Он пересиливает себя. Подходит к столу. Да, лист из той же пачки, с тем же водяным знаком Меркурия. Но на белом поле, от края до края, наискосок, почерком Мадлен, одно только слово:

У него темнеет в глазах. Он хватает пальцами завитушку резьбы, обрамляющей доску стола. «Все... Это конец...» По какому-то второму каналу сознания его расчетливый ум подсчитывает: ордена отберут — ими был награжден не он, Ландезен, а мифический Гартинг; банковский счет арестуют, его самого схватят... пять лет каторги... скрыться?., конечно, уже следят... он стар, чтобы начинать все заново... он нищ, он беднее, чем тот золотушный студент из Пинска, решивший сделать блестящую карьеру... Расчетливый ум суммирует, подытоживает, а все его существо, каждая клетка, каждый нерв в немом отчаянии кричат: «Неужели все?..»

Он достает из бокового кармана пистолет — браунинг. Одна перламутровая пластинка, та, что была прижата к его груди, теплая. Он оттягивает затвор. Пружина обоймы подает в камеру латунный патрон. Маленькая никелированная пуля тупым носом входит в ствол.

Аркадий Михайлович поднимает браунинг и упирает ствол в висок. В сумеречном его сознании вдруг устремляются прямо на него косматые степные кони, и страшные всадники с гиканьем сотрясают копьями, развеваются на ветру бунчуки, и с ужасом видит он, что вместо наконечников на копьях — головы.

Но он медлит, медлит... Он трусит? Неужели так дорога ему бесславно кончившаяся жизнь?.. А почему кончившаяся? Все — и преступление, и наказание — имеет срок давности... Срок давности... И если он истек... Но даже если истек, стоит ли все начинать сначала?..

Стеклянным невидящим взглядом Гартинг обводит свой кабинет. Палец его костенеет на спусковом крючке браунинга.

Долго не стихал в Европе политический скандал, вызванный делом Гартинга-Ландезена.

Буря пронеслась и над Петербургом, оставив свой след: ушел в отставку начальник столичного охранного отделения генерал Герасимов, так и не успевший свести счеты с ненавистным московским фон Коттеном. Распростился со своим директорским кабинетом на Фонтанке Трусевич. Но этот крупнейший провал международной полицейской акции, направленной на разгром большевистской эмиграции, и завершившийся неслыханным политическим скандалом, почти не отразился на самой системе полицейского сыска Российской империи — лишь на смену одним пришли другие «самоличности».

И после непродолжительной паузы, по одобрении министерством иностранных дел Французской республики необходимых документов, прибыл в посольство Российской империи новый вице-консул — он же чиновник особых поручений с Фонтанки Красильников — и сел в мягкое, обтянутое мерцающей кожей кресло в кабинете ЗАГ.

Правда, пришлось отказаться от официальных услуг кое-кого из лиц, чьи имена всплыли во время шумной газетной кампании. Например, от услуг старшего наблюдательного агента Генриха Бэна. Но отказаться лишь официально. С момента увольнения ему была положена ежемесячная пенсия в четыреста франков. На деньги департамента бывший старший филер открыл собственное бюро, на вывеске которого значилось: «Бэн и Сабмен. Дознание, розыск, частные наблюдения», и с прежним рвением продолжал выполнять задания российской охранки. (Стоит привести такую любопытную справку: уже после Февральской революции сыщик-ветеран обратился к Временному правительству с ходатайством об увеличении пенсии с четырехсот до пятисот франков «за свою 36-летнюю безукоризненную службу».)

Ушел в небытие Гартинг, но остались завербованные им секретные сотрудники «Пьер», «Серж», «Галкин», «Гретхен» и другие, и в их числе — провокатор Ростовцев, который и при новом шефе продолжал «освещать» работу заграничного Большевистского центра. На средства департамента полиции Ростовцев открыл в Париже издательство медицинской литературы. Прикрываясь деятельностью издателя, он мог, не вызывая подозрений у членов партии, совершать различные вояжи по заданию Петербурга и более свободно тратить деньги, заработанные предательством. И остались те же самые, только все более усложняющиеся задачи слежки за политическими эмигрантами, в первую очередь — за социал-демократами большевиками. Задачи эти и составляли существо деятельности заграничной агентуры. В том числе остались Красильникову в наследство от Гартинга и новому директору департамента в наследство от Трусевича дело о тифлисской экспроприации и пятеро арестованных: Ян Мастер, Ольга Кузьмина, Богдасарян, Ходжамирян и Камо.

В борьбе за спасение каждого из товарищей непосредственное участие принимал Владимир Ильич Ленин. Все, кроме Семена, так и не были выданы России. Спустя разное время под нажимом общественности этих стран, благодаря настойчивым требованиям социалистических кругов местные власти вынуждены были их освободить.

Однако, несмотря на самые героические усилия, не удалось вызволить на свободу отважного Камо. 4 октября 1909 года по распоряжению прусского полицей-президента он был тайно доставлен на границу Германии с Россией и передан жандармским чинам империи.

А чем же завершилась история с пятисотрублевыми банковскими билетами? Из ста тысяч рублей российской полиции удалось заполучить всего лишь семнадцать с половиной тысяч. Иными словами, в руках большевиков остался 161 банковский билет на сумму в 80 500 рублей, помимо четырех пятисотенных, «обмененных» в Италии. По предложению Красина номера билетов были переделаны. Только с одним билетом произошел казус: первая цифра получилась меньше остальных. Леонид Борисович забраковал купюру, но в шутку сказал:

— Вы ее не уничтожайте. Спрячьте и сохраните для будущего Музея Революции!

Товарищи свернули билет, засунули в зеленый полуштоф, залили горлышко сургучом и закопали. Все остальные деньги были благополучно разменены и израсходованы на партийные цели.

Забегая вперед, скажу, что уже через много лет после победы Великого Октября бутылка эта была найдена. Ныне она — зеленоватого стекла, с глубоко вдающимся дном — выставлена в Музее Великой Октябрьской революции в Ленинграде. Тут же — банковский билет достоинством в 500 рублей под серией «АМ» № 66374. Первая цифра 6 действительно меньше остальных.

Антону так и не удалось окончить курс Сорбонны.

Однажды вечером по скрипучей лестнице в мансарду дома на рю де Мадам поднялся элегантный, по последней парижской моде одетый господин. Он постучал в дверь набалдашником палки и вошел, на пороге сняв мягкую шляпу.

— Леонид Борисович! Как я рад!..

Инженер бросил палку, скинул пальто.

— Так и живешь на селедке и чае?

— Ничего, уже привык, по третьему эмигрантскому! — улыбнулся студент.

— По дому не соскучился?

— А что? — насторожился юноша.

— Садись. Слушай. Надо ехать в Тифлис. Нужно помочь Семену бежать из тюрьмы. Ты теперь большой специалист по этой части! — Красин усмехнулся и потянул Антона за вихры. — Поедешь?

— Готов хоть сегодня!

— Вот и славно. Теперь уже, конечно, поедешь не по своему паспорту, товарищ Владимиров.