Раскрываю обеими руками левый глаз. Мамочки! Какие стали у меня тапки! Какие ножки у стола! Разлепляю правый – и от увиденного опять зажмуриваюсь. Кружка под телевизором, а на полу дуга из каши.

– Ау, где ты?!

– Иди прямо, прямо… – скомандовала Марина с окна.

Нащупываю её, снимаю с подоконника.

– Ой, что ты меня поставил на кашу?

– Так ты ж смотри! Я не вижу куда… Веди в ванную умываться.

Марина взяла меня за руку.

– Холодно… Тепло… Горячо… Огонь!

Поздно! Левая моя нога стала на кашу, приклеилась.

– Я же говорю – «огонь», а ты ступаешь!

– Ты говори – левой или правой, большой шаг или маленький… А то «горячо», «огонь»! Игру нашла… Это из-за тебя всё!

– Хорошо! Левой!.. Ещё раз левой!.. Опять левой!..

– Три раза левой? – Я зашатался, раскоряченный, как циркуль.

– А я не виновата. Правой некуда – там каша.

– Так что, мне так и стоять? Или подниматься в воздух, лететь?

– Ой, и меня научи летать! – Марина бросила мою руку. – Вот так: мах, мах!

– Человеки – не птицы…

Я шатался так – соломинкой ткни, повалюсь. И вдруг левая нога по-о-е-ехала!

– Держи, пополам раздираюсь!

Я замахал руками, словно хотел сделать Маринино «мах, мах!», и сел на пол, на что-то мягкое и мокрое…

Теперь мне было всё равно. Мы были с Мариной с ног до головы в сладкой, вкусной, питательной каше.

– Слушай, посмотри в кружку… – Голос мой жалостно задрожал. – Нету больше?

Марина постучала кружкой об пол.

– Есть немного…

– Выскреби, дай мне.

Марина начала выскребать и с большой охотой кормить меня из ложечки.

Кормила и приговаривала:

– Не спи за столом! Не мотай головой, ты не лошадь!.. Не чавкай – ты не свинья! Поставлю в угол!

В это время послышался звонок в дверь. Марина бросила мне на колени кружку и необлизанную ложку, побежала открывать.

– Мамочка, я тут Женьку покормила! А сейчас поведу умою!

Что было потом, когда мама увидела, какие мы и что делается в квартире, я рассказывать не стану. Представьте сами.

Что ни придумаете – всё будет правда.

Дождь лил весь вечер. Ночью грохотала гроза. Но я не боялся – привык! Вчера, когда возвратилась мама, потом бабушка с собрания, а потом папа, – грома было достаточно. Хорошо ещё, до «молнии», до ремня не дошло.

Когда я вышел утром во двор, Вася и Жора пускали по лужам кораблики. Серёжа держал под мышкой мяч, а Павлуша – своего брата Генку. Не под мышкой, а так – за руку. В субботу малыша забирают из круглосуточного садика, а в остальные дни Генка домой не ходит.

Левон Иванович стоял возле камня-валуна, держал фанерный щиток на длинном колышке и смотрел по сторонам, искал что-то. Фанера с палкой смахивали на лопату, которой зимой чистят снег.

Мы подали дяде Левону четыре камня. Он выбрал один и вбил палку в землю. Достал из кармана трубочку бумаги, развернул и прикнопил к щитку.

Мы так и ахнули!

На бумаге всеми красками сверкал наш будущий сквер. Один только камень-валун и узнали. А за камнем были нарисованы посыпанные жёлтым песком дорожки, вдоль них росли кусты. Были и скамьи, и песочница малышам, и беседка, и клумбы с цветами, и много-много деревьев. Под деревьями закрашено светло-зелёным – трава.

– Ну что, нравится? Пусть все знакомятся с проектом, а вечером будем копать ямки. Завтра, в воскресенье, должны привезти деревья и кусты.

К камню прислонён жёлтый плоский ящик с ремнём и пригнутыми к боку алюминиевыми ножками. Дядя Левон повесил ящик на плечо, поднял руку. Мы сразу вспомнили о нашей клятве и тоже поподнимали руки.

– Ну, «артековцы», кто со мной на Неман, в разведку?

На Неман захотели идти все. Мы за ним даже на край света пошли бы. Уж очень Левон Иванович нам нравился.

– Это у вас в ящике куклы? – догадался я.

– Нет. Краски, кисти, бумага. Этюдник это. Попробую на берегу написать этюд.

Никто не понял, как это «писать этюд». Жора спросил:

– А разве вы художник?

– Молодой человек, я – артист. А это – просто так. Учусь…

– А разве старики учатся? – удивился Серёжа.

– Гм, гм… Разве я такой уж старый, что и учиться нельзя? Человек должен всю жизнь учиться – то одному, то другому.

Пока мы так разговаривали, вышли со двора на улицу. А наша улица Мира интересная – не улица, а только половинка её: нет второго ряда домов! Все дома на улице стоят в один ряд и смотрят на нижние улицы и на Неман. С четвёртого, нашего, этажа даже воду можно увидеть.

Там, где должен быть второй ряд домов, обрыв. Внизу, под обрывом, огороды и улица с одноэтажными деревянными домами, за той улицей, на этаж ниже, ещё одна такая же улица и только потом Неман. Если положить доски с нашей улицы на крыши домов первой нижней улицы, будет ровно-ровнёхонько.

Мы немного постояли, посмотрели с улицы вниз и во все стороны. Дядя Левон сказал, что когда-то Неман плескался у наших ног, прямо под обрывом. Все эти домики с садами внизу, и пристань за ними, и деревообрабатывающий комбинат левее, напротив школы, стоят на дне былого Немана. Вот это была река! Километр в ширину, не меньше.

Наша улица одним концом поднимается в гору, к школе, второй конец тоже поднимается и упирается в старый город. Оба конца на горках, а возле нашего дома низина, и вся дождевая вода мчится сюда. Песка за ночь нанесло, щепок, мусора – весь асфальт укрыт!

Дядя Левон смотрел на застывшие струи песка на асфальте, двигал бровями… И вдруг быстро направился через дорогу!

– Ах ты, мать честная!.. Ай-я-яй…

Мы тоже перебежали через асфальт и увидели, что наделала за ночь вода. Поток выломал цементные плиты бордюра, и вода хлынула с асфальта вниз по обрыву. Ров вырыла – с головой можно спрятаться. Чей-то огород внизу до середины занесло песком.

Краешек асфальта навис над рвом, на дне его две цементные плиты валяются…

Левон Иванович обернулся – к какому дому подбирается ров? К нашему! А Вася прыг тем временем на провисший асфальт, а потом еще раз ногами – грох! Мы хлоп-хлоп глазами, а Васи – нет!.. Только что-то загудело и по дну рва покатились обломки асфальта, камни мостовой…

Дядя Левон склонился над рвом:

– Что, испугался, небось? Берись за мою руку!

Но Вася за руку не схватился, а выбежал из конца рва, где края пониже, и вскарабкался по зелёному склону к нам.

– Ух, здорово! – почёсывает спину. А сам белый от страха!

– Не надо, ребята, помогать дождю. Ещё два ливня, и вся наша улица в тартарары провалится. А там и к дому ров подберётся…

– И дом перевернётся?! С людьми?! – испугались мы.

– Не допустим этого! Задавим гидру в зародыше. Обождите меня, я пойду позвоню куда надо. Э-э, а что ж вы руки – забыли? Всем поднять!

Ждали мы, ждали дядю Левона – нет. Устали руки, и мы вместо правых подняли левые. А тут и Левон Иванович вернулся, проговорил с досадой:

– Суббота… Выходной! Никуда не смог дозвониться. А тут каждый час дорог!

Мы начали с ним искать ливневый колодец. Нашли его напротив угла соседнего дома и не в самом низком месте. «Просчёт проектировщики допустили…» – заметил Левон Иванович.

Колодец был весь, по самую решётку, занесён песком.

– Без специальной лопаты и не вычистишь! – вздохнул дядя Левон.

А если бы нашлась лопата, так что – тут же начал бы откапывать?!

Ну и Левон Иванович!

Он уже неохотно шёл с нами к школе, всё думал, наверно, о том колодце. И не замечал, что мы опустили руки.

Совсем немножко осталось до школы, и кончились на первой нижней улице домики, сошли их огороды в клин. В этом месте с нашей улицы вела вниз по скату широкая деревянная лестница с перилами. Длинная, на середине даже площадочка сделана – отдыхать.

Сошли мы вниз, а тут и забор деревообрабатывающего комбината. За ним – несколько низких, закопчённых и запыленных строений, высокая труба, горы опилок, досок, брёвен… Забор длинный, влево тянется почти до окраины города. Между столбиками забора большие пролёты, на каждом висит голубой лист фанеры с большой белой буквой посредине. Одна буква – на целый лист! Мы шли вдоль забора и вслух читали: