Гуго, поддавшийся ее наущениям, собрав отряд, вернулся в Пуатье и объявил Людовику, что отказывается от присяги и готов сражаться за свои права. Поскольку короля сопровождала небольшая свита, он счел разумным не противоречить Лузиньяну и вместе с графом отправился в его владения. После двух дней переговоров, ознакомившись с требованиями Гуго, Людовик согласился принять условия графа де ла Марша.

Довольный победой, Гуго вернулся к жене, но застал супругу в ярости. Она явилась в покои, которые недавно занимал французский король, приказала вытащить из сундуков все одежды и посуду, а из покоев – мебель, словно хотела изгнать из города даже дух королевского присутствия, и отправила все это в Ангулем.

Огорченный и озадаченный, граф, ничего не понимая, с опаской взирал на супругу.

– Дорогая, объясните, в чем дело? – тихо спросил он.

– Выйдите вон, – завопила в ответ Изабелла. – Подлый, ничтожный человек, вы так и не поняли, что вас лишили наследства?! Оставьте меня, я не желаю вас видеть!

И рассерженная Изабелла уехала в Ангулем.

Прошло дней пять, графиня не возвращалась, и обеспокоенный граф поспешил в Ангулем. Но своенравная Изабелла запретила пускать мужа в замок, и целых три дня Гуго гостил у тамплиеров. Наконец один из монахов устроил ему встречу с женой.

– Дорогая, – нежно обратился Гуго к Изабелле, – я ничего не понимаю. Скажите, почему вы столь глубоко возненавидели Людовика?

– Разве вы забыли? – внезапно разрыдалась Изабелла, – что в Пуатье мне три дня пришлось дожидаться, пока король соизволил принять меня? А когда в конце концов меня допустили к нему, то я нашла его в спальне? Людовик сидел на одной половине ложа, а Маргарита – на другой вместе с графиней Шартрской, которой она все время что-то шептала на ухо. Они не поднялись, когда я вошла, и даже не предложили мне сесть! Мне! Английской королеве! Они смертельно оскорбили меня! Я… Я не могу больше говорить об этом, мне слишком больно и обидно… Они унизили меня! Надеюсь, господь накажет их за мои страдания!

Напрасно Гуго старался объяснить жене, что Людовик пошел на уступки, удовлетворив все требования его, графа де ла Марша. Изабелла стояла на своем и упорно призывала мужа взбунтоваться. Она очень кстати вспомнила о старом испытанном средстве – запираться в опочивальне и оттуда выдвигать свои условия.

– Вы должны объявить королю войну, – требовала Изабелла, не открывая двери. – И немедленно!

Гуго, послушный воле жены, возглавил лигу баронов, недовольных правлением Людовика. Созвав рыцарей, граф де ла Марш отправился в Пуатье и, представ перед графом Альфонсом, заявил:

– Я не признаю вас своим сюзереном и отказываюсь от принесенной присяги.

Под изумленными взглядами рыцарей, которые присутствовали при этой сцене, Гуго развернулся на каблуках и покинул замок.

Итак, война, которой желала Изабелла, вскоре началась. Обещавшие содействие англичане высадились в Руане. Кровопролитные сражения следовали одно за другим, и в конце концов войска Людовика одержали победу.

Обезумевшая от ярости Изабелла подослала к Людовику убийц, снабдив их ядом. Но заговор раскрыли, и спустя несколько недель мятеж был окончательно подавлен. Английский король спешно отплыл в Англию, а Гуго с Изабеллой явились к Людовику, чтобы на коленях молить о прощении…

Прощение было им даровано, но Изабелла опять почувствовала себя оскорбленной – она считала себя королевой и королевой решила умереть. Оставив мужа, она облачилась во вдовьи одежды и отправилась в аббатство Фонтевро. Через три года она скончалась и упокоилась рядом со своей свекровью – неутомимой Элеонорой Аквитанской, с которой она никогда не встречалась.

Гуго Лузиньянский, потеряв ту, которую он боготворил, вместе с сыновьями, рожденными Изабеллой, отправился в Святую землю, чтобы принять участие в крестовом походе, объявленном Людовиком IX в июне 1248 года. Он погиб в битве под Думьятой…

А вторая королева? Что сталось с Бланкой Кастильской?

Отправляясь в крестовый поход вместе с женой, двумя братьями и отрядами рыцарей, Людовик возложил бремя королевской власти на плечи матери, провозгласив ее регентшей Франции.

Королева-мать проводила сына до аббатства Клюни. Со слезами на глазах она попрощалась с Людовиком. Никогда больше они не увидели друг друга.

Весть о кончине Бланки Кастильской застала Людовика в Яффе. Через несколько недель королевский флот покинул Палестину. Французский король после шестилетнего отсутствия возвращался домой…

Ночь на четырнадцатое марта 1314 года выдалась холодная, но, несмотря на ветер, яростными порывами налетавший с реки, парижане толпами прибывали на место казни тамплиеров. На небольшом Еврейском острове посреди Сены, где обычно мирно паслись коровы и козы, палачи соорудили огромный костер, на вершине которого, привязанные к столбам, стояли осужденные – Великий магистр Ордена рыцарей-тамплиеров Жак де Молэ и приор Нормандии Жоффруа де Шарнэ.

От галереи королевского дворца костер отделяла лишь узкая протока, и ничто не мешало Филиппу Красивому, его сыновьям и членам Королевского совета наблюдать за казнью.

Филипп IV стоял у самой балюстрады. Это был высокий, широкоплечий, атлетического сложения мужчина c белокурыми, чуть рыжеватыми, вьющимися волосами до плеч. Правильное, невозмутимо спокойное лицо государя поражало удивительной красотой, а огромные голубые глаза – неподвижным ледяным взглядом.

Жак де Молэ повернул голову к королевской галерее. Взгляды Филиппа и семидесятидвухлетнего Великого магистра скрестились, будто эти люди (одного из которых вознесло над всеми право рождения, а другого – случайности судьбы) все еще мерились силой. Они неотрывно смотрели друг на друга, и никто не знал, какие мысли, чувства и воспоминания проносились в эту минуту в головах двух заклятых врагов.

Король махнул рукой, и палач поднес пучок горящей пакли к куче хвороста, сложенного у подножия костра…

Черный дым, столбом поднявшись вверх, закрыл обоих старцев, но вскоре ветер, раздувая пламя, рассеял едкую завесу, и глазам короля, его сановников и толпе парижан открылась жуткая картина: Жоффруа де Шарнэ, приор Нормандии, весь охваченный огнем, рвался прочь от рокового столба. Он кричал от нестерпимой боли, и на его побагровевшем лице явственно проступил длинный белый рубец – давний след удара мечом, полученного в жестоком бою с неверными. Великий магистр, задыхаясь в дыму, что-то говорил своему другу, видимо, пытаясь подбодрить его, но рев пламени заглушал его слова…

Когда поленья осели, огонь взмыл вверх, и пламя охватило платье Жака де Молэ. В мгновение ока второй старец превратился в пылающий факел.

Вдруг из пламенного ада послышался устрашающий голос:

– Позор! Позор вам всем! Ибо здесь гибнут невинные!

Великий магистр, пожираемый пламенем, по-прежнему глядел на королевскую галерею. Его громовой голос внушал ужас. Толпа попятилась…

– Папа Климент! Рыцарь Гийом де Ногарэ! Король Филипп!.. Не пройдет и года, как я призову вас на суд божий, и воздастся вам справедливая кара! Проклятие на ваш род до тринадцатого колена!

Пророческий глас потонул в реве пламени. Еще несколько минут Великий магистр боролся со смертью, но веревки лопнули, и Жак де Молэ рухнул в бушующий огонь. И только поднятая вверх почерневшая рука с угрозой вздымалась к небесам…

Парижане, напуганные проклятием тамплиера, застыли на месте, и лишь тяжелые вздохи и шепот выражали растерянность и тревожное ожидание толпы. Люди невольно обращали взоры к галерее, где все еще стоял король и неотрывно смотрел на обуглившуюся руку, застывшую в жесте, предающем проклятию.

Сорокашестилетний, не знавший слабости король уже двадцать девять лет правил Францией. Немногословный по натуре Филипп с годами становился все молчаливее и молчаливее. Почти тридцать лет он наблюдал, как пресмыкались перед ним люди; по их походке, по глазам, по тону голоса он определял, чего они от него ждали и на что рассчитывали. Государь знал, сколь велико их тщеславие, а главное – чего каждый из них стоил. Умный, настойчивый и скрытный владыка, Филипп многими деяниями на благо королевства отметил свое царствование. И никогда король не усомнился в своей правоте, считая себя непогрешимым. Поэтому и осмелился он в завершение семилетнего судилища над Орденом тамплиеров отправить на костер, словно заурядного колдуна, самого Великого магистра.