Взволнованная мама переглядывается с папой и, держа платок у разреза глаз, смахивает выступающую мокроту, стараясь вкрадчиво объяснить ему то, о чем говорил доктор. Но, я не думаю, что это требуется, для этого есть чувства и как многим из нас, сейчас они ему подсказывают верно. Поэтому, после маминой речи на ломаном английском языке, он произносит:

— Шанс есть?

В это время я вздохнула для храбрости, а мама, трясущаяся рядом, наоборот, затаила дыхание.

Он кивнул:

— Мы будем бороться до конца.

За локоть с боку меня взяли крепко и надёжно. Это был папа. Я привалилась к его плечу, обняла за руку. Таяла я, как мороженое. По-моему, у меня поднималась температура. Жар ощущался в каждой конечности, но шум поднимать я не собиралась. На фоне переживаний мой организм и не такое может выкинуть. Мне б сейчас только, чтоб, вся эта смута постепенно и медленно унялась и улеглась в голове, пока я не спятила окончательно.

— Что вы предлагаете? — голос мамы приобрел, присущую ему, деловую тональность. Эмоции отступили, оставив лишь голую рациональность.

— Замену аортального клапана.

— Но, риск?

— Да, и в значительной степени он будет зависеть от функции левого желудочка, от его функциональных способностей во время операции. Тем не менее, такое протезирование позволит нам уменьшить выраженность симптомов, улучшит функциональный класс сердца и его выживаемость, снизит количество осложнений: приступов, одышки, обмороков.

Мама напряжена до предела, но не знает, как сформулировать все свои чувства. Она лезет в сумочку, шебуршит там, переворачивая содержимое, как будто, кто-то спрятал туда нужное решение. Вся нижняя часть лица у неё ходуном ходит, она еле сдерживает наплыв прорывающихся слезных крошек.

— Это даст нам время, а это самый главный аргумент, мэм.

И всё. Тут плотину прорвало. Она — сломалась.

— За что это нашей девочке? За что? — шепчет её поникший голос, слёзы заливают прекрасное лицо.

Итан, как супермен, пулей перелетает от стола до кулера у стенки и, набрав в стакан воды, подает моей матери.

— Спасибо, — проговорил мой отец. Итан понимающе кивнул.

Глоток. Секунда. И также быстро инерция трезвого мышления берет вверх. Воля у неё бойцовская. Откуда только черпает силы? Её стойкость восхищает меня. Я знаю, как больно бьет жизнь, как она может взносить вверх и кидать вниз, что порой очень трудно подняться, однако, мою мать невзгоды научили противостоять и бороться. Они закалили её характер и выдержку, тогда, как я, до сих пор не могу этим похвастаться.

Я не могу больше. Мне надо отсюда отлучиться. Сейчас же! Не видеть и не слышать ничего! Все мои старые воспоминания наваливаются на меня, как рухнувшее здание, и погребают меня под обломками. Я хороню себя — заживо.

— Мне… — почти вскрикиваю я, отрываясь от родительского плеча.

Мама чуть стакан не роняет:

— Что такое? Что-то болит?

— Нет, — отрезаю я, утихомирив голосовые связки. — Мне немного душно, я выйду ненадолго.

— Мне пойти с тобой? — интересуется она, когда я выклепываю к выходу. Сама не знаю, как не спотыкаюсь: пол шатается, мебель пляшет, стены кривятся и кренятся…

Натянув искусственную улыбку, вытягиваю:

— Нет, спасибо. Я одна справлюсь.

Берясь за ручку с другой стороны двери, я замерла, прислушиваясь: они перешли к обсуждению деталей. И тут выяснялась ужасающая вещь.

Врачебный голос ведал о том, что под ножом мне должны будут иссечь стенозированный клапан и заменить его протезом. Далее, он грамотно подошел к вопросу об использовании в современной медицине трех разновидностей протеза: гомотрансплантат, гетеротрансплантат и искусственный клапан.

Вот тут-то, мне совсем скверно стало. Но я приказала себе: плакать не стану! Но, мысль о том, что меня хотят напичкать механическими штуковинами и превратить в робота — пугала, ужасала и выворачивала меня наизнанку. Но, рано или поздно, надо выйти из черного угла и встретить рассвет. И поэтому, я здесь, чтобы посмотреть страхам в глаза. И сказать им: «не возьмете так просто!».

Отцепив руку от защелкивающейся головки, я прилепила своё, порядком ослабевшее тельце, к стене. И стала вслушиваться в каждое слово. Говорил он четко:

— Гомотрансплантанты выполняют свои функции и не требуют антикоагуляционной терапии. Гетеротрансплантаты, также, не требуют проведения антикоагуляционной терапии, но, через определенный промежуток времени происходит их распад, что ставит задачу — повторной операции по замене клапана, с повышенным риском для пациента.

Мама спохватилась, хрипло повторив:

— Антикоагуляционная терапия?

— Да. Это требование по приему пациентом антикоагулянтов в течение всей его жизни, дабы, не возникло тромбоэмболических осложнений.

— И что в нашем случае?

— Гомотрансплантанты. Это избавит её организм от лишней нагрузки медикаментами.

Более я не слушала. Наверно, я слишком слабая для этой жизни. Руки опустились сами. Всё как-то не вовремя. Слишком много деталей и подробностей. Мозг плохо соображает, какое-то потемнение. Сейчас мои извилины напоминают плавленый сыр, растекающийся по макаронам в тарелке.

Что-то дёрнуло. В голове перемкнуло. И вдруг — нахлынуло…

Остальное сделала бездумно: засмотрелась в глухую даль, проползла тенью по коридору, далее, по наитию ноги понесли в лифт, на последний этаж, а оттуда, по лестнице на крышу.

И вот, уже стою на краю здания и с сумасшедшим восторгом смотрю на, вздыбившееся надо мной, бескрайнее синее небо, залитое послеобеденным солнцем. Оно — величественно, великолепно и неприступно. Как тайна — одна, против всех!

У меня же — сплошной мазохизм. Мертвая точка. Тупик. И я не вижу выхода. Никчемность.

Мобильник немедленно очутился в моих руках. Тусклый экран покорно дожидался оживления. Побаюкав его, включила и написала Нейлу:

«Ты сказал, что случится что - то особенное? Ну-ну. Рассказывай!».

Набрала следующее сообщение, а затем отправила:

«Что может случиться, ЧТО? В твоей жизни это возможно, а в моей…»

Минуту спустя телефон приглушенно затарахтел.

— Что на тебя нашло?!

— Хороший вопрос… — голос у меня истерический. — Есть много причин, по которым я прихожу в бешенство, как я могу выбрать что-то одно?

— И это объяснение?

— Я никогда никому ничего не объясняю! — сорвалась я, оторвала трубку от щеки и кинула под ноги. Горло сдавило, лицо разъехалось в плаксивую гримасу. И я дала слезам волю…

Взглянула в небосвод, словно пыталась пронять его и негромко прошептала:

— Укроешь ли ты меня в своих просторах?

Подняв блекберри. Непослушными пальцами отстукала послание:

«Смерть — это конец всему. И, в то же время, начало чего-то большего. Я буду верить в многоуровневое существование».

Я небрежно перебралась через заграждение: прогнулась в спине и, уперев руки в металл — сиганула через поручни. Порыв ветра ударил в лицо так, что все волосы обессилено сдуло за спину. Ноги скользнули по бетонной плитке, на углу которой, высокопоставленно восседал нахохлившийся голубь.

— Да, — ухмыльнулась я, — не представляю лучшего способа распрощаться с этим городом, чем полюбоваться на него, падая с высоты птичьего полета.

Пернатый представитель не оценил: взмахнул крыльями и полетел, пропадая в столбе света.

Опустив руки вдоль тела, я нагнулась и посмотрела вниз на братский базар. Отсюда и город другим выглядит. В другом ракурсе.

Мысль — надеюсь, это будет быстро.

Вернулась в положение постового солдатика. Зажмурила глаза. И…

— Дура!

Я не успела обернуться на вопль, как в момент полетела через перила, на гравий. По телу проскочила резкая боль, впившаяся в меня тысячью иголками и начала жечь и саднить.