, к глубокому декольте. Лоуренс жадно следил глазами за ее игривыми движениями.

— Я доволен, — хрипло отозвался он и попытался языком достать сладкий орешек из глубокой впадинки между грудями. — Я был бы еще счастливее, если бы ты согласилась стать моей женой немедленно. Сегодня же вечером.

— Ты же знаешь, что это невозможно, Лоуренс, — укоризненно отвечала она, слизывая сахар с губ.

— Дорогая, ты мучаешь меня. Можно я по крайней мере отнесу тебя в постель, и мы займемся любовью в ближайшие десять часов?

— Потерпи, милый. — Она потрепала его по щеке, поднялась и направилась к потайной лестнице, скрытой за выдвижной панелью. — Я рада была бы остаться на всю ночь, но не могу. Ты же знаешь, что скажут дома.

После непродолжительного обмена просьбами и отказами Лоуренс слизал последние крупинки сахара с ее груди и проводил вниз по лестнице к ожидающим ее носилкам. Удобно устроившаяся среди вороха бархатных подушек, каждая из которых была оторочена золотым позументом и украшена гербом, эта женщина показалась ему богиней любви, олицетворением красоты, роскоши и благородства. Олицетворением того, о чем Лоуренс мечтал всю жизнь и чего жаждал больше всего на свете.

— Ты поступила глупо, — строго сказала Софи золотоволосая женщина. — Ты пренебрегла моими наставлениями и теперь сама видишь, к чему это привело.

— Простите, — печально ответила Софи, склонив голову. — Я сделала это не нарочно.

— Твои намерения меня не интересуют. Только поступки. Ты позволила мужчине прикоснуться к себе. Ты целовала его. Ты получала от этого удовольствие. Где же целомудрие, благодаря которому ты и получила свою силу?

— Я не понимаю, как это произошло, — оправдывалась Софи пред ликом суровой богини. — Это не поддавалось никакому контролю.

— Ты хочешь сказать, что утратила контроль над собой, не так ли? — с усмешкой поинтересовалась богиня Диана с высоты своего золотого трона. — Я знала, что так и будет. Все случилось именно так, как я предсказывала.

Голос богини вдруг изменился, стал более глубоким и тихим, а лицо, фигура и трон постепенно погрузились в тень. Казалось, чья-то гигантская рука заслонила их от Софи, а затем и вовсе стерла с поверхности земли. Неожиданно другой голос резко прокричал ей в самое ухо:

— Ты безнравственна. Безнравственна и порочна, как и…

— Нет, — перебила его Софи.

— Мы оба знаем, что случилось той ночью, что ты сделала, — не отставал тоненький голосок. — Я всем расскажу правду.

— Нет, — взмолилась она. — Нет, прошу вас. Я не…

— Оставь при себе свои патетические возражения. Никто тебе не поверит. Ты ничто, пустое место. Твоя жизнь в моих руках. — Софи почувствовала у себя на талии чью-то руку, как раз в том месте, где Октавией был вшит потайной карман, и вдруг перед глазами у нее промелькнул маленький золотой кружок. — Ага! — обрадовался голос. — Другого доказательства мне теперь и не нужно. Ты не скроешься от меня. Я люблю тебя.

— Нет! — воскликнула Софи, на этот раз громче. — Нет! — крикнула она во всю силу легких, так что ее подбросило на кровати, и она разом проснулась, вырвавшись из ночного кошмара.

Ей понадобилась всего минута, чтобы вспомнить, где она находится и что с ней стряслось. Она огляделась. Тонкий солнечный луч, в котором дрожал столб пыли, проникал в камеру неведомо откуда и едва мог осветить четыре ее каменные стены и грязный пол. Однако его хватило, чтобы Софи могла убедиться, что находится здесь одна, а голоса — всего лишь часть ее кошмара. Ее дыхание постепенно выровнялось, но рука невольно задрожала, когда она потянулась к потайному карману.

Сердце замерло у нее в груди, когда Софи поняла, что тайник пуст. Медальон исчез.

Значит, в ее камере только что кто-то был. И разговор, который здесь состоялся, вовсе не сон, не кошмар, а реальность. А это гораздо хуже.

— Нет, — вымолвила она несмело. — Нет, — повторила она, прислоняясь спиной к ледяной стене темницы и чувствуя, как ужас постепенно охватывает ее, вытесняя безразличие, наполнявшее ее с предыдущего вечера. В действительности лишь глубокое нервное потрясение помешало Софи расслышать глухой стук, с каким медальон скатился с ее платья на пол. Когда же она краем глаза заметила золотой отблеск от упавшего на край медальона солнечного луча, то поспешно подобрала его. Медальон лежал у нее на ладони — богиня Диана, богиня луны, охоты, целомудрия, богиня, восседающая на троне с ястребом на плече. Это было то единственное, что она сохранила в память о прошлом, о прежней жизни, о той Софи, которой больше нет.

Софи редко позволяла себе думать о своей жизни до пожара, до смерти родителей, до… того, как все изменилось. Она решила вычеркнуть из памяти все разом — и хорошее, и плохое, чтобы избавиться от преследовавшего ее ужаса. Но теперь, когда она оказалась в этой мрачной камере и почувствовала себя безмерно одинокой, воспоминания далекого детства нахлынули на нее. Софи вспомнила, как ее красавица мать обычно журила, но не наказывала ее за то, что она решала задачки по математике для брата Деймона, вместо того чтобы вникать в основы ведения домашнего хозяйства. Сколько счастливых и безмятежных часов провела Софи вместе с братом, обучая его началам алгебры и рассказывая о последних математических теориях, созданных итальянцами! Она с легкостью переводила для брата греческие тексты, доходчиво объясняла сложнейшие доказательства теорем, давая ему возможность и время заниматься тем, что он по настоящему любил: производить зловонные и тошнотворные на вид химические смеси в укромном шалаше, который он гордо называл лабораторией.