Додаков почувствовал азарт, как игрок, оценивший карту и готовый сорвать банк. Да, воистину счастливый нынче день!

Антон и Ольга поспели к утреннему гельсингфорсскому поезду и в полдень уже сошли на чистенькой, с вазами цветов вдоль платформы станции Куоккала.

Всю дорогу в вагоне юноша виновато молчал. Молчала и женщина. Отрываясь от окна, он мельком взглядывал на нее. Вуалетка закрывала половину ее лица, и глаза за черным кружевом расплывались в два огромных пятна. Но губы были напряженно сжаты, на нижней, слегка оттопыривающейся, засохла корочкой кровь. Болезненной была втянутость землистых щек. «Сколько она пережила — и я еще посмел!» — все казнил себя студент, испытывая почти физическую боль, но ничего не мог придумать такого, что загладило бы его вину.

— Пойдем последними, — тихо сказала Ольга, когда поезд остановился у перрона.

Антон предложил ей руку. Этакой фланирующей парочкой они побродили меж ваз, будто кого-то поджидая, а когда все пассажиры покинули вокзал, направились, делая большой круг через сосновую рощу, к даче Степанова. Ольга опиралась на его руку тяжело, и юноша чувствовал, на каком пределе физических и духовных сил она была. «Бедная, — подумал он. — Прости, если можешь... Мне жалко тебя, как родную сестру...» Ничего подобного он выговорить бы не посмел, но тем горячей звучал его немой монолог. И Ольга словно бы услышала. Она сняла шляпку, вскинула голову, улыбнулась. «А она красивая была, — подумал он. — Как из фарфора. Такие невероятно зеленые глаза!..» — И он тоже радостно улыбнулся ей.

Они поднялись на веранду. Антон постучал в застекленную створку, ведущую в комнаты:

— Кто есть? Встречайте гостей!

Выглянула женщина. Туго зачесанные назад волосы ее открывали большой гладкий лоб. Чуть навыкате светлые глаза под арками бровей были настороженны. Но, увидев Ольгу, она вскрикнула, и они бросились друг к другу, обнялись, замерли, стиснув руки и крепко прижавшись щеками. В их стиснутых руках, в молчаливых слезах было столько боли и радости, что у Антона перехватило дыхание: «Кто же она, эта Ольга? Что же с ней стряслось?..»

Он не услышал, как вошли на веранду Леонид Борисович и Феликс. Сразу же послышались радостные восклицания. Мужчины начали тормошить Ольгу, обнимать. Усач схватил ее в охапку и закружил по веранде — и сразу напряжение снялось, стало хлопотно и весело.

— Обедать! Обедать! У нас сегодня праздничный обед! Любаша постаралась — пальчики оближешь! — приглашал, приговаривал Леонид Борисович. — А в центре внимания: петровская, пиво и ростовские раки! Клещи — как усы у Феликса!

Антон впервые видел жену Красина, Любовь Федоровну. Тут же в комнатах шалили и девчурки, его дочки. Любовь Федоровна хлопотала у стола, а Леонид Борисович расхаживал по веранде и радостно оглядывал присутствующих:

— Ни слова, ни звука до обеда! Переодевайтесь — и милости просим!

Студент никогда еще не видел Леонида Борисовича таким веселым.

Когда рассаживались, Красин показал Ольге на стул с высокой резной спинкой во главе стола:

— Прошу, сударыня, на трон! Сегодня вы наша королева!

Всем и даже Ольге передалось празднично-шутливое возбуждение. Женщина улыбалась, глаза ее сияли.

Инженер наполнил рюмки. Высоко поднял свою и, сразу посерьезнев, сказал:

— За твое возвращение, товарищ Ольга. Мы были с тобой каждый день твоего крестного пути. За возвращение!

Женщина, первой встретившая Ольгу и теперь сидевшая с нею рядом, обняла ее и прижала к плечу. Встал Феликс:

— Склоним голову перед памятью павших. Нет ничего тяжелей, чем терять товарищей... — он опустил голову, и его жесткие кудри упали на лицо. Феликс помолчал. — Что ж, как сказал коммунар Ферре: «Будущему поручаем заботу о нашей памяти и нашу месть». Не они, так мы, не мы — наши товарищи, но все вместе мы дойдем с красными знаменами... За тех, кто возвращается в строй, за тебя, Оля, и за тех, кто встает в наши ряды на место павших!

Он повернулся к Антону. Студент вспыхнул: «Знал бы Феликс! Узнают — выгонят в три шеи!» Он покосился на Ольгу. Женщина протягивала к нему рюмку — то ли насмехаясь, то ли с улыбкой, непонятно. «Сейчас кончим обедать, и придется все рассказать...» Он чувствовал все возрастающую тревогу.

И вот убрали тарелки. Любовь Федоровна вместе с женщиной, которую называли то Надей, то Катей, а Антон определил про себя: «Учительница», — ушли на кухню мыть посуду. Они же четверо остались за столом. И Леонид Борисович, закурив, перешел к делу:

— Мы очень волновались. Мы знали, что вы не пришли на явочную квартиру. К тому же ты, Владимиров, должен был вернуться раньше. Хорошо, что все благополучно кончилось. Но что же произошло в Ярославле?

Все! У ног Антона разверзлась пучина. И, зажмурившись, очертя голову он бросился в нее.

Он рассказал, как они блуждали, как забыл он номер дома, как сидели на берегу Волги, и он задремал, и его разбудил полицейский. Он говорил, не поднимая глаз, чувствуя, что тишина за столом не сулит ему ничего хорошего. Закончил он исповедью о злосчастной прогулке по Фонтанке.

Феликс хмыкнул в усы. А Леонид Борисович сказал:

— Да, Камо — достойнейший пример для подражания.

Потом он повернулся к Ольге:

— А ты что скажешь?

Женщина разгорелась от встречи, от внимания и выпитого вина, она заговорила мягко:

— Все так. На Фонтанке он напугал меня до смерти. В дороге от Ярославля до Питера держался хорошо, — она одобрительно кивнула. — Не трусил. Храбрый мальчик.

«Мальчик!» — Антон обиделся.

— Не будем читать тебе нотаций, товарищ Владимиров, — сказал Красин. — Думаем: сам понял. С явочной квартирой — вот к чему приводит невнимательность, в одно ухо влетело, в другое вылетело. Малейшая беспечность может привести к непоправимому. И еще одно запомни: мы не артисты под куполом цирка.

Он посмотрел на Феликса:

— А ты что скажешь?

Феликс добродушно погладил усы:

— В общем, для первого раза вел себя не так уж и плохо.

Антон почувствовал, как у него за спиной вырастают крылья.

— Ладно, — сказал инженер, как бы подводя черту. — Ты, Оля, останешься здесь. А тебя, товарищ Владимиров, уже, наверное, ждут? — Он мягко улыбнулся. — Беги. Приходи завтра. Есть у меня одна мысль. Утром обсудим.

«Вот обрадуется Ленка!» Антон торопился на дачу Травиных. Никогда еще ему не было так хорошо. Он — революционер-профессионал! Никогда у него не было таких товарищей! Только Костя. И отец... «Если бы не тот страшный день, отец был бы сегодня здесь! — с уверенностью подумал он. — Вот это жизнь! Рассказать бы Ленке! Нет, нельзя. Пока нельзя».

Он замедлил шаг. «А как объяснить, почему снова приехал? Скажу: не удержался, не утерпел... Да, но утренний поезд уже давно пришел. — Он посмотрел на часы. — Придется подождать вечернего. Ну и опытным же конспиратором я становлюсь!

Сегодня же... — решал он по дороге. — Пойдем купаться, и я ей скажу: хватит ждать! Сколько можно ждать, когда меня завтра могут... Нет, об этом ей пока нельзя. Завтра вернусь в Питер и скажу маме. Она обрадуется, она любит Ленку. А после свадьбы расскажу, ведь муж и жена — одна сатана. Пусть держит наготове вещички: по этапу за кандальным — динь-бом, динь-бом! И плевать нам на приморские виллы!»

Он счастливо рассмеялся.

За лесом протрубил паровоз. Антон подождал, когда донесется веселый звон станционного колокола, преодолевая желание сорваться с места, заставил себя повременить еще несколько минут и чуть ли не бегом пустился к даче Травиных.

«Вот бы выбежала навстречу!» — он представил, как засияют ее глаза. Сладостно сознавать, что эта девушка — твоя! Сейчас он схватит ее за руку, и они понесутся по дюнам к морю. А потом будут лежать под соснами, и иголки будут покалывать спину. «Господи, как же хорошо жить на свете!»