Смерив меня вызывающим взглядом, Лейла спросила:

— Тебе смешно, да?

— Вовсе нет, — почти не соврал я.

— Мне тоже было смешно, когда меня называли в детстве «принцессой». Я тогда думала, люди так надо мной по-злому шутили. Моим королевским обедом был отвар из грибка, который рос прямо на стенах. А вместо царской охоты я бродила ночами по темным углам, пыталась поймать себе крысу, чтобы зажарить ее тушку на огне.

На горделивом лице отразилась тень тягостных воспоминаний.

— Но сейчас я научилась уважать свой титул. Нести его с гордостью. Он многое значит для этих людей. До сих пор.

§ 23

Промолчав некоторое время, я наконец произнес:

— Спасибо, что ты спасла меня.

Подумав немного, добавил:

— Дважды.

— Я думала, ты никогда не вдавишь из себя слов благодарности, — фыркнула Лейла, сделав очередной глоток чая из своей пиалы.

Она даже бровью не повела, но, словно по мановению волшебной палочки, откуда-то выскочила девчонка лет десяти, заботливо принявшая пустую пиалу из рук той, кого она, похоже, всерьез почитала венценосной особой.

— Я насчитала три раза, не два, — продолжила она.

— В самом деле?

— Да. Первый — когда тебя едва не расплющил взломанный робот. Второй — когда я вызволила тебя из цепей. Третий — когда помогла выбраться из мусорника, пока ты тыкался в стены, как слепой котенок.

— Последние два я считаю за один. Все-таки ты же сама и заковала меня в те цепи, помнишь? — я красноречиво позвенел перед ней самым длинным обрывком цепи, на правом запястье. — Ну да ладно. Все равно я перед тобой в неоплатном долгу. Я так понимаю, у тебя есть идеи, как я могу с тобой расплатиться?

— Пути Аллаха неисповедимы. Может быть, тебе когда-нибудь представится шанс отдать свой долг. Но сейчас мне ничего от тебя не нужно.

— Ничего? — не поверил я.

— Нет. Человеческая жизнь для меня не является предметом торга.

Лейла посмотрела на меня с чувством неимоверного морального превосходства, и покровительственно молвила:

— Амир сказал тебе то, что хотел. Если он заронил в тебе зерно, то дальше ты откроешь глаза, и сам начнешь видеть. Если нет — то он ошибся в тебе, как и во многих раньше. Правда, он не считает это «ошибками». Никогда не жалеет о таких душеспасительных беседах, даже если по их окончании ему плюют в лицо.

Она отзывалась о своем лидере с безмерным уважением. Я вдруг задумался о том, что я, фактически, ничего не знаю об этих людях. Информация от разведки, содержащаяся в полицейском файле, являлась, как минимум, ошибочной. Какова же правда?

— Значит, вы — не партия «Справедливый джихад». Кто же вы?

— Не пытайся примерять на нас заезженные клише из полицейских учебников. Они не подойдут.

— И все же что представляет собой ваша организация? Мне хотелось бы понимать, с кем я имею дело.

— Нет никакой «организации». Есть лишь группа единомышленников, которых собрал Амир. Это очень разные люди. У каждого свои жизненные принципы, своя мораль. Нас объединяет нечто большее, чем вероисповедание, национальность или политические взгляды.

— Что же вас объединяет?

Лейла задумалась, медля с ответом, как бы сомневаясь, в состоянии ли я буду его понять ее слова. Наконец она произнесла:

— Вера в то, что прекрасный мир, который был уничтожен самонадеянными глупцами, еще можно исцелить. Построить на руинах, оставшихся от страшных грехов прошлого, достойное и справедливое общество. Общество, где на первом месте будут общие интересы всех людей, и вера в Бога — в самом лучшем и возвышенном понимании этого слова.

Лейле, наверное, казалось, что ее речь прозвучала высоко и достойно. Но я услышал лишь набор пафосных фраз, за которыми могла скрываться какая угодно начинка.

— Нечто подобное уже не раз пытались строить, — скептически заметил я. — Чем вас не устраивает то общество, которое вот уже тридцать три года строится под флагом Содружества наций?

— Чем оно нас не устраивает?! — вспыхнула от возмущения Лейла. — Да, неспроста говорят, что «сытый голодному не товарищ». Ты совершенно не замечаешь разницы между этим местом и тем, где живешь ты?

Я вздохнул. Как и следовало ожидать, за речами о высоком скрывалась старая как мир черная зависть бедных к богатым.

— Неравенство существовало всегда. Каково ваше лекарство? Уравниловка? Все это давно испытано. СССР. Евразийский Союз. Благоденствие там так и не наступило.

— Это не значит, что всем стоит заткнуться и смириться. Ты не можешь не замечать, что ваше общество построено на двуличии и лжи. Ваши лидеры говорят о равенстве. Но тридцать три года спустя все еще существуют «зеленые» и «желтые» зоны, такие разные, что сложно поверить, что они находятся на одной планете! Они говорят о демократии. Но все эти тридцать три года вами единолично правит диктатор!

— Сэра Уоллеса поддерживает 90 % населения, — возразил я.

— Из тех, кто у вас имеет право голоса! — напомнила она. — Я вот, например, такого права не имею. Как и никто из моих родственников.

— В нелегальной миграции есть свои минусы.

Я умолчал, что попал в число тех 90 %, что проголосовали «За». Как ни крути, но изо всех современных политиков, лжец на лжеце, старина Патридж все же пользовался моим наибольшим доверием.

— Значит, диктатура тебя вполне устраивает?!

— Да нет никакой диктатуры. Есть выборный парламент, есть правительство. А сэр Уоллес, он ничем и не правит-то! Он сейчас крайне редко вмешивается в политику. Ему семьдесят восемь. В таком возрасте куда больше думаешь о своем здоровье.

— Мало кто отказался бы иметь такое здоровье в семьдесят восемь.

С этим трудно было поспорить. В последнее время телевизионщики все чаще стали показывать Патриджа в образе благообразного старца. Видимо, политтехнологи осознали, что чрезмерно моложавый и бодрый вид 78-летнего правителя может не найти отклика в душах простых граждан, особенно из числа его сверстников, на собственной шкуре успевших познать все тяготы старости.

Однако ясные глаза и свежий цвет лица сэра Уоллеса яснее ясного говорил — до немощи ему далеко. Все достижения современной медицины направлены на то, чтобы здоровье и, главное, ум Протектора, не ослабли.

— За ним ведь сохранили должность Протектора пожизненно, да? В 86-ом? Народ воспринял это очень спокойно. Мол: «уважили старика, сколько ему осталось-то?» Так вот, не хотела бы огорчать такого приверженца истинной демократии, как ты, но этот человек никогда не умрет.

— Все люди смертны, — возразил я.

— Да. Так было определено Богом. Но ваши ученые давно извратили человеческую природу. Сколько там сейчас тому миллиардеру, чей мозг пересадили в молодое тело?

Если мне не изменяла память, то «сэнсэй» Хирохито Нагано, один из богатейших людей планеты, родился в 1963-ем. В 2052-ом 89-летний японец стал первым человеком, чей мозг успешно был пересажен в молодое тело. Я немало читал о том, какие тяжелые последствия были у той исторической операции. В новом теле японец крайне редко появлялся на публике, чаще всего молча и в кресле-каталке. В прессе писали, что «сэнсэй» постоянно болеет и, по слухам, совершенно обезумел.

Однако кто-то из окружения 126-летнего олигарха недавно слил журналистам информацию, что «сэнсэй» готовится к новой пересадке мозга, на этот раз в еще более молодое 20-летнее тело. Поговаривали даже, будто тело будет женским. После стольких прожитых лет, видимо, хочется испытать что-то новое.

— Сэр Уоллес кажется мне человеком, который выше подобных фокусов, — заверил я непримиримую собеседницу. — Да и вообще, чем он вам мешает? Вы не испытываете к нему ни капли уважения, хотя бы из-за его роли в спасении человечества?

— Странно, как быстро все позабыли о его роли в гибели человечества. Да, именно! Ведь его страна, в отличие от многих других, участвовала в Великой войне. Запускала свои ракеты!

— Эта информация не совсем верна…