— Помню, — выговорила она, пораженная, что в мозгу все еще осталась капля разума и памяти.

— Теперь я хочу ласкать тебя ртом. Ты ведь тоже хочешь этого, верно?

— Нет, Алек, ты не можешь так… зачем… О, пожалуйста, пожалуйста…

Ее трясло словно в лихорадке, бедра поднимались и опускались в такт движениям пальцев.

— Правда, я…

Позже Алек так и не вспомнил, что хотел сказать, потому что в этот момент раздался крик Мозеса:

— О Боже! Мисс Джинни! Барон! Скорее сюда! О…

Алек мгновенным рывком поднял Джинни:

— Быстрее, милая!

И взметнулся с постели, натягивая на ходу халат, слыша, как за спиной Джинни шелестит плотной тканью, застегивая пуговицы.

В дверь громко застучали, и через мгновение в комнату ввалился Мозес:

— Поспешите, cap! Это хозяин! О Боже, мисс Джинни…

Алек протиснулся мимо ошеломленного дворецкого и ринулся к спальне хозяина. Джинни следовала по пятам. Секунду помедлив, он вошел в комнату. У постели горела единственная свеча. Алек мгновенно понял, что Джеймс Пакстон мертв. Он молча, оцепенело стоял возле усопшего, остро ощущая боль потери, потрясенное изумление. Глаза Джеймса были закрыты, лицо спокойное, умиротворенное. Он скончался во сне: легкая смерть…

Алек, нагнувшись, осторожно прижал кончики пальцев к шее Джеймса. Ни малейшего трепетания.

— Папа?

— Он ушел, Джинни. Мне невыносимо жаль.

Обернувшись, Алек увидел Мозеса, стоявшего у изножья кровати и не сводившего глаз с мертвого хозяина.

— Я пришел посмотреть, как он, cap. Обычно я не делаю этого, но сегодня что-то мучило и терзало меня, вот я и пришел. Он так устал сегодня, и это меня беспокоило. Я пришел. Он мертвый лежит.

Джинни обошла Алека и, сев рядом с отцом, поднесла к губам его руку.

— Его сердце, Джинни. Конечно, это его сердце. Он умер во сне… легкая смерть.

— Да, — сказала она глухо, глядя в лицо отца.

— Папа?

Алек поспешно оглянулся и увидел стоявшую в дверях Холли, в одной ночной сорочке, с голыми ножонками.

— Минутку, Холли. Мозес, пошлите за доктором. Он знает, что делать.

— Да, cap.

— Я сейчас вернусь, Джинни. Только отнесу Холли.

Подхватив дочь на руки, Алек вынес ее из спальни.

— Прости, папа, умоляю, прости. Алек сказал, что это была легкая смерть. Надеюсь, что это правда. Я так тебя люблю. Теперь у меня не осталось никого. Меня даже не было рядом, когда ты умирал. Я лежала, распростертая, на коленях чужого мужчины, и он ласкал меня… пока ты… ты умирал… совсем один.

Она говорила почти неслышно, едва шевеля языком, но Алек услышал и замер на пороге, не двигаясь, наблюдая, как Джинни нагибается и припадает лицом к груди Джеймса. Она не плакала, просто лежала неподвижно.

Он оставил ее одну.

Больше сотни балтиморцев из всех слоев общества собрались, чтобы отдать дань памяти Джеймса Пакстона, — от безработных матросов до Гвеннов, Уорфилдов, Уинчестеров, приехала даже Лора Сэмон. Алек стоял рядом с Джинни, поддерживая ее под руку, хотя она не нуждалась в его помощи. Джинни, не шевелясь, смотрела прямо перед собой, напряженно выпрямившись, очевидно, не сознавая, что происходит вокруг.

Алек не взял с собой Холли. Девочка вряд ли понимала, что случилось. Ей объяснили только, что мистер Пакстон ушел на небо, совсем как ее мама. Она осталась в доме Пакстонов вместе с миссис Суиндел.

Алек, неотступно думая о том, что теперь должен кое-что решить, все-таки вынудил себя слушать преподобного отца Мюррея, священника епископальной церкви Святого Павла, худого, изможденного человека, с лицом, изборожденным морщинами — следами многих дней, проведенных под безжалостным солнцем. Надгробная речь, произнесенная им, оказалась красноречивой, но трогательной. Медленно, хорошо поставленным голосом священник говорил, что знал Джеймса Пакстона еще с тех пор, как оба были мальчиками и удили рыбу с мыса Норт-Пойнт. Он припомнил роль Джеймса в развитии города, постройке первого балтиморского клипера «Галилей» в 1785 году, его участие в борьбе против британцев в сентябре 1814 года и в сражении при Балтиморе. Джеймс находился в Шорт-Мак-Генри во время артиллерийского обстрела, ободряя и успокаивая людей. Он был одним из тихих, незаметных героев, знакомством и дружбой с которым гордился преподобный отец Мюррей. Усопший оставил после себя прекрасную дочь, Юджинию Пакстон. Аминь.

В продолжение всей речи Джинни не шелохнулась. Алек мучительно ждал, когда она наконец сделает что-то, хоть что-нибудь, покажет, что в ней еще живы мысли и чувства. Хоть что-нибудь.

Заметив, что Лора Сэмон смотрит на него, Алек выдавил легкую улыбку.

После церемонии он стоял рядом с Джинни, пока та принимала соболезнования от десятков людей, и припомнил тот далекий день, почти пять лет назад, когда вот так же слушал утешительные слова, остро сознавая их пустоту и бессмысленность.

Он отвез Джинни домой и снова стоял рядом, пока входили и выходили люди, ели и пили, беседуя приглушенными голосами, и выражали бесконечные соболезнования. Джинни держалась спокойно, с полным самообладанием. Только ее тут не было. Может, он сам так же вел себя после похорон Несты?

Как ни странно, именно на плечи миссис Суиндел легли все заботы. Грейси Лиммер согласилась остаться еще на неделю, но полностью передала бразды правления миссис Суиндел. Ленни приготовила достаточное количество еды, чтобы накормить половину Балтимора. Только в сумерках последние гости покинули дом. Все, кроме мистера Дэниела Реймонда.

— Если вы согласны, мисс Джинни, я хотел бы прочитать завещание вашего отца.

Алек уже хотел было запротестовать и объяснить, что с этим можно подождать, но Джинни просто кивнула, повернулась и шагнула к маленькой библиотеке, в восточном крыле дома.

— Вы тоже пойдете, милорд?

Алек удивленно поднял брови:

— Вряд ли это меня касается, мистер Реймонд.

— Касается, милорд. Вы сами увидите…

— Хорошо. Только все скажете при мисс Пакстон.

Джинни молча наблюдала, как мужчины входят в библиотеку. Что здесь делает Алек? Но это не имеет значения, во всяком случае, сейчас, ничто не имеет значения. Она жестом попросила их садиться.

— Мисс Пакстон, — начал поверенный, усевшись, — ваш отец составил новое завещание.

— Простите?

— Новое завещание, мисс Пакстон, всего пять дней назад.

— Не понимаю….

— Скажите же наконец, что в этом завещании, — перебил Алек.

«Почему он так рассержен?» — тупо удивилась Джинни, взглянув на угрюмое лицо, прежде чем вновь обернуться к мистеру Реймонду.

— Прекрасно, милорд. Мистер Пакстон оставил некоторые суммы слугам, самая большая — Мозесу, пятьсот долларов, и триста долларов — миссис Лиммер. Как вам известно, мисс Пакстон, Мозес — раб. Мистер Пакстон пожелал, чтобы после его смерти Мозесу дали вольную. Ваш отец предполагал, однако, что Мозес будет продолжать служить в этом доме.

Мистер Реймонд смолк, и у Алека возникло отчетливое чувство, что поверенный готовится сообщить нечто неприятное. Алек знал, твердо знал, что сейчас услышит. Будь проклят Джеймс Пакстон!

— Мисс Пакстон, ваш отец хотел, чтобы вы твердо знали: он действовал в ваших интересах. Вы остались одна, без родственников и защиты. Он любил вас, мэм, и хотел обеспечить вам будущее, безопасное будущее.

— Да, — коротко обронила Джинни.

«Боже, — думал Алек, глядя в ее бледное лицо, — да ее, кажется, вообще ничего не интересует».

Мистер Реймонд откашлялся и обратил на Алека взор, исполненный неподдельной муки.

— Мистер Джеймс Пакстон оставляет верфь Пакстонов Алеку Каррику, барону Шерарду, если тот женится на вас в течение тридцати дней после его смерти. Если барон Шерард или вы откажетесь, верфь должна быть продана третьему лицу, а вы получите вырученные деньги.

Джинни молча смотрела на поверенного.

— Видите ли, мисс Пакстон, — добавил мистер Реймонд, в голосе которого положительно слышалось отчаяние, — ваш отец знал, что вы не можете продолжать управлять верфью, иначе потеряете все, что имеете. Он желал только защитить вас и не мог допустить, что вы познаете бедность.